Web Analytics
С нами тот, кто сердцем Русский! И с нами будет победа!

Категории раздела

- Новости [7829]
- Аналитика [7278]
- Разное [2992]

Поиск

Введите свой е-мэйл и подпишитесь на наш сайт!

Delivered by FeedBurner

ГОЛОС ЭПОХИ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

РУССКАЯ ИДЕЯ. ПРИОБРЕСТИ НАШИ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКОЙ ЦЕНЕ

Календарь

«  Март 2022  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
28293031

Статистика


Онлайн всего: 27
Гостей: 27
Пользователей: 0

Информация провайдера

  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Главная » 2022 » Март » 23 » О.Ф. Гаспарян. Обзор книги С.В. Лурье «IMPERIUM. Империя – ценностный и этнопсихологический подход». Ч.3.
    23:55
    О.Ф. Гаспарян. Обзор книги С.В. Лурье «IMPERIUM. Империя – ценностный и этнопсихологический подход». Ч.3.

    Ч.1.

    Ч.2.

    Российская империя в ее идеальном образе должна была заменить собой империю Византийскую, стать Третьим и Последним Римом, единственным земным царством Православия. Русское переставало быть этнической характеристикой и становилось государственной: все, что служит процветанию православной государственности, является русским. Не русские – православный народ, а весь православный народ – русский, по имени православного государства. Эта мифологема проявлялась не столько через эксплицитное идеологизирование, сколько имплицитно, через действия, поступки, реакции людей, строивших Российскую империю. В пространстве, которое возникало между мифологемой и жизнью, разворачивались такие события и отношения, которые создавали для носителей имперской идеи не только внешние, но и глубокие внутренние конфликты, и эти конфликтогенные ситуации имперский народ перманентно преодолевает. Имперское строительство имеет в основании два не сводимые друг к другу культурологических фактора: модель народной колонизации и центральный принцип империи.

    Россия страна, «которая колонизируется». Особенность русской народной колонизации в том, что русские просто переходили с одного места жительства на другое, а новые территории, заселяемые русскими, становились продолжением России. В XIX веке было уже несколько иначе: по мере продвижения русских войск юго-восточном направлениях, в Центральной Азии, занятые земли очень быстро заселялись русскими крестьянами. В отличие от Западной Европы, переселенческие движения России, оставаясь явлениями внутреннего быта, имели форму бегства от государства. И русское движение не было исключительно военным – всегда вместе с тем и земледельческим. Бегство же напоминало игру в «кошки-мышки». И государство не справлялось с этим, даже если и хотело упорядочить процесс колонизации. От тундры до пустыни продолжается вольная русская колонизация. Русские крестьяне неуютно чувствовали себя только там, где сталкивались с туземными народами, обладающими собственной развитой культурой и национальным чувством, как это было в Закавказье или, например, в Приамурье, где китайцы жили абсолютно изолированно от русских. В своей первоначальной форме русская колонизация представляла собой как бы наслоение «чешуек», участков территории, находившихся в юрисдикции отдельных мiровъ, в итоге все происходило по схеме: бегство народа от государства – возвращение беглых вновь под государственную юрисдикцию – завершение государственной колонизации новоприобретенных земель. Или если в итоге военной кампании к территории государства прикрепляется большая «чешуйка», то в идеале она тут же покрывается мелкими «чешуйками» территорий отдельных русских мiровъ. Так «дикое поле» осваивалось, интериоризировалось, приобретая «чешуйчатую», мiрскую структуру. Никакой идеологической программы колонизации, разработанной методики колонизации у России-государства не существовало вплоть до конца XIX века. В основе ее лежала русская психология колонизации с небезызвестным «авось». Гомогенность территории империи достигалась разными способами, и в каждом случае это было не правило, а очередное исключение. Имперская политика в национальном вопросе пестра и разнообразна в своих проявлениях, но цель всегда ясна – исключение политического сепаратизма и установление государственного единства на всем пространстве империи. На многих территориях империи (а это большей частью обширные малозаселенные пространства) ассимиляция происходила быстро и почти безболезненно, что составляло ложное представление об исключительных способностях русских к ассимиляции. Тогда как психологически русские колонисты были чрезвычайно интровертны, замкнуты в себе и вообще не склонны обращать особое внимание на инородческое население. Исследователей поражала традиционная нечувствительность русских к национальным проблемам иноплеменных подданных и их вполне искреннее неумение «воспринять национальное неудовольствие всерьез». (С тех пор мало что изменилось в психологии русских, разве что из-за затуманенной идеологии возрос, пробившись сквозь асфальт советского интернационализма, не присущий православным русским национализм.) Ассимиляцию трудно считать элементом модели народной колонизации, но она оставалась составной частью русского имперского комплекса, основанного на взаимодействии религиозной и государственной составляющих. На рубеже XIX и XX веков, когда этатистская составляющая имперского комплекса все настойчивее подавляла религиозную, когда посредством секулярного этатизма на русскую почву проникала националистическая идеология (которая, в противоположность имперской, исключает культурную экспансию), никакая массовая колонизация не могла интегрировать население страны, особенно недавно присоединенных к империи.

    Почти всей истории российского государства сопутствовало соперничество его с Великобританией. Близость друг к другу в регионе – русских в Средней Азии и англичан в Индии – не давала реализовывать типичные для них модели управления. В характерах управления Русским Туркестаном и Британским Индостаном имелось множество сходных черт, которые были следствием объективных закономерностей организации геополитического пространства и не имели отношения к индивидуальным этнокультурным особенностям ни русских, ни англичан. Этот обширный регион-«крепость» предполагал особую организацию и дисциплину. На территориях-«крепостях» русский имперский комплекс не реализовывался во всем своем объеме ввиду как бы перманентного «особого положения» в крае. А русские были привычны, и новые препятствия крестьянской колонизации, вызванные особым геополитическим положением регионов-«крепостей», не воспринимались народом как нечто экстраординарное. Этнопсихологическая составляющая центрального принципа империи не нарушалась. Но в регионах-«крепостях» происходили значительные нарушения российской имперской практики. И тут народные массы переставали быть носителями имперской идеи. Активная колонизация Средней Азии в конце XIX – начале ХХ веков не вела к ее интеграции в общеимперское пространство. Анализ показывает, что интенсивность и прочность народной колонизации зависела не от внешних трудностей и даже не от степени напряженности отношений с местным населением края, не от экстраординарности характера управления краем, а исключительно от внутренней комфортности способа освоения той или иной территории, возможности реализовывать присущие народу алгоритмы интериоризации территории. Искажение или ослабление центрального принципа империи не всегда влияло на интенсивность переселенческого потока, но делало колонизацию регионов-«крепостей» менее прочной, поскольку местное население не включалось в общегосударственную целостность, оно оставалось как бы внешним для империи элементом. Территории-«крепости» были как бы особые, живущие внешне по обычным, но, по существу, по иным законам, чем другие окраины империи. Поэтому должно изучать особо каждый случай «имперской ситуации» – не может быть выводов, относящихся к русской колонизации вообще.

    Внешние обстоятельства колонизации представлялись относительно малозначимым фактором. Но колонизация всегда сложный процесс, имеющий свои закономерности со сбоями под влиянием определенных факторов, которые могут и должны быть выделены и описаны. История народной колонизации, исследованная по методике «имперской ситуации», с анализом каждого особенного случая, больше дает для понимания современности, чем «классические» описания межэтнических конфликтов столетней давности, которые невозможно правильно описывать, не используя разные подходы для национального или имперского строительства. Поэтому анализируя историю народной колонизации в Российской империи возможно правильно понять, насколько эти конфликты были в свое время внутренне преодолены (и как), а насколько – только приглушены и внешне затушены.


    ***


    Чтобы полнее понять свою имперскую историю, весьма полезно ее сравнить с историей империи Британской. Культурологический анализ истории Британской империи позволил выявить ряд интересных особенностей и принципиальные отличия.

    До последней трети XVIII века она была в основ­ном мирной. Англичане занимали тогда малонаселенные места планеты, дух миссионерства вовсе не наблюдался, с туземцами контактировали минимально, они их как бы игнорировали. Особенность государственной организации Англии состояла в том, что помимо английского государства, были еще англий­ские добровольные общества в форме религиозных конгрегаций или торговых компаний. Английское правительство в колонизации не участвовало – это было частным делом добровольных обществ, Ост-Индской и Вест-Индской кампании. Английские переселенцы не желали пере­носить с собой Англию – тоже своеобразное бегство от государства – и проявили яркие способности к колони­зации. Английские колонии вплоть до последней трети XIX века не воспринимались англичанами метрополии как особо значимая ценность. Колонисты покорили и заселили полсвета как бы нехотя, не отдавая себе в том отчета, и это – еще одна отличительная черта английской колонизации. Английская эмиграция изначально имела глубоко религиозные причины. Это не было просто бегством от государства. Англичане-колонисты рвали все связи со Старым Светом: пуританин и колонист переселялся далеко, образуя зияющую пропасть между «пустотой отверг­нутой страны» и «пустотой надежды» в Новом Свете. Параллельно возникали и торговые фактории, учреждающие свои станции во всех уголках земного шара. На протяже­нии XIX века из этих торговых станций и портов выросла Британская им­перия.

    Англичане с трудом интериоризировали уже обжитые земли. На Индостане имелись нагорья, по климату, растительности и относи­тельной редкости местного населения вполне пригодные для колониза­ции, но англичане не торопились туда. Более, всячески привлекаемые в благоприятные области в Гималаях, такие как Гарваль, британцы его заселяли плохо, и жили там в поселках чиновники лесного ведомства, приближаться к которым местным жителям было строжайше запрещено. Британцы создавали себе в своих владениях узкие мирки, в которые не допускались никакие туземцы и которые воспроизводили-таки английское общество в миниатюре. Любая новая территория, где селится англичанин, в его восприятии – «чистая доска» (tabula rasa), на которой он творит свой собственный мир по своему вкусу, игнорируя местные уложения и туземцев. Внешне это восприятие может напоминать «дикое поле» русских, но имеется одно очень существенное различие: если русские интериоризируют конфликт, англичане его экстериоризируют. (У них, например, из «политики изоляции» постепенно развивалась «концепция резерваций» для индейцев Америки.) И подобные сложные психологические комплексы не помешали англичанам создать империю над которой не заходило солнце. «Империя – это торговля», – говорил Дж. Чемберлен. И действи­тельно, Британская империя является «коммерческой комбинацией, деловым синдикатом».

    При наличии всех психологических трудностей британской колонизации, невозможно представить, чтобы Британская империя имела лишь утилитарные основания. Имперские доминанты получали в сознании англичан достаточно причудливое выражение. Следует ожидать, что и их религиозные основания имеют сложную форму. Этимологический, семантический и исторический анализ английских слов, обозначающих такие понятия как «страна», «сообщество», «империя» и «нация» показали интересную трансформацию их, которые немало повлияли на ход колонизации и формирование колониальной политики Великобритании, приведшей к Новому империализму к концу XIX века. Англиканская церковь проповедовала религиозное превосходство, затем трансформировавшееся в превосходство имперское («лучшая в мире система управления народами») и национальное (превосходство «белого человека»). Англиканский протестантизм был возможен в Англии, только если она была им­перией. А она была империей, только если она была нацией. Отсюда и мечта английского духовенства о Новом Свете, об обшир­ной Протестантской империи. Так что Британская империя имела религиозную подоплеку, вполне сравнимую по своей интенсивности с Российской империей. Центральная идея, лежащая в основании любой империи, всегда имеет религиозное происхождение. С течением времени это основание забывается, а те следствия, которые из него вытекают, воспринимаются как самостоятельные феномены. Необходимо суметь понять, в какие комплексы могут вылиться изначальные религиозно-ценностные основания, распознать их в исторической действительности иного времени и учитывать, какое влияние данные комплексы оказывают на действие народа в последующие эпохи, как интерпретируются теми или иными внутриэтническими группами, каким образом влияют на внутриэтническое взаимодействие.

    Английский протестантизм был тесно переплетен с понятием «нация», «национальная церковь». Британская империя несла с собой идею самоуправляющейся нации. Религиозный комплекс англичан с отречением от Рима при идее самоуправляющейся нации затруднял проповедь протестантизма в его английском варианте, да еще и английские купцы, националисты и меркантилисты, проявляли поразительную осведомленность в вопросах теологии. Пока в XIX веке не по­явились идеи, позволяющие распространять понятие национальной цер­кви на другие народы. Невозможная смесь религии, расизма, социальной эволюции скомпоновала убежденность, что англо-саксонская раса имеет наилучшие шансы в эволюции к Божественной цели и Британская империя является «величайшим мировым агентством добра, которое когда-либо видел свет»! Идеология «бремени белого человека» фактически примиряла различные составляющие английского «имперского комплекса»: национальное превосходство, самоотверженное служение религиозной идее, насаждение по всему миру «искусства свободного самоуправления» и романтика покорения мира. К началу XX века доминирующим принципом Британской имперской практики становится протекторатное правление. Это было серьезной модификацией английской картины мира. Основным субъектом действия в английской модели колонизации является некое «общество», «сообщество» (все равно, религиозное или торговое). Поскольку в британской идеологеме империи понятия «сообщество» и «империя» синонимичны, то – в данном контексте – сами эти сообщества превращались в мини-империи. И каждое из сообществ тем или иным образом проигрывало внутри себя альтернативу «сообщество – империя». Оно отталкивалось от идеологемы «сообщество», и далее «привилегированное (аристократическое) сообщество», «сообщество белых людей», переходило к понятию «империя аристократов». Между этими «мини-империями» и «центром», именовавшим себя Британской империей, наличествовало постоянное непреодолимое противоречие: «центр» стремился привести свои колонии («мини-империи») к «единому знаменателю», а колонии, самодостаточные по своему внутреннему ощущению противились унификации, восставали против центра, отделялись от метрополии юридически (например, США). Состав британских владений есть, скорее, агрегат многих политических тел, не­жели одна неразрывная целостность.

    Процесс британского имперского строительства во многом отличен от российского. В России невозможно было представить себе даже саму мысль о восстании населения какой-либо окраины против центра. (Если такое случалось, то центр подавлял бунт, и все возвращалось так или иначе к унификации.) Русская колонизация вела к расширению российской государственной территории: русская колония, образуясь вне пределов российской территории, стимулировала подвижки границы. У англичан колония, изначально находясь под британской юрисдикцией, стремилась выйти из нее. Но этот путь вел к созданию своеобразной «мета-империи», объединенной не столько юридически, сколько посредством языкового и ценностного единства. (Сегодня мы имеем британское Содружество наций – бывших колоний Великобритании).


    ***


    Весь XIX век прошел под знаком англо-русского соперничества на Востоке. Острота соперничества нередко доходила до крайности, когда и русские, и англичане считали, что на карту поставлено само существование государства. Казалось бы, ничего более несовместимого представить невозможно, чем колониальная политика этих двух империй. Столь различны были эти две империи – Российская и Британская – не только по истории своей, но и по духу, по смыслу своему, по реальности, которую они создавали в своих пределах, что трудно представить себе задачу, которую им бы пришлось решать в сходном направлении и испытывать одни и те же трудности. И соперничество приближалось к той черте, когда приходилось выбирать либо стать открытыми врагами, либо друзьями-партнерами. В начале ХХ века сходства между Российской Средней Азией и Британской Индией было гораздо больше, чем то представляется на поверхностный взгляд, в частности в том, что кажется наименее вероятным – в формах имперского управления. Британская Индия представляла собой почти особое государство, Индийскую империю в Британской империи, где большинство дел не только внутренней, но и внешней политики находилось в ведении генерал-губернатора Индии. Туркестан представлял собой тоже достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением туркестанского генерал-губернатора, которого Государь Император почел за благо снабдить политическими полномочиями на ведение переговоров и заключение трактатов со всеми ханами и независимыми владетелями Средней Азии, не говоря уже о решении внутренних проблем края. Это при том, что на других окраинах империи система местного самоуправления и социальная структура унифицировались по общероссийскому образцу. С экономической стороны колонизации аргументы англичан и русских тоже схожи: ни Англия, ни Россия не имели дохода с этих подмандатных территорий. Русские живут на новозавоеванных территориях Средней Азии стараются всячески понравиться местным, хотя и пребывают под мощной защитой правительства, и в случаях же неповиновения туземцев следуют жесткие карательные операции. Так что русские тут, вольно или невольно, оказывались привилегированным классом, к которому туземцы относились с опаской и контактов избегали. Точно также англичане в Индии, высокого ли, низкого происхождения, были высшим классом. Все англичане в Индии чувствовали себя аристократами, «сахибами». Но англичане не просто пренебрежительного, а прямо вызывающе по-хамски относились к индийцам, полностью игнорировали их чувства, они не терпят рядом туземцев. Дух героического «нового империализма» зарождался в Британской Индии, тут складывалась та идеология, которую Киплинг выразил в своем знаменитом «бремени белого человека»,

    Русские хотели ассимилировать жителей Средней Азии, однако удалось это слабо, англичане не хотели ассимилировать индийцев, но это до какой-то степени происходило само собой. Парадоксально, но в этих двух частях двух империй (в Средней Азии и Индии) не удавалось именно то, к чему более всего стремились колонизаторы, и, напротив, как-то само собой получалось то, к чему особого интереса они не проявляли. Много неожиданных несоответствий, казалось бы, естественным для этих империй проявлениям обнаруживаются в колониальной политике на этих соседствующих территориях. Странно и не объяснимо для православной по главному своему признаку Российской империи, например, было совсем отказываться от проповеди. Более того, русские не только не допускали проповеди Слова мусульманам, но даже отвергали все просьбы и не поощряли туземцев, которые хлопотали о принятии их в Православие. У англичан иначе. Идея о всеобъемлющей христианской империи никогда не пускала глубоких корней на Британских островах. Изначально она была чисто коммерческим предприятием, обретшим идею нового империализма только к концу XIX века. Но вот в конце XIX столетия королева Виктория произносит красивую фразу: «Империя без религии – дом, построенный на песке». И христианство становится как бы официальной религией Pax Britanica. В итоге, уже в начале XX века в Индии насчитывалось более 300 тыс. индийцев-христиан. Не много, конечно, для Индостана, но в сравнении с тем, что среди российских среднеазиатских подданных христианами становились лишь единицы, и это представляется значительным. Снова получается не то, что империя намеревается, обязана делать. В Индии имелось в виду одно, а совершалось совершенно другое. Поначалу мирная колонизация стала воинственной, и с середины XVIII века Англия ведет почти непрестанные войны на Востоке. Запускается порочная цепочка событий. Тема рока доминирует и в русской политической мысли о завоевании Средней Азии. Русские вынуждены захватывать все больше и дальше, чего даже и не думали никогда захватывать. При этом в русском обществе интерес к Средней Азии отсутствовал точно так же, как в Англии интерес к Индии. Становилось все яснее, что где-то и когда-то русские, сбились с пути, отошли от него далеко в сторону и потеряли даже направление, по которому должны были следовать к указанной Провидением цели. А чрезмерная доброжелательность и терпимость к иной вере привела к падению влияния православия и на православных русских.

    Для России, равно и для Британии, не имперский народ создавал «свой» мир, который представлялся ему «должным», не он реализовывал себя в мире, а обстоятельства подчиняли его себе. Отсюда проистекали общие трудности и общие проблемы. Империя создается через экспансию, прежде всего, культурную, подчинение огромной территории единому цивилизованному порядку и принципу, доминирующему в культуре имперского народа. Что более всего отличает Британскую империю от Римской, относится не к христианству, реформам или демократии. Британский империализм основывался на национальной исключительности более, нежели на законе. И англичанином нельзя было стать, им можно было только родиться, и потому индийцы, стремившиеся подражать англичанам, вызывали тем большее презрение. Но была ли империей (в классическом смысле) Российская Империя с ее Средней Азией? Было замечено, что разница между русскими и англичанами в том и состоит, что русские приходят как враги, а поступают как друзья, а англичане приходят как друзья, а поступают как враги. Отсутствие принуждения играло свою положительную роль. До поры до времени между действием (колонизацией) и его смыслом (расширение границ Православного царства) не возникало разрыва. Однако в конце XIX века акцент в словосочетании Православное царство все более переносится на слово царство, а тем самым размывается идеальная мифологема империи. В Средней Азии, в этих новых «забранных» местах, совсем нет русского монаха, русского священника. И это происходило отнюдь не по недосмотру нерадивых губернаторов, а напротив, отвечало вполне сознательной их политике. В Туркестане религиозная составляющая русского имперского комплекса все меньше влияет на практическую политику. Для образования инородцев, разработанная востоковедом и педагогом Н.И. Ильминским система, христианскую мораль, как бы в снятом виде, сводила к вполне заурядному гуманитаризму, характерному для русской просвещенной публики XIX века. Произошла подмена принципа, место Православия занял гуманитаризм – учение, на основании которого строился национализм европейских народов. Да и русский национализм выражался еще не прямо, не через сознание своего превосходства, он встраивался в рамки исконно русского этатизма, из которого таким образом вымывалось религиозное содержание. Народная же колонизация Средней Азии шла своим чередом, по обычному для русских алгоритму.

    Сказывалась и почти непосредственная близость Британской империи, что влияло на русскую туземную политику. Обе империи наблюдали за действиями друг друга, анализируя нововведения в политике соседей. Все, что казалось разумным, перенималось, иногда даже бессознательно. В Туркестан проникла идея подчеркнутого уважения туземных национальных и религиозных проявлений, но в случаях недоразумений допускались и самые крутые карательные меры – аналог политики канонерок. Население новоприобретенных мест уже было не вполне «свое» и постепенно приближалось по своему статусу к населению колоний. Жесткое государственное покровительство русским, поселившимся в новозавоеванном крае, как и в Закавказье, не имело большого успеха. Государственная защита казалась мерой разумной, но она значительно снижала глубину интеграции и интериоризации нового «забранного» края. Отношения с местным населением в Средней Азии упрощались и становились более одномерными, с ними не мог уже возникнуть сложный функциональный внутренний конфликт, как, например, конфликт русских с армянами в Закавказье, что нивелировало имперскую унификацию и гомогенность пространства.

    Влияние Российской империи на Британскую (в Индостане) выражалось в том, что англичане улавливали и непроизвольно заимствовали отношение к своим тут владениям, как к единой стране, стране континентальной, то есть внутренне связанную и целостную, все более изолированную от метрополии, далеком Туманном Альбионе. Индостан превратился в Индийскую империю, номинально в составе Британской, фактически довольно самостоятельной и своеобычной. Взаимодействие имперских доминант становилось тем более легким, чем меньше в русских имперских доминантах в Средней Азии оставалось собственно русских, чем более испарялась религиозная составляющая в русском имперском комплексе тут, и тем легче могли быть усвоены русскими английские модели. Динамика народной колонизации оставалась, однако, своей по обе стороны линии соприкосновения. У англичан не было, как у русских, устремленности на новые места. «Бегство от государства» тут носило принципиально иной характер. Вопреки всем доводам рассудка англичане создавали невидимые барьеры между собой и местным населением, которые, в конечном счете, определяли их непродуктивные действия. В Средней Азии Россия столкнулась в иной для себя «имперской ситуацией», с которой российская администрация в крае откровенно не справлялась. Русским навязывался несвойственный им стиль поведения на «захваченных» землях. Единый гражданский принцип империи осуществлялся не через слияние и ассимиляцию, а посредством введения совсем неуместного и не ко времени «интернационального воспитания» туземного населения и самих русских крестьян-колонистов. Стал выкристаллизовываться русский национализм, рядящийся в одежды чистого этатизма (государство ради государства). Он еще не заменял собой имперский принцип (подобно тому, как это было у англичан), не мог еще быть назван доминантою действия русских в Средней Азии. Но он уже начинал себя проявлять, и его уже приходилось сдерживать искусственно. В сущности, англичане были заняты сами собой, и туземцы интересовали их лишь в той мере, в какой они вообще попадались им на глаза. В Индии сформировалась Вторая (Индийская) империя – для Британской империи переходный период – и у англичан шел бурный внутренний процесс кристаллизации национальной идеологии, ставшей доминирующей в период Третьей (Африкан­ской) империи. Для описания собственно имперских (а не империалистических) установок англичан в Индии следует обратить свой взор назад и более пристально проана­лизировать, какие из доминант эпохи Первой (колониаль­но-меркантильной) империи сохранялись в каком-либо виде в Индии.

    Центральный принцип империи может быть представлен как ценностная доминанта, независимая от психологии народа, ее воплощающего. Так идея Российской империи и империи Византийской была единой, но русская имперская психология и византийская имперская психоло­гия были различны. Под имперской психологией понимается самовосприятие имперского народа и принятый им образ действия, включая основные принципы колониальной и туземной политики. В каждом конкретном случае «имперской ситуации» воплощение принципов колониальной и туземной политики чревато для имперского народа серьезными внутренними конфликтами, и эти конфликты в значительной мере оказываются компенсированными, благодаря определенной коррекции самих подходов через адаптацию центрального принципа империи к конкретной ситуации, увязывание идеальных принципов с возможной в данный момент практикой. Имперские доминанты нацелены на то, чтобы империя оставалась единой страной, а не конгломератом зависимых территорий. Народная колонизация осуществляется по типичным для нее алгоритмам, она в значительной мере детерминирована этнопсихологическими характеристиками народа, присущим народу образом действия по освоению территории. Импер­ская же политика так же пестра и разнообразна, как пестро и разнообразно население империи. Но цель всегда ясна – исключение политического сепаратизма и установление государ­ственного единства на всем пространстве империи. Гомогенность территории империи достигалась тысячью разных способов, и в каждом случае это было не правило, а исключение. Эти выводы помогают подступиться к исследованию реальных имперских доминант на конкретной территории, правильно понимать ход колонизации и исследовать реальные имперские доминанты на конкретной территории в определенный период времени.


    ***


    Сегодня уже общепринято, что СССР стал своеобразным преемником Российской империи, образовав Советскую империю. Вот на этом феномене автор продолжает свое культурологическое исследование. И такой подход дает новый срез советской эпохи, которая несет на себе свои признаки имперскости. В отличие от Российской империи, где существовали только очень общие принципы «туземной политики», при Советской власти попытались осуществить единый национальный проект, названный «дружбой народов». Официальная «дружба народов» исходила из идеологемы интернационализма. Исторически это был первый проект для многонациональной общности (американцы тогда еще не задумывались над этой темой, а европейские народы – оставались в рамках национальных парадигм). В Российской империи подданство не определялось национальностью, и национальные проблемы возникали при отступлении от главного принципа империи. Советская же страна опиралась на иную парадигму, требующую модели отношений между народами, иные из которых предстояло еще доформировать, равно как и создать образ «советского человека», носителя интернационализма. Сложность двуединой и противоречивой политики и идеологии коммунистов порождала повышенное внимание к межнациональным отношениям и культ «дружбы народов». «Дружба народов» и «советский человек» существовали в виде абстракции. На практике это была сложная культурная система, отразившая самопредставления русских и других народов, но самое главное – отразившая представление других народов о русских. Была построена система функционального взаимодействия на игре интерпретаций и реинтерпретаций,неким образом почерпнутого и усвоенного содержания национального и интернационального дискурса. Замечательно показан культурно-политический проект «дружба народов» в его низовой форме, значительно помогавший советским народам переживать ограничения советского тоталитаризма. Еще более примечательно дана иллюстрация того, как видели общество «дружбы народов» представители нерусских диаспор в русских городах, как они понимали свою роль, как определяли роль русских (что может показаться странным даже самим русским). Все это помогает сделать порой неожиданные и небезынтересные выводы о причинах крушения казавшейся прочной системы межнациональных отношений. Эти наблюдения не утратили своей актуальности и сегодня, спустя 10-15 лет, когда были автором проведены соответствующие социологические опросы среди граждан России.

    Этничность поддерживалась внутри народов Союза, чтобы сохранить подобия наций, чтобы было из чего строить пролетарский интернационализм – контур собственной этничности сохранялся, ведь он был основой пролетарского интернационализма. А советское уже общество определялось как безнациональное. Это означает не столько то, что не было конфликтов, а то, что они не выражались эксплицитно. Если межнациональные отношения, как полагали, выстроены правильно, то и конфликтов как бы нет. Этничность сохранялась, но благодаря каким-то механизмам все вместе и каждый по отдельности находили общий язык. И это вряд ли возможно навязать сверху. Советское общество было обществом бесконечных взаимных компромиссов, которых так много, что они превращаются в сам смысл общественной жизни, оттачивающей их до уровня искусства. Это общество отношений, общество общения на компромиссах. К искусству компромисса и сублимирования конфликтности добавлялся культ общения и культ «хорошего человека», все старались быть тактичными. «Через голову» национальных отношений должно проявлять себя с особым «политесом», а это значит быть мягким, тактичным, с пониманием другого, порой, и очень непривычного, уметь в различной оболочке видеть добрые качества людей и апеллировать к ним. Вот так и включались в сценарий «дружбы народов – но уже свой, выпестованный самими народами, – «снизу». Он чудным образом до поры до времени вполне гармонировал с программой коммунистического руководства. Это была игра компромиссов, которая, по сути дела, вовсе не обязательно вытесняла национальность, она шла поверх нее и заполняла определенные лакуны моделей общения, не заполненные в национальных моделях. Это была низовая культурная игра, а власти в этой игре совершали только какие-то ритуальные действия: организовывали государственные праздники, парады, олимпиады, дни национальных культур. Сценарий «дружба народов» вовсе не обязательно отменял «национальные сценарии», скорее он их несколько трансформировал.

    Если «дружба народов» – это сценарий, то есть модель взаимодействия, то «советский человек» – это функция, предикат и смыслополагающая идеологема одновременно. Тот, кто участвует в сценарии «дружба народов», и есть «советский человек». Это понятие, как и «дружба народов», – внеидеологично. Советский человек не ассоциировался ни с коммунистическим строем, ни с тоталитарным режимом. Напротив, он существует как бы вопреки им. (Об этом мы, увы, забыли или так и не поняли.) Была коллективно разыгрываемая жизненная драма, где «советский человек» – роль. Образ «советского человека» ассимилируется сценарием «дружба народов» и придает последнему внутренний смысл, делает всю «игру» не замкнутой в себе – игры ради игры только, – а идеально значимой, разворачивающейся во множестве национальных сценариев. «Советский человек» – это самостоятельная роль в культурной теме, проистекающей из темы «дружбы народов» и придающая ей идеальное значение. «Советский человек» – это смыслообразующая идеологема «творчества масс», обездоленных, лишенных всякой внутренней и внешней опоры, обкраденных, униженных людей, которые хотели не только выжить, но встать «впереди планеты всей», запустить первый спутник, стать самыми сильными. У Ф. Достоевского есть мысль, что люди и в безбожном обществе будут очень любить друг друга. «Дружба народов» – отголосок такой любви. Возможно, это суррогат, но он все более и более обретал черты реальной жизни. (Ведь столько человечности накопилось в тех отношениях, если они, как светлая сказка, не могут испариться из памяти и до сего дня. Просто сама эта человечность должна была найти свое место и свой внутренний стержень. Не смогла или не успела?..)

    Весь каркас советской культуры держался на специфическом преломлении русской культуры. Для части народов русская высокая культура заполнила отсутствующий или слишком тонкий пласт собственной высокой культуры. Систему «дружбы народов» можно представить себе как одну из форм выражения русского имперского комплекса, в том числе, в его природно-низовом выражении. И задача русских в культурном сценарии «дружба народов» – центральная, как у Деда Мороза на Новогодней елке. Она, вроде, как самая простая – поскольку именно культура русских, их модели и стереотипы лежат в основании. Но она и самая комплексная, очень нелегкая – поддерживать все многосложное строение поликультурного общества, направлять и удерживать в русле все действия других, для которых русские как «добрый папа» на все случаи жизни. От русских вообще ничего особенного не требовали, разве что оставаться самими собой. Но русские так свою роль не понимали. Русским же полагалось обозначать смысл, соединяя два сценария – «дружба народов» и «впереди планеты всей». Второй сценарий требовал от русского человека предиката государственности. В советском государстве он не имел религиозной составляющей. А без Божественной предназначенности такая государственность устремляется к превосходству как таковому. И на более высоком уровне смысл конструкции в таком сценарии для русских оказывается потерянным. Ведь центральный принцип империи русских был всегда «С нами Бог, разумейте языки и покоряйтесь, яко с нами Бог». Имперское действие не может быть сугубо прагматичным. Для русского человека такое некомфортно. У русских очень сильно государственное сознание с Богом. Вот и получилось, что русские жили в государстве, а нерусские – в стране. А это не одно и то же. Страна – это сообщество людей, и, да, здесь важны межчеловеческие отношения. Государство – это идея мироустройства, за которую можно сложить голову. У русских большевики окончательно отняли их высшую ценность – Бога. И русские так и не полюбили себя в предикате несущих идеи советизма и, в отличие от нерусских, не смогли себя от нее абстрагировать в «советском человеке».

    Сценарий межкультурных (межэтнических) отношений является составной частью обобщенного культурного сценария того или иного общества[1]. В более или менее развитом виде, общий культурный сценарий у доминирующего народа взаимосвязан с культурными сценариями народов, находящихся с первым в тесном взаимодействии. Если связи в таких сценариях оказываются нарушенными, культурная система, не допускающая лакун, стремится к регенерации. Система отношений народов Российской империи после Октябрьского переворота заменяется на характерный для советского времени сценарий «дружбы народов». Он оказался для советского социума приемлемым (навязанным), поскольку соотносился как с системой культурных констант доминирующего народа, так и системой культурных констант полиэтнического общества как целого, пусть даже в различных этнических культурах они неизбежно преломляются по-своему. Но идеологема советского государства не смогла предложить русскому народу нечто равное по значимости центральному принципу Российской империи. Русский народ утратил главный смысл государственности, взращенный в нем веками формирования русского государства как империя.


    ***


    Русские пережили в своей истории немало драматических перемен. Выделить «содержательные» признаки «русскости» очень сложно, поскольку, прекрасно работая на одном историческом этапе, для одной картины мира, они дают сбой на другом. Остается искать те самые неизменные элементы, которые сохраняют целостность русской картины мира в любой ее конфигурации. Автор хорошо справляется с этой задачей, прибегая опять к своей культурологической концепции, которая тезисно изложена в очередной главе этой книги, а подробно – в ранее изданной монографии, ставшей учебником и переизданной не раз[2].

    Эти неизменные элементы, можно назвать системой этнических констант, а формируемую ими динамическую схему – обобщенным культурным сценарием. Этот обобщенный сценарий, влияет на формирование всех сценариев разных уровней, существующих в данной культуре, задавая определенный алгоритм действия во множестве ситуаций. Однако константы могут быть описаны только как система формальных образов. Прежде всего – это «образ себя», или «образ мы», то есть определенное представление субъекта действия о себе, своих возможностях, своих сильных и слабых сторонах, своих намерениях. С «образом себя» в этнической картине мира почти всегда связывается «образ добра» – того блага, которое тот или иной народ приносит себе и миру. Ему противостоит «образ источника зла» – того препятствия или проблемы, которую необходимо устранить, чтобы установить желаемое положение вещей. Далее описываются образы «поля действия», «способа действия», «условия действия», «образ покровителя». Этнические константы проявляются в этническом самосознании исключительно в форме «трансферов» – переносов на те или иные реальные объекты и ситуации всех этих образов. Проявления этнических констант легче обнаружить в области внешней политики, потому что во внешнеполитической области проще нащупывается действие народа как целого, и на границах соприкосновения с другими народами его отличительные черты выявляются более отчетливо, в то время как самонаблюдение внутренних процессов на столь глубинном уровне значительно сложнее.

    Русский «образ себя» (мы-образ) существует как бы в трех ипостасях, но всегда связан с образом себя как носителя добра. Эти три ипостаси можно представить следующим образом:
    – хранители и возделыватели добра – крестьянская община, созидатели «великих строек» и творцы космических ракет и т.д.;
    – миссионеры и просветители, готовые всегда нести «свет миру», в чем бы он ни заключался;
    – воины, защитники добра, борцы со «злодеями» и покровители народов, которым зло угрожает.

    Русских невозможно обидеть сильнее, нежели пренебречь их покровительством и невозможно дискредитировать в русских глазах идею сильнее, чем если представить ее плодом внеморального расчета. Оборотная сторона «образа мы» – это «негативный образ мы». У русских, похоже, активация негативного образа ведет к полному самоотрицанию, порой к отказу себе в праве на существование как народу, к «нигилизму». Поле действия у русских – это пространство без границ и препятствий. Какое именно пространство представляется «потенциально русским» определяет доминирующая в данный момент культурная тема. Это пространство, в принципе может охватывать и весь мир (как и было в советское время). Соответственно, условием действия является защита себя и всех своих многочисленных подопечных – покровительство. Любая война истолковывается как оборонительная, любое внешнеполитическое действие является «вынужденной самозащитой», любое действие на чужеземной территории – «освобождением» или «помощью». Идея «интернационального долга» намного старше позднесоветской доктрины. Вспомним русско-турецкую войну 1877-78 годов, толковавшуюся «образованным обществом», как помощь «братьям славянам», а простым народом – как заступление за «грека» (то есть за православных вообще, а не славян только) от «бунтующего» против него турка.

    Система этнических констант – это чаще всего невидимая основа «национального поведения». Чтобы как-то описать ее словами, приходится прибегать к языку метафор, и говорить о константах не столько в их исходном виде, сколько в виде, проявленном при трансфере, то есть описать результат переноса бессознательных установок на те или иные конкретные обстоятельства. (Трансфер, выражаясь образно, позволяет в пьесе узреть жанр.) Направление и характер трансфера этнических констант, сюжет этнической истории, зависит от центральной культурной темы этноса. Разнообразные трансферы представляют обыгрывание в многообразных во внутриэтнических вариациях ключевых символов и смыслообразов культуры, составляющих ее центральную зону. При помощи символов центральной зоны культуры этнос осуществляет как бы свою самосакрализацию, формирует свою идею, как священную идею, как свой культурный комплекс. Обретя один раз некую «каноническую» форму, центральная культурная тема впоследствии существует как череда модификаций, ревизий или реставраций этой формы.

    С этим связано особое место у русских культурного комплекса, который можно условно назвать «комплексом Третьего Рима». В этом комплексе дана каноническая фиксация русской центральной культурной темы, как темы особого предназначения русских в эсхатологической, связанной с концом истории, перспективе. Ключевой для русской истории функциональный конфликт разворачивается не между конкурирующими идеологическими группами, а между народом и государством, и основан он на разном понимании «способа действия», то есть службы мессианскому идеалу. (До ХХ века, в течение столетий, это был конфликт между русским государством и русской крестьянской общиной.) Каждая из вовлеченных в функциональный конфликт групп выстраивает на основе констант и культурной темы свою картину мира. (Так, крестьяне мыслили всю «Русскую Землю» как федерацию самоуправляющихся крестьянских миiровъ.) Все, что есть хорошего в остальных группах, понимается по аналогии (например, крестьяне представляли себе царя таким же землепашцем), а все остальное воспринимается как безобразие (отступничество и «ересь») – откуда, собственно, и конфликтность. Для устойчивости этнической системы необходима фигура, которая в ходе конфликта всеми или почти всеми записывается в «свои», фигура, которой приписывается суверенитет над этнической системой и которой самой по себе приписывается исключительно высокая ценность. (Для дореволюционной России это была фигура царя.) Чем более абстрактен образ «суверена», тем он менее «энергетичен», харизматичен. Чрезмерное абстрагирование приводит к усилению смуты, порождаемой чрезмерным и нерегулируемым функциональным конфликтом, приводящим к дисфункции внутриэтнического конфликта, при которых связь между «верхним» этажом центральной темы и «нижними» этажами традиционного сознания утрачивается. Традиционные поведенческие нормы теряют свой идеальный смысл, становятся «ни для чего», поддерживаются лишь по привычке. На поверхность выходит квази-традиционное сознание, обыгрывающее лишенное прочного идеального обоснования идеологическими лозунгами. Подобная дисфункция, вызванная обессмысливанием традиционных норм и утратой реальной почвы для функционального внутриэтнического конфликта, характерна для периодов внутриэтнической смуты. И вот Россия погрузилась в состояние смуты с 1905 года, когда обнажилась утрата крестьянством традиционных религиозных ориентиров для традиционного сознания, благостный образ царя был развенчан. Торжество в 1917 квази-личностных лозунгов, дало российскому обществу некое подобие новой интерпретации «мессианской» центральной культурной темы в новом ключе, и во имя этой темы традиционное мировоззрение было безжалостно раздавлено в ходе коллективизации и сопровождавшей ее урбанизации. Система жизненных миров старого русского общества была разрушена…

    К 1960 – 1970 годам оформилась новая система отношений в городах, имевшая все возможности перехода от квази-традиционного, к традиционному типу. Сформировался идеальный образ «хорошего советского человека», легший в основу культуры этих лет, до сих пор вызывающей у значительной части общества ностальгию по «старым песням о главном». Однако идеальные основания этой новой «традиционной культуры» были крайне слабы – они не были уже связаны с коммунистической идеологией, последняя сильно обесценилась и мало кто уже верил в коммунистичекую будущность. Великая Отечественная война предопределила было более высокий культурный образ позднесоветского человека, в таких существенных его чертах, как «радикальный гуманизм». Возродилось даже некоторое подобие функционального конфликта с государством, становившимся все менее идеологическим и все более формально бюрократическим. Однако «перестройка» безжалостно взорвала и разрушила это еще не окрепшее общество, распалось большинство его связей, ритуалов, дискредитированы были многие его символы. Разрушено было жизненное пространство Советского Союза, идеально соответствовавшее образу «дружащих народов» (а значит, и добрососедских людей). Русские как этническая система вступили в полосу мощнейшего кризиса идентичности, вплоть до беспрецедентной активизации «негативного образа мы».

    Восстановление народа после кризиса в соответствии со своим внутренним «образом мы» возможно. Наиболее значительную роль тут играет способность народа к самоструктурированию. Для сохранения своей идентичности этнос должен по своим этническим константам воссоздать совершенно новую картину мира, не имеющую аналогов в прошлом и связанную с ним не столько посредством нитей обычной традиционной преемственности, сколько вследствие неизменнос­ти самого обобщенного культурного сценария. Возможны два способа выхода из кризиса – консервативный и креативный. Это сопровождается соответствующими кор­ректировками трансферов от всех этничес­ких констант. Осуществляется общая балансировка картины мира. (С нулевых уже годов именно это и происходит в России в настоящее время. Русские вновь, казалось бы, обретают «образ мы», как граждане «мировой державы».) Эти про­цессы для подавляющего большинства членов этноса не осознаваемы. К таком решающему моменту русский этнос пока не подошел, неосознанными остаются идеальные основания функционирования России как мировой державы. Совершенно ясно, что для России новые сценарии межэтнических отношений должны быть релевантны обобщенному культурному сценарию русских и при этом давать материал удобный для реинтерпретации этническими культурами народов, проживающих в тесном контакте с русскими, способствуя упрочению общероссийского культурного сценария – ведь любой сценарий держится на своеобразной игре интерпретаций и реинтерпретаций, имеющей общую мифологему.

    В завершение несколько выводов. Русские не обладают особыми ассимиляторскими способностями, когда они не находятся в контексте имперского строительства, но в роли строителей великой державы, они прирожденные ассимиляторы. Находясь в контексте империи как таковой они дружелюбны, но вне него русские способны проявлять и озлобленность к чужакам. В контексте империи народы России дружелюбны к русским, но по мере распада имперских способов коммуникации, они теряют адекватность, и не только по отношению к русским. Русским с народами страны жить или хорошо, дружно и весело, занимаясь общим созиданием, либо в состоянии напряженности и плохо скрываемой (а то и не скрываемой) враждебности. Если в перспективе развития России видится только «энергетическая держава», то никакие программы улучшения межнациональных отношений не сработают, поскольку при таком развитии обобщенный культурный сценарий становится все более выхолощенным сугубо прагматическими установками, которые не способствуют гибкости межнациональных отношений, и культурные сценарии внутрироссийских этносов все с большим трудом будут привязываться к обобщенному культурному сценарию России. Российская империя обходилась вообще без всяких программ, на одном энтузиазме и вере в свою звезду. Но слишком резко и сильно был вырван из исторического контекста центральный принцип той империи в начале XX столетия, и насажден новый мистический образ будущего нового «коммунистического общества», нового «советского человека» и «дружбы народов» страны, что привело, правда, к генерации низового образа «дружбы народов» с его особенным политесом и почитания русских как главных носителей и организаторов этого «нового общества». Однако со временем и «новые русские» все более теряли смысл такого укрепления и наращивания сферы влияния государства СССР, поскольку утратили-таки для себя признаки имперскости в российском государстве. «Дружба народов», возможно и возродится сама по себе, о ней еще очень хорошо помнят, а межнациональные конфликты сегодня станут, как правило, опять функциональными, содействующими дальнейшему укреплению как в большой стране, так и в малых национальных новообразованиях.


    ***


    В книге есть еще одна глава – 10-я, – посвященная восприятию современной молодежью межнациональных и международных отношений по результатам глубинного интервью, проведенного автором в Санкт-Петербурге в 2010 году среди 100 респондентов 19-ти – 21-тилетнего возраста. Автор передумала ее помещать в книгу, полагая материал уже устаревшим ко времени издания, но издательство главу оставило. Оно и к лучшему, наверное, поскольку фиксирует систему ценностей в межэтнических и межгосударственных отношениях у молодежи на тот период. Будущим исследователям будет промежуточная точка трансмиссии этих ценностей в будущее.

    Совершенно явственно подтвердилось, что структурообразующее начало у русских оставалось весьма сильным. Многие продолжали ощущать себя «выполняющими миссию». Иные даже убеждены, что Россия велика и величественна Богоданностью. Обобщая, автор выделяет следующие градации миссионерской сущности русских:

    государствообразующий народ в многонациональном государстве;
    народ, собирающий под свое покровительство другие народы;
    способны устанавливать особые, специфические отношения с другими народами;
    преисполнены жалостью и милостью к другим народам.

    Нельзя утверждать, что наша молодежь в тех или иных формах нацелена на воссоздание империи, но определенные тенденции такого рода наблюдаются. И все зависит от того, как дальше пойдет развитие России: наберет ли она достаточно сил, чтобы стать действительной империей.


    ***


    Сегодня мы видим, что последующие годы – после издания книги «IMPERIUM …» 10 лет назад – определенности не прибавили. Россия развивается очень противоречиво и асоциально, хотя ВПК страны ускоренно восоздается, и руководство страны пытается восстановить реноме «великой державы», что вызывает раздражение, ненависть вперемешку со страхом у Запада во главе с США. К сожалению, увеличивается и накал страстей внутри страны, растет разрыв между богатыми и бедными, централизация власти, без соразмерного понимания и согласия с этим общества, чревата новыми эксцессами в общественной жизни страны. Еще более укрепился Китай и по уровню ВВП вышел на первые места, разделяя первенство с США. Последние сами переживают нелегкие времена, превратившись в жертву окрепшего трансгуманизма. Пандемия коронавируса сильно все запутала и перетасовала карты в политике. Во взаимоотношениях с Россией Запад продолжает множить очаговые зоны напряженности по периметру России, стараясь порвать всякие культурные связи русских с народами зоны исторических интересов имперской России. Это особенно выпукло заметно в украинском кризисе, длящимся уже более восьми лет.

    Россия безусловно восстанавливает свой вес на международной арене, свою экономику, несмотря на все противоречия и перепады. Однако неглубоко продуманная стратегия ее развития не позволяет однозначно увериться в каком направлении идет ее развитие: восысоздается ли Россия как империя с ее исторически сложившимся центральным признаком или вырождается в федеративное неустойчивое государство. (Напомним, что федеративные отношения в Римской империи поддерживались только с лимитрофными племенами или государственными образованиями.) Британская империя переродилась в Новую империю, где имперские принципы претерпели трансформацию в империалистические меркантильно-коммерческие, а при распаде колониальной системы после Второй Мировой войны, Британская империя преобразилась в Британское содружество наций. Европейские страны образовали Европейский союз. По всему миру образуются политэкономические и военные союзы, которые тоже можно рассматривать как имперские образования. Но все эти имперские образования насколько верно транслируют свои имперские принципы, созвучные Российским? Ясно одно, что Россия – это особенное государство, не имеющее себе аналогов в мире. И чтобы Россия оставалась Россией, она не должна слепо и бездумно пытаться адаптировать «общечеловеческий опыт» на своей почве, «культурный гумус» которой никак не может быть приравнен к западноевропейскому или китайскому. Россия – империя, образованная по Византийскому типу и по духу – ее преемница. Начиная с петровских имперских времен всякие европейские преобразования и попытки сближения с Европой не давали России ожидаемых результатов. Европа не признает Россию равной себе. России с этим придется смириться. И встает насущный вопрос: как смириться? Отстоять и восстановить вполне свою самобытность и мощь, или довольствоваться пребыванием сырьевым, энергетическим придатком «цивилизованного мира»? А то и вовсе претерпеть очередной распад, как бездумно был разрушен СССР…



    [1] Лурье С.В. Обобщенный культурный сценарий и функционирование социокультурных систем // Социология и социальная антропология. 2010. № 2.

    [2] Лурье С.В. Историческая этнология. М.: Академический проект, 2005.

     

    Категория: - Аналитика | Просмотров: 1229 | Добавил: Elena17 | Теги: олег гаспарян
    Всего комментариев: 0
    avatar

    Вход на сайт

    Главная | Мой профиль | Выход | RSS |
    Вы вошли как Гость | Группа "Гости"
    | Регистрация | Вход

    Подписаться на нашу группу ВК

    Помощь сайту

    Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

    Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689

    Яндекс-деньги: 41001639043436

    Наш опрос

    Оцените мой сайт
    Всего ответов: 2031

    БИБЛИОТЕКА

    СОВРЕМЕННИКИ

    ГАЛЕРЕЯ

    Rambler's Top100 Top.Mail.Ru