 В последние дни мы часто слышим (и в прежние слышали не раз), что русские – народ с тысячелетней культурой и что мы этим гордимся. С исторической точки зрения преувеличений в этом нет; но должен ли этот факт быть причиной или давать повод для гордости? И если да, то кому и при каких условиях? Мы знаем, что в мире есть народы с пятитысячелетней культурой и с древним национальным обычаем сдавать ЕГЭ на сто баллов; с точки зрения древности и знатности мы не можем с ними тягаться. Но если бы у нас была возможность обменяться с ними культурно-интеллектуальной жизнью, возникло бы желание это сделать?
С одной стороны, мы знаем авторитетное суждение одного из величайших представителей нашего народа: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие»; с другой – мы прекрасно знаем, насколько гордость склонна превращаться в один из смертных грехов, и потому должны быть внимательны к тонким граням, переступать которые нежелательно.
Достаточно ли экскурсии по Золотому кольцу?
В качестве исходного тезиса возьмём следующий. Гордиться можно только своими, то есть собственными заслугами, а не божественными дарами. Совершенно невозможно и беззаконно гордиться тем, что дано тебе от Бога… Точнее, Бог даёт нам то, что даёт, для чего-то, чтобы мы с этим что-то сделали (вспомним притчу о зарытом в землю таланте). Божий дар – испытание, посланное нам свыше. И если мы оказываемся на высоте этой задачи – мы имеем право (если вообще имеем право на гордость) гордиться нашим собственным усилием и лишь в его меру и в связи с ним – Божьим даром.
Таким образом, никто не воспрещает народу гордиться своей многовековой культурой, но лишь в меру того, как он поддерживает её бремя. И для каждого можно оценить хронологическую глубину. Вопрос же: «А всякий ли, гордящийся тысячелетней культурой своего народа, способен ей соответствовать?» – относится, как правило, к числу риторических.
Тут можно много спорить, достаточно ли экскурсии по Золотому кольцу, чтобы быть причастным к историческому прошлому; хотелось бы всё-таки какого-то более значимого усилия, более весомой доли внимания среди прочих забот и обольщений. И, разумеется, такие люди есть, – например, те, кто восстанавливает разрушенные церкви или препятствует разрушению ещё не разрушенных. Для них это своё, и они имеют полное право на гордость.
Опять позволю себе автобиографическую интроспекцию. По специальности я должен иметь дело прежде всего с текстами; восхититься Дмитриевским собором во Владимире недостаточно – по крайней мере мне, – чтобы гордиться русским XII веком. Но в литературном отношении – как и в интеллектуальном – я представляю собой создание Петра Великого (и моё отношение к нему не может не исходить из того факта, что я – такой, как есть – обязан ему своим существованием). С тем, что было до него, я знаком – как бы выразиться помягче? – фрагментарно. Возможно, расширение интеллектуального кругозора русского человека состоялось бы и без него; но сложилось так, что оно состоялось его трудами – и, имея на себе отпечаток этой великой личности, состоялось очень стремительно. Так что в рамках собственного национального самоопределения – я могу говорить лишь о трёхсотлетней культуре, никак не о тысячелетней. Этим измеряется глубина «гордости».
Странно было бы гордиться тем, к чему ты не имеешь отношения, с чем и знакомиться даже не хочешь. Культура, которой ты не владеешь, не является твоей. Это элементарно и звучит как тавтология, но это часто забывают.
Что потребляем?
Вообще же к культуре можно иметь отношение одним из трёх способов: быть её творцом, быть хранителем и истолкователем её достижений и быть её потребителем. Мы вынесем за скобки современность (она может расти, а может и не расти из тысячелетних корней, но для нас это сейчас неважно). Разумеется, большинство населения не относится к культуре национального прошлого никак и довольствуется условной Марининой и условным Стивеном Кингом. Это совершенно естественная культурная позиция, и в ней нет ничего предосудительного. Но прав на гордость тысячелетней культурой она не даёт.
При этом было бы естественно и то, что значительное число людей интересовалось бы не только лёгким чтением современного розлива, но и прошлым (оно, как правило, серьёзное). Для европейской страны население России велико. Можно предположить, что у нас есть миллионов сто, уже умеющих читать и ещё не впавших в старческую деменцию. Но… По данным основателя Ridero Александра Гаврилова, «единственное, что нужно понимать, – наш книжный рынок очень маленький. В количественном измерении он примерно равен рынку Польши, существенно меньше Германии, не сопоставим с Англией и уж тем более с Америкой – американский рынок по самым скромным прикидкам в десять раз больше». Было бы интересно сравнить по разным странам структуру расходов в качественном отношении (доля на развлекательное чтиво, на серьёзную современную интеллектуальную продукцию и на то, что мы в совокупности обозначим как «старую культуру»); но я такими сведениями не располагаю.
Однако «прошлое» в книжных изданиях неоднородно. Оно требует значительного труда (подготовка, грамотное комментирование). В понимании нашего населения «хорошее издание» – это когда роскошный переплёт и картинки. Оно не в состоянии оценить интеллектуальный труд, вложенный в издание. Само по себе это совершенно естественно: с полным знанием дела о комментарии может судить только тот, кто в теме, и здесь нужны рецензенты… Читатель уже знает ответ на вопрос, есть ли они в достаточном количестве. Однако – что не так естественно и более важно – публика вовсе не удерживает эти вопросы в сфере своего внимания.
С этим связано и следующее обстоятельство. Многие редкие старые тексты переиздаются без какого бы то ни было интеллектуального вклада, без предисловий, содержащих новые данные, без комментариев. (Отметим, что особо усердно на таком поприще подвизается «Марк Захаров».) Учитывая безразличие публики, плохое издание перебегает дорогу хорошему и подрывает его коммерческие перспективы: даже и знающие толк в деле читатели оказываются вынуждены его приобретать. При громадном потенциальном читательском круге это приводит к тому, что без поддержки со стороны хорошее издание подготовить и выпустить становится невозможно. Это же касается и современной интеллектуальной литературы: она не обладает достаточным спросом, чтобы её можно было выпускать самостоятельно. Таким образом, не самый малочисленный народ, обладающий «тысячелетней культурой», оказывается не заинтересован и беспомощен в освоении своего наследия.
«Россиада» нужна только американцам
А куда смотрит правительство? Разве оно не должно поддерживать труды по освоению и академическому изданию памятников национальной культуры? Должно и пытается… Но получается, что в комментариях к подготовленному на правительственные гранты Тютчеву отсутствует имя Шеллинга и есть очень серьёзные проблемы с издаваемым со всей кооперативной роскошью девяностых годов прошлого века Жуковским. Для Пушкина (впрочем, давно это было, тоже в прошлом веке) не нашлось лучшего решения, нежели переиздать устаревшее и некомментированное собрание сочинений сталинской эпохи. Так что правительство, увы, так же беспомощно и некомпетентно в данном вопросе, как и население.
Свято место, однако же, пусто не бывает. И нас не должно удивлять, что на вполне квалифицированно подготовленных томах из незавершённого собрания сочинений мы читаем: «Издание осуществлено при поддержке Пушкинского центра, Университет Висконсин-Мэдисон». Позволю себе и автобиографическое признание: я уже много лет занимаюсь эпической поэмой М.М. Хераскова «Россиада»; русских денег я на это дело не получал (один раз попросил, было отказано, больше не лез), но получил американские. Конечно, читатель вправе предположить, что во всём вышенаписанном я руководствуюсь обидой и моя собственная работа никуда не годится; позволю себе в этих двух пунктах не защищаться.
Но этого мало. К сожалению, за гордостью «тысячелетней культурой» скрывается тяжелейший комплекс неполноценности. Прежние победы компенсируют современные провалы и беспомощность. Если нужды в такой компенсации нет, то и гордость становится неактуальной. То, что нравится каждому конкретному человеку, объявляется «национальной традицией» (без исторических справок, существовала такая в действительности или нет), а сейчас, как известно, из всех грехов важнейшим для нас является похоть. И всё это – со звериной серьёзностью.
Римский урок
Посмотрим, как поступал и вёл себя действительно великий народ, нимало не страдающий комплексом неполноценности, – римляне. Все помнят легенду об основании Рима. И величайший историк Тит Ливий, не страшась за целостность скреп, пишет: «Иные считают, что Ларенция звалась среди пастухов „волчицей“, потому что отдавалась любому, – отсюда и рассказ о чудесном спасении» (lupa по-латыни означает и волчицу, и проститутку, и римский публичный дом – lupanar, собственно, «волчичник»). И никого это не смущало. Светоний пишет: «Первым, как кажется, ввёл в Риме изучение грамматики Кратес из Малла… он был прислан в сенат царём Атталом между Второй и Третьей Пуническими войнами… На Палатине он провалился в отверстие клоаки, сломал себе бедро и после этого всё время своего посольства проболел; тут-то он стал часто устраивать беседы, без устали рассуждая, и этим подал образец для подражания». Основателей Рима выкормила проститутка, искусства и науки проникли в Рим через канализационный люк, – ну и что тут такого?
Цезарь у Саллюстия говорит: «Предки наши, отцы сенаторы, никогда не испытывали недостатка ни в рассудительности, ни в отваге, и гордость не мешала им перенимать чужие установления, если они были полезны. Большинство видов воинского оружия, оборонительного и наступательного, они заимствовали у самнитов, знаки отличия для магистратов – у этрусков; словом, всё то, чем обладали их союзники или даже враги и что им казалось подходящим, они усерднейшим образом применяли у себя; хорошему они предпочитали подражать, а не завидовать». Никакого изоляционизма, смиренное признание своего ученичества там, где это справедливо: даже знаменитое место из «Энеиды», в котором Вергилий считает призванием римлян создать мировую империю, имеет свою вторую сторону: есть много областей, подчёркивает поэт, в которых другие народы превосходят римлян. И эта страсть к новизне, эта открытость ничуть не противоречат ни римской «важности» – чувству собственного достоинства, ни их врождённому консерватизму (чем смелее было новшество, тем важнее было завернуть его в покрывало «нравов предков», mores maiorum).
Итак, для того чтобы иметь основания гордиться своим прошлым, нужны два условия: этим прошлым надлежит овладеть (а оно, как и Царство Небесное, «силою берётся»), и надлежит иметь собственные заслуги, достойно выстроить собственную жизнь. В противном случае при несоблюдении хоть одного из них человек, гордящийся своей многовековой культурой, выглядит – скажем это прямо – не слишком аппетитно.
источник |
