Человеку присуще стремление к стяжательству или к расточительству. Стяжающий власть, богатство, становится влиятельным членом общества – отбрасывает «длинную тень». В этой тени пребывают менее расторопные соплеменники, которые рассчитывают на защиту своего покровителя, но и готовы исполнять его поручения и приказы. Из стяжателей, удачливых и смелых, не пасующих перед противником, превосходящим в силе, формировалась родовая знать. Этот немногочисленный слой людей внушал остальным страх и принуждал абсолютное большинство к покорности.
Естественное право храбрых и решительных определяет скоротечность последствий любого приобретения, потому что победитель может прихворнуть или просто состариться. И тогда другие, молодые и бесстрашные, сомнут его былую славу и возьмут у него все то, что посчитают должным взять. Дабы удержать свои приобретения и передать их своему потомству, знатные люди стали вырабатывать определенные правила, что сообщало сменяющимся поколениями определенную преемственность. Правители и приближенные к ним не могли не заметить того обстоятельства, что насилие наиболее результативно в чрезвычайных ситуациях, будь то мятеж или война с пришельцами. А в текущей жизни грубое принуждение приносит весьма скудные плоды. Приводить людей к послушанию можно не только кнутом или дубиной: порой достаточно слова. Причем степень этой достаточности возрастает, когда правителя не столько боятся, сколько уважают, т.е. его мнение уже само по себе представляет некую силу, отличную от физической, и, тем не менее, способную сплачивать людей и направлять их для свершения какого-то дела. Весомость этого мнения еще более возрастает, когда за плечами правителя стоят фигуры предков, которых люди почитают как великих воинов и выдающихся организаторов жизни.
Молодые и дерзкие смельчаки, конечно, могут выказывать претензии на доминирование в обществе, могут даже захватить власть, благодаря своему жестокому натиску. Но в обществе, где утвердились традиции почитания предков и уважения к мнению многоопытных старейшин, естественное право сильного и кровожадного неотвратимо вытесняется правилами поведения и такими нематериальными категориями, как «авторитет» и «мудрость» Именно авторитетные и мудрые формулировали представления в обществе о характере власти над людьми и о справедливости, определяющей приемы властвования.  А знатные юноши проходили подчас довольно суровую школу воспитания, чтобы стать не только ловкими и храбрыми, но и чтобы поскорее заслужить уважение в глазах общества.
Система воспитания для знати и система принуждения для остального большинства со временем приобретали принципиальные отличия. Знать вырабатывала и постоянно усложняла кодексы своего поведения, что позволяло ее представителям выделяться даже в толпе - наличием особого оружия, покроем одежды, осанкой. Знатный искал в жизни подвига, чтобы впоследствии стать легендой и героем сказаний. Другими словами, он постоянно искал подходящего случая, чтобы вступить в бой со скоротечным временем и выйти победителем в этой нелегкой схватке. Незнатные люди были озабочены совсем иными проблемами. Они настойчиво, но терпеливо добивались определенных послаблений своей участи. Раб мечтал о воле, ремесленник о снижении податей и о состоятельных заказчиках. Торговец – о безопасных морских или караванных путях, земледелец – об обильном урожае.
И порой мечты сбывались. Знатные прославляли себя и свой род подвигами, приращивали к своим владениям новые земли или основывали новые города, укрепляли традиции, государственные границы, социальные институты, и своими деяниями еще более возвеличивали тени своих выдающихся предков. Оборотистые барышники постепенно наживали немалые состояния, особенно быстро преуспевая в годы моров, стихийных бедствий и панических умонастроений в обществе. Складывая «копеечку к копеечке», торговые люди строили суда и смело отправлялись в плавания за дешевыми товарами. Другие возводили на большаках постоялые дворы и кабаки. Ремесленники укрупняли свои мастерские и бережно хранили фамильные производственные секреты. Рабы становились вольноотпущенниками, охотно пополняли ряды наемных убийц, контрабандистов, ростовщиков и содержателей грязных притонов. Общество развивалось и усложнялось, и не будем упрекать некоторых стяжателей в том, что порой им приходилось совершать неблаговидные поступки. Всякое случалось.
Разрушение традиций и социального порядка, обеднение значительной части населения шло через расточительство. Прожигатели жизни, рьяные поклонники ярких празднеств за несколько лет растранжиривали полученные огромные наследства или пренебрегали властными полномочиями, доставшиеся им по праву рождения. А затем, чтобы хоть как-то поправить свое финансовое положение, повышали налоги и подати, опускались до откровенного грабежа. Социальные низы, раздраженные произволом знати, нередко восставали, убивали или изгоняли ненавистных правителей, жгли родовые поместья, измывались над слугами – бесчинствовали, как могли. В итоге, некогда процветающие области и города и целые обширные государства приходили в упадок, а соседи охотно помогали «упасть». И народы, впав в расточительство и приведшие свои города в запустение, подпадали под власть иноязычных, иноверческих правителей, Многие народы со временем бесследно исчезали с поверхности жизни, как посевы в жестокую засуху.
Те народы, которые под чужеземным игом сумели сохранить свои обычаи, своих героев, свой язык, свою религию, исподволь, зачастую в глубокой тайне, копили средства и силы для вооруженной борьбы с захватчиками. Они выдвигали из своей среды предводителей, способных мобилизовать единомышленников на решительные действия, и со временем (порой через несколько веков) вновь обретали независимость и возможность доминировать в основных сферах жизнедеятельности своего общества. Подобные возрождения из исторического инобытия всегда достаются народу с огромными издержками, требуют немалых жертв. «Упасть» гораздо легче, чем «подняться».
Терпение стяжательства и веселье расточительства обычно чередуются в истории каждого народа, проявившего умение выдерживать напор времени на протяжении многих веков. Традиции искажаются и забываются и опять восстанавливаются. Города превращаются в руины и снова отстраиваются, обретают иной облик по сравнению с первоначальным, но что-то в них все же присутствует исконное. Одних богов свергают, чтобы поклоняться другим богам, столь же могущественным, как и предыдущие боги. В длительной перспективе стяжание и расточительство идут вместе, бок о бок, будучи несовместимыми. Их враждебное чередование и вынужденное совместное сосуществование позволяло правителям и летописцам сетовать на многочисленные и неизбывные несовершенства человеческого общества. Ведь каждый текущий день суммирует в себе все улучшения, произведенные в днях вчерашних. И в тоже время, сколько в каждом текущем дне присутствует всего неприглядного, злонамеренного и просто ужасного.
Между тем отдельным народам удавалось как-то смягчить и даже сблизить эти столь несовместимые между собой поведенческие установки. Стяжание приветствовалось до определенной меры, переступив которую человек ожесточался, а его сердце черствело. Расточительство порицалось, но не возбранялось в праздничные дни. Причем меры допустимого стяжания и степени расточительства возрастали в соответствии с усложнением иерархической структуры общества. Более высокая ступень подразумевала расширение «пространства маневра», а более низкая – сужение этого пространства. Если система принуждения для социальных низов повсеместно отличалась косностью, то система воспитания знати, опирающаяся на придирчивый отбор лучших и наиболее достойных, породила удивительное явление – аристократию.
Аристократия формируется в обществе, достигшем развитой иерархической структуры и при наличии знати, располагающей многовековым опытом своего существования. Если знать традиционно сражалась и побеждала ради славы, богатства и власти, то аристократия рассматривала эти блага всего лишь как средства, приближающие человека к идеалу истины, красоты и добра. Благородство происхождения аристократа опиралось на четкие представления о чести и достоинстве. Вот как трактует понятие «чести» Бердяев:
«Честь – есть духовная гордость и самоутверждение. Честь – блюдение в человеке образа и подобия Божьего, который не должен быть унижен».
Если материальная составляющая присутствует в понятии чести, то лишь как отголосок минувших эпох. Так и скипетр в руке царя – всего лишь символ высшей власти, а отнюдь не булава, посредством которой вожди древних времен мозжили головы своим лживым и коварным приближенным. Благородство происхождения требует от аристократа повышенного внимания к достоинствам и талантам других людей. В нем развита способность выказывать восхищение от деяний даже своих соперников и врагов. Он снисходителен к проступкам простолюдинов. Система воспитания приобщала юного аристократа к мудрости прошлых поколений, развивала чувство прекрасного и способность обуздывать негативные побуждения..
Аристократическому этосу удалось трансформировать стихийно сложившиеся в обществе представления о стяжательстве и расточительстве. Ведь можно быть расточительным в доброжелательности, отзывчивости и самоотверженности. А стяжание красоты окружающего мира обогащает и возвышает человека даже тогда, когда он не преумножил своего состояния. Чтобы стать объектом восхищения и поклонения со стороны своих подданных, могущественные правители стремились выдерживать обиды и воздерживаться от пагубных наслаждений. Если знать обычно предстает агрессивной и грубоватой, то аристократы миролюбивы и утонченны.
Человеку свойственно наделять отдельные предметы и явления названиями и характеристиками. Именно так возникли первые слова, а затем обнаружились смысловые взаимосвязи между ними. С древнейших времен шаманы и колдуны использовали заклинания, призывая духов защитить людей от многоразличных напастей. Связанная речь проистекает из ритмически повторяющихся заклинаний, развившихся до сакральных обращений первоначальных людей, посвященных в таинства мистерий.
Стоило только человеку, заручившись поддержкой божеств, противопоставить стихиям свою волю и свое упорство, как окружающая действительности стала нуждаться в истолковании перемен, происходящих на глазах многочисленных очевидцев. И возникающие города, и отдельные государства стали нуждаться в упрочении своих институтов или в их переустройстве, когда кто-то из тех, к кому в обществе прислушивались, начинал сомневаться в непогрешимости существующих правителей и правил правления. Но ведь нельзя возводить что-то основательное и прочное, когда «все течет». Если отдельные былинки могут расцветать, а затем увядать и совсем исчезнуть, чтобы вскоре опять обозначиться на поверхности земли в виде робких ростков; если даже камни трескаются и превращаются в жалкое крошево, то свойства, присущие былинкам и камням, в принципе остаются неизменными. Также меняются и правила, регулирующие жизнь человеческих сообществ, потому что сообщества могут укрупняться или, наоборот, сжиматься, предпочитать тесноту городов или простор необъятных степей. Но в сумятице меняющихся правил общежития присутствуют такие, которые лучше соблюдать при любых обстоятельствах, ибо придерживаясь их, человек сохраняет в себе нечто духовное и противостоит торжеству звериного.
В материальном (или дольнем) мире девичья красота, богатырская сила и сама жизнь человеческая скоротечны, а смерть неустранима, уравнивая всех в безобразном тлене. Жизнь пестра и многолика, смерть всеядна и безлика. В идеальном (или горнем) мире все иначе. Там красота нетленна, а смерть бессильна. Свойства былинок или камней неизменны. Благодаря горнему миру, все то, что когда-то в человеческом обществе имело распространение, что из ничтожности выросло до великого, все это уже не исчезает окончательно, какие бы бедствия не обрушивались на людей, а продолжает существовать, пусть и не столь явно, как прежде, а всего лишь, как предание и легенда, или как дух далеких предков, откликающийся на зов жреца.
Аристократия создает правила, регулирующие взаимоотношения между различными слоями общества, но самое пристальное внимание в своих кодексах уделяет правящему меньшинству. Церемонии и ритуалы играют огромную роль для высших слоев общества и воплощают собой представления лучших людей о порядке и гармонии. Каждый жест и каждое слово в ходе церемоний преисполнены глубокого смысла, и проникновение в смысл жестов и слов объединяет всех присутствующих схожестью переживаний. Все действия в ходе церемонии выстроены в определенной последовательности, и каждое последующее действие усиливает значимость действий предыдущих. Ритуалы и церемонии сообщают придворному служению высоту исторического события и во многом перекликаются с религиозным служением. В храмах и на капищах жрецы взывают к божествам, чтобы убедиться в покровительстве высших сил. Слова, выстроенные в определенной последовательности и ритмике, слагаются в молитву. Каждый шаг и каждый поклон участника сакральной мистерии выверен, необходим, вплетен в ткань вершащегося таинства. Храм, сооруженный в честь верховного божества, как и дворец правителя, венчают собой великолепие построек стольного города. А провинциальные города старательно вторят архитектурным особенностям столицы, и все же выглядят проще и, как правило, лишены ореола величия.
Впрочем, не только человеческое общество, но и вся природа выстроена по иерархическому принципу: совсем нетрудно проследить в различных ее формах восхождение от простого к сложному. Причем, сложное вбирает в себя свойства простого в качестве первоосновы или в качестве остаточного явления. Если в сложном довольно легко обнаружить признаки простого, то в простом сложное присутствует всего лишь как потенция, обещающая раскрыться при наступлении определенных условий и обстоятельств.
В дольнем мире четко прослеживается и направленность метаморфоз от грубого камня и текучей воды к живым клеткам. Материя усложняется структурно, приобретает новые свойства, включая способность к саморазвитию. И, тем не менее, даже человеческий организм постоянно помнит о том, что состоит из камня и текучей воды.
Нетрудно убедиться и в том, что каждая, более сложная форма материи требует меньше пространственного объема, нежели предыдущая форма. То есть вектор восхождения к сложному однозначно истончается. А пространственный объем, проистекающий от этого вектора, образует пирамиду. Собирательный образ материального мира, тяготеющего к усложнению – это ступенчатая пирамида. Ступени слагаются в лестницу, ведущую наверх, точнее, лестница устремлена к небу. И каждая более высокая ступень той лестницы меньше по площади, чем предыдущая ступень.
Человечество, некогда утвердившись на самой верхней ступени материального мира, со временем тоже выстроилось пирамидально, всего лишь продолжив общую направленность метаморфоз материального мира. Дистанцируясь от многообразия каст, сословий и прочих социальных градаций, изобретенных людьми в ходе истории, пирамиду человечества можно представить состоящей всего из четырех ступеней, которые отражают различные виды деятельности: работа, занятие, служение, творчество. Пройдемся по этим ступеням.
Работа – самый распространенный вид деятельности, направленный на простое поддержание жизни. Работа подразумевает наличие эксплуатации – использование одних людей для удовлетворения нужд других людей. Форм эксплуатации не счесть, но их сущность одна - это зависимость от работодателя.
Занятие предполагает определенную самостоятельность человека, наличие собственности, навыков. Чем только люди не занимаются: земледелием, ремеслами, торговлей, разбоем. Каждое занятие предполагает вполне конкретный, осязаемый доход (или урожай). И чем выше уровень дохода, тем рискованнее занятие. Но такова жизнь.
К служению человека подготавливают сызмальства, воспитывают в нем чувство долга и ответственности за свои поступки. Служители обычно создают закрытые корпорации, в которых важную роль играют ранги, звания и прочие знаки отличий. Чем влиятельнее такая закрытая корпорация в обществе, тем значимее каждый ранг. Наиболее распространенными корпорациями являются жреческая, воинская, чиновничья. Жизнь участника каждой корпорации представляет собой неустанное продвижение по служебной лестнице.
Поэтика (или творчество) венчает собой пирамиду степеней человеческой деятельности. Побудительный мотив творчества – это влечение к идеалу. Поэтику не следует путать с рифмоплетением или, с умственной работой. Посредством поэтики происходит наполнение божественным светом отдельных реалий окружающего мира. Причем этот свет неочевиден – его присутствие можно почувствовать только сердцем. А можно не почувствовать, если сердце грубое, черствое или простывшее. Божественный свет присутствует в заповедях и законах, в поэмах и отточенных суждениях, в архитектурных ансамблях и емких формулах. Струение времени бессильно угасить этот свет. Благодаря поэтике человечество соприкасается с метафизическими сферами, но характер этих соприкосновений вряд ли когда-то будет прояснен человеческим умом.
«Нигде более резко не выступают трудности, с которыми мы еще сталкиваемся, пытаясь соединить в одной и той же рациональной перспективе дух и материю» (де Шарден).
Предельные возможности, заложенные в человеке, обнаруживаются благодаря сравнительно небольшой группе людей, сумевших одолеть восхождение от безликого к личности, а от личности – к сверхличному. Религии, правила общежития, искусства, науки, архитектура созданы поэтами. Поэтику питают аристократический этос и мистическое чувство бесконечности жизни, сподобившейся милости богов. Каждым поэтом движет сознание того, что он – лучший из лучших представителей рода человеческого.
Стяжая мудрость и красоту, поэт безудержно расточает свои силы. Будучи уникумом, он сторонится всякой состязательности. Чураясь сопоставимости с остальными людьми, поэт часто оказывается вне общества. Он способен создать партию из одного себя, и может придать своей личной драме (несчастная любовь) значимость мирового события. Он не жречествует и не правит, но часто оказывается «властелином дум».
Степень самостоятельности любого человека определяется набором внешних ограничений и возможностей самого индивида решать добровольно поставленные задачи. Но поэт всецело занят решением «вечных вопросов». Впрочем, самые блестящие и убедительные ответы на эти вопросы не являются окончательными и безоговорочными. Поэтому поэт не знает точно, на что он способен. Преграды, перед которыми пасовали тысячи людей, он преодолевает легко и непринужденно. А элементарные неурядицы могут представать перед ним, как глухой тупик. Поэт не дорожит полезными связями и обычно сторонится влиятельных корпораций, дабы не подчиняться их внутреннему уставу. Он – одинокий всадник, который даже спит, не покидая седла.
Общество обычно изолирует извергов и отъявленных негодяев. Нередко в том прискорбном списке оказывается и поэт. Он частенько переступает правила, не считается с признанными авторитетами, и поэтому рассматривается как преступник. Суд над таким преступником обычно скор и суров, иногда трагичен. Но «яд, от которого слабеет слабая натура, есть для сильного усиление» (Ницше). Поэт – сильная личность, «ваятель истории», основоположник новых традиций. Он умеет «читать» прошлое и видеть будущее, возрождать утраченное и складывать из осколков и разрозненных фрагментов целостную картину мира. Он не утруждает себя поисками дополнительных доказательств своей правоты. Он знает, что прав. Поэтам верят на слово. Где бы ни оказался поэт - в ссылке, в изгнании, в бедности, в каземате - он неизменно пребывает на вершине пирамиды человеческого общества, олицетворяя собой кульминацию усложнения общественной жизни.
Миллионы людей каждодневно работают на полях и в рудниках, гибнут на опасных большаках или в сражениях, осваивают новые земли, строят дома и пробивают тоннели. Однако история невнимательна к их трудам и невзгодам. Социальные низы обречены находиться в тени, во мраке суеверий и мечтают разбогатеть, чтобы не терпеть нужды. Различными изобретениями и приспособлениями они облегчают свое существование, но «легкость бытия» неизменно оказывается миражом в пустыне.
Правящие слои стремятся вершить историю. Они создают государства и некоторые из государств разрастаются до размеров империй. Они ведут за собой многочисленные армии к громким победам или к оглушительным поражениям. Они чеканят монеты со своими изображениями и хлопочут об увековечивании своего имени и своего вклада в историю. Отлитые в бронзе памятники правителям, вытесанные из гранита стелы и обелиски, прославляющие выдающихся полководцев и первооткрывателей далеких земель, украшают площади и перекрестки современных крупных городов.
Но в длительной перспективе свершения даже великих исторических личностей оказываются преходящими. Только на специальных картах мы можем найти очертания империи Ал. Македонского. Тысячи судов ныне буднично повторяют маршрут, проложенный Колумбом. А вот творения Платона или Аврелия сохраняют свою неповторимую свежесть, и по сей день. Все то, что создано поэтами древних времен, что не уничтожено варварами и стихиями, живет и здравствует, неизменно будоражит умы, волнует сердца и служит мерилом совершенства. Если сведения об исторических событиях и катаклизмах принадлежат архивам и нуждаются в увековечивании, чтобы не быть забытыми, то поэтика продолжает оставаться содержанием горнего мира, неподвластного ветрам перемен.
Люди не подобны песчинкам на пляже, они – многоразличны. Именно благодаря этой особенности и возможна «цветущая сложность» жизни в человеческом обществе. Одни рождаются умными, а другие выносливыми, одни – красивыми и здоровыми, а другие невзрачными и хворыми. Иерархические общества всего лишь продолжают увеличивать число принципиальных отличий между людьми. В таких обществах одни рождаются обеспеченными, а другие бедными, одни растут сиротами, а другие окружены любовью и заботами многочисленных родственников. Доминирующая аристократическая культура предлагает еще одну градацию – благородные и простолюдины. «Цветущая сложность» жизни аристократических обществ обретает поразительную яркость в сочетании с подлинным величием.
В подобных обществах, чем выше ступени социальной иерархии, тем очевиднее власть слова. И, наоборот, чем ниже ступени социальной иерархии, тем полномочнее и убедительнее насилие. Это связано, в первую очередь, с истечением божественного света из Единого себя. Такой феномен в эпоху античности называли эманацией. По мере удаления всего сущего от истока чудодейственного света происходит потемнение, утяжеление, превращение во тьму, в вещество, в косную материю, в которую свет погружается. Согласно Плотину, мир – есть человек, стоящий по пояс в воде. Низ и низость, верх и возвышенность, оказываются на одной вертикали, но несопоставимы между собой.
Поэтика предстает сферой деятельности, где происходит встреча божественного света и тварного существа. Эта встреча может быть внезапной или весьма долгожданной, но неизменно оказывается радостной и судьбоносной для всех тех людей, кто стали участниками столь примечательного события.
Конечно, подобной встречи удостаиваются только лучшие из  людей. То есть отбор происходит не только в человеческом обществе посредством различных правил и законов, в отборе участвуют и метафизические силы. И это столь таинственное и непостижимое присутствие и участие метафизических сил в жизнедеятельности человеческих обществ объясняет тот факт, почему поэтика играет ключевую роль в аристократической культуре. В то же время для социальных низов аристократическая культура предстает непонятным или никчемным занятием.
Поэты взыскуют мудрости и пленены открывающейся их взору красотой. Они созерцают истину и рассуждают о трагизме восхождения к возвышенному. У социальных низов на все это совершенно нет времени. Чтобы быть сытыми, им приходится выполнять тяжелую, подчас весьма грязную работу. Им хорошо известен свистящий звук кнута. На их согбенных фигурах лежит пресс налогов и всевозможных поборов. Повсюду их подстерегают невзгоды и опасности. Если они предадутся праздным занятиям, то проморгают успехи ушлых конкурентов, или не заметят приближения беспощадных разбойников, или будут уличены в лени работодателями.
Социальные низы сторонятся поэтов, воспринимают их как бездельников. А в самой поэтике усматривают гибельную опасность, способную принимать неожиданные обличья. Ведь от поэта можно ждать всего, что угодно. Он способен увлечь за собой в такие бездны, из которых простому человеку ни за что не выбраться. Но так как сильные мира сего, аристократы видят в поэтах небожителей и благоговеют перед ними, то социальные низы чураются поэтов, как некоей невнятной беды. От этих странных господ, не обладающих атрибутами земного могущества, простому человеку лучше держаться подальше, дабы не осложнять себе и без того трудную жизнь. Да и практической пользы от них социальным низам никакой нет.
Что касается аристократической культуры, то она создана как раз поэтами и является наиболее благоприятной средой их обитания. В той среде нет культа хлеба, но всемерно поощряются мастерство и оригинальность. Механизмы и приспособления, облегчающие тяжелый труд, видятся аристократу скучной абстракцией. Зато его крайне интересуют темы рока и бессмертия, преходящего и вечного.
Работники, не разгибаясь, трудятся за миску чечевичной похлебки. Самозанятые предприниматели вынуждены «крутиться», чтобы прокормить себя и свою семью и что-то оставить на «черный день». Жизнь служителей всецело подчинена регламентам и уставам. Другое дело – поэты. Они инициативны, деятельны, обладают развитым вкусом и чувством прекрасного, и располагают свободным временем. Многие аристократы стремятся подражать поэтам. Это утверждение можно усилить следующим тезисом: плох тот аристократ, который бы не мечтал стать поэтом.
Способность оценить красоту творений  гения требует от человека немалой смелости. Такая оценка нуждается в определенной аргументации, а мнение оценщика должно быть различимым в сонме голосов. Именно аристократия составляет наиболее внимательную, заинтересованную и доброжелательную аудиторию для творческих личностей. Благодаря расцвету аристократической культуры нам известны имена и деяния немалого числа великих поэтов.
В более древние эпохи поэты оставались, как правило, безымянными. Анонимность уходит в прошлое с расцветом аристократической культуры.  Каждый аристократ с гордостью носит имя своего рода и свое собственное имя. Его предназначение – быть личностью, фигурой, обладающей заметными отличительными признаками и характеристиками. Уже вследствие своего происхождения, аристократ выделяется из людского скопища, но будучи звеном в цепи прославленного рода, он должен внести свой весомый вклад в копилку свершений, начатых выдающимися предками.
Аристократическое меньшинство щедро дарит обществу героические, исторические и творческие личности. Каждый просвещенный правитель прекрасно понимает, что его поступки и решения будут оценивать потомки и, чтобы выглядеть достойно в череде правителей, ищет мудрых советников, а для своих наследников отбирает опытных и строгих наставников. Пожизненно пребывая на вершине власти, многие правители остро ощущают свое одиночество. Им как воздух необходим взыскательный собеседник и справедливый оппонент, обладающий собственным мнением на многие вопросы, как текущей жизни, так и самой истории. Столь редкими свойствами как раз обладают поэты.
 Но не только это привлекает монархов в поэтах. И тех и других объединяет понимание своей миссии сеятеля и водителя общества, а также незамедлительная готовность отказаться от всех материальных благ, и даже от самой жизни, ради торжества истины. Монархи, особенно порфирородные, рассматривают правление, как исправление и вразумление своих подданных. Привнося с собой божественный свет, поэты вольно или невольно наставляют людей, просвещают их, вразумляют и, оказываясь в роли «властелинов дум», соучаствуют в управлении обществом.
Выдающиеся свершения удаются редким монархам, но каждый из монархов стремится к величию. Неразборчивость в средствах достижения свих целей губит даже самые благие начинания. Власть может восприниматься и как право беспрепятственно творить произвол, а может расцениваться, как почетная обязанность, требующая от правителя полной самоотдачи, граничащей с самопожертвованием. Правитель, уклоняющийся от мужественной тяжбы с всесильным временем, неизбежно обнаруживает размывание основ государственности, измельчание столпов общества и предстает перед взыскательными потомками посмешищем. Каждый монарх, восходя на трон, принимает на себя долженствование – стать исторической личностью, созидательной и добродетельной. Если в эпоху варварства самым убедительным аргументом властвования являлось грубое принуждение, осуществляемое посредством меча или дубины, то при доминировании аристократической культуры властвуют нравственный закон и просвещенная личность.
И все-таки даже длительное воспитание наследников великих кесарей не спасает многих правителей от безудержного расточительства или алчного стяжательства. Будучи рабами своих страстей, эти правители оказываются в длинном ряду исторических неудачников и жалких прожектеров, скоропалительно промотавших достояние августейших предшественников. Волевые и просвещенные монархи более свободны в своих действиях. Они мечтают отметить эпоху своего правления великими сооружениями и произведениями, созданными поэтами. Для амбициозных проектов правители не жалеют ни средств, ни сил, зачастую скатываясь к грубому принуждению социальных низов. Последние, ожесточаясь, проклинают монархов, а вкупе с ними и поэтов.
Монархи и поэты находятся в тесной связи. Первые концентрируют в своих руках огромные ресурсы. Но лишь поэты способны придать правлению монархов подлинный блеск и величие. Без династий Габсбургов, Медичи, Бурбонов, Романовых Европа осталась бы без великолепных дворцовых ансамблей, красивейших оперных театров, без гениальных композиторов, драматургов и ваятелей. Правление правителей предстает мрачной деспотией, если не обогащено светом поэтического вдохновения. Именно монархи, постоянно сталкиваясь с ограниченностью человеческих возможностей, с глупостью и с бахвальством пустозвонов, искренне восхищаются и преклоняются перед гениями.
Отнюдь не случайно воспитателем Ал. Македонского был Аристотель, а наставником молодого Франциска I – Леонардо да Винчи. Тит Ливий слыл ближайшим другом Августа, а познакомиться с Вольтером мечтали многие венценосные особы Европы второй половины XVIII века. Стоит ли удивляться и тому, что сами поэты редко выдвигаются из социальных низов и преимущественно принадлежат к аристократическим кругам с рождения. Даже бродяга Назарянин вел свое происхождения от рода царя Давида.
Поэт, как творческая личность, ощущает свое безусловное превосходство над остальными людьми. Это чувство он лелеет и взращивает в себе с младых ногтей. И аристократическое происхождение (иногда мнимое) позволяет ему укрепляться в своей высокой самооценке. Поэт держится особняком, имеет «лица не общее выражение», противопоставляет себя абсолютному большинству. Поэты являют собой апофеоз людского неравенства даже тогда, когда проповедуют смиренную любовь к ближнему, или протестуют против обстоятельств, способных вызвать «слезу ребенка». Когда Сократ призывал афинян к познанию самих себя, он прекрасно понимал, что его призыву-примеру последуют единицы, а для остальных это пожизненное задание окажется просто непосильным. Остальные – это обыватели (в переводе с греческого слово «обыватель» означает неразумный или нуждающийся в руководстве.).
Презрение поэтов к обывателям, к черни, к valga profanum, проходит через века и тысячелетия и относится к наиболее устойчивым чувствам, присущим творческим личностям, проживающим в разные исторические эпохи. Поэт отнюдь не плюшевый мишка, удобный для забав и развлечений. Он – ершист, дерзок и порой просто убийственен в своих оценках и суждениях.
«Образованцы вы!» – такую меткую характеристику дал собранию  академиков Советского Союза несговорчивый Солженицын - бывший зэк, бедно одетый провинциал с незаконченным высшим образованием. Сам дух правоты отверзает уста поэта, делает такого человека безоглядно смелым и решительным.
«Каждый имеет право в меру своей силы» (Сенека).
Правоту поэта трудно оспорить сильным мира сего. Находясь в гуще человеческого общества, поэт видит себя Гулливером среди лилипутов. Это видение проистекает не из-за самообольщения, не от мании величия, а от непреложной реальности, доступной лишь взору провидца. Современники часто ярятся и негодуют от одной позы поэта. «Как он посмел! Да кто он такой!» – возмущаются они, подыскивая подходящий камень, чтобы запустить им в поэта. Их неприятие вполне оправдано. Он – другой, не такой, как они.
Казалось бы, поэт обращается ко всем людям, но слышат его немногие. Еще меньше тех, кто верит в его правоту. В аристократическом обществе поэты играют исключительно важную роль вследствие того, что немногие, прислушивающиеся к поэту, относятся к влиятельным персонам. В других иерархических обществах (номадических, теократических, милитаристских) голос поэта становится глуше. В эгалитарных обществах положение поэта незавидно и зачастую трагично; при тоталитарных режимах ему грозят репрессии и поношения; при либерально-демократических – неприкаянное одиночество и забвение. В эгалитарных обществах поэта опять же слышат всего лишь немногие, причем эти немногие не имеют того влияния, каким пользуются ревнители возвышенного и прекрасного в аристократическом обществе. Почитатели поэта в обществе равных и одинаковых людей предстают группой чудаков – ничтожной суммой голосов, неразличимых во всеобщем гуле и гаме. И сам поэт уже не воспринимает себя за рупор истины: он просто интересный человек, с кем приятно провести досуг за кружкой пива.
В эгалитарных обществах доминируют ценности и правила, которых придерживается абсолютное большинство людей, преимущественно выходцев из социальных низов. В эгалитарном обществе творчество так же неуместно, как и шапка Мономаха на голове премьер-министра. При тоталитарных «народных» режимах все должны быть работниками, а при тирании либерализма все должны стремиться попасть в средний класс, чтобы стать посредственностью. В эгалитарном обществе поэт неизменно оказывается в ситуации, когда он не может следовать своему призванию. В итоге он сходит с ума или его объявляют сумасшедшим, чтобы держать в специализированной клинике, или он скоропалительно губит себя алкоголем, наркотиками, накладывает на себя руки. Такие общества, как прозорливо предсказывал Достоевский, «гасят гения еще в младенчестве». Те же поэты, которые чудом выживают, неизбежно оказываются в изоляции. По количеству собственноручно вбитых гвоздей в стены жилищ поэты соперничают лишь с самыми неисправимыми лентяями. По количеству вбитых  гвоздей в тела поэтов, творческие личности, несмотря на свою малочисленность, превосходят любую другую социальную группу.
«Не принимает род людской пророков своих и избивает их, но любят люди мучеников своих и чтят тех, кого замучили» (Достоевский).
В эгалитарном обществе противостояние поэта и черни приобретает особо трагичные тона. Чернь гонима алчностью, ее гложут черви зависти, ей все дается с большим трудом и чрезмерным напряжением. Она охотно чинит насилие и всегда пресмыкается перед всесокрушающим топором. Лишь страх неотвратимости наказания взнуздывает чернь, лишенную представлений о человеческом достоинстве.
Любой режим властвования проявляется через представления власть имущих о мотивах подчинения людей, о тайных и явных пружинах, обеспечивающих общественный порядок. Чернь, занявшая чертоги власти, ничего кроме страха не знает и может управлять, лишь внушая страх всему населению. В эгалитарных обществах супруги боятся друг друга, а дети враждуют со своими отцами: нет веры в достойного и благородного человека, но укореняется убеждение, что человек подл и коварен, неразборчив в средствах и низок в своих помыслах. Эгалитарные общества столь охотно порождают кровавых узурпаторов только потому, что в этих обществах никто ни видит иной альтернативы подобным властителям. Причем, чем тираничнее режим, тем меньше веры в человека, как носителя образа Божьего или как обладателя «Божьей искры».
Но стоит въедливому страху ослабеть (когда слабеет рука тирана, держащая топор возмездия), то соблазны начинают верховодить чернью. Расцветают разбой и мошенничество, распущенность и цинизм становятся нормой. Жизнью каждого человека правит только капризный Случай. Любая игра ведется без правил и побеждает в ней лишь изворотливый и лживый. Всем приходится постоянно быть начеку, и днем и ночью, а иначе не сберечь нажитого непосильным трудом. Любой успех шаток, изменчив. Каждый пытается обмануть каждого.
«Напряжение – удел черни» (Т. Манн).
У черни всегда забот полон рот. Потому и живет она с полным ртом, набитым снедью, жвачкой или сплетнями. Чернь охотнее прибегает к мычанию и возгласам, к лозунгу и крику, чем к внятным словам и вразумительным аргументам. Или изрыгает хулу да плевки. Ее угрюмость уходит корнями в сумрак инстинктов и примитивных вожделений. Чернь бесит любое упоминание о совести, о святой любви, о бескорыстном служении и верной дружбе. А вот грязные, подлые и злые люди черни более понятны и ближе – роднее.
Если многие поэты ведут свое происхождение от древних царских родов, а основатели этих родов обычно считали себя прямыми потомками богов, то чернь ведет свое происхождение от «джентльменов удачи», а последние – от приматов. Эгалитарные общества новейшей истории породили немало псевдорелигиозных учений, обрядив их в строгие одежды научных истин. Псевдорелигия «твари дрожащей», которая «право имеет» (воспользуемся еще раз терминологией Достоевского), ведет к обожествлению низа и низости и к отрицанию личности. Восхождение к высшим планам бытия становится вымыслом «темных эпох», достойным разве что осмеяния. Зато реальны самолеты и космолеты, демонстрирующие могущество человека над силами природы.
Любовь низводится до секса; душа – до набора рефлексов и реакций на внешние раздражители; творчество – до изобретательства механизмов или до банального кривляния. Все уравниваются в своей серости и невыразительности. Никому не верят на слово, и потому требуют бумаги с гербовыми печатями, подтверждающими истинность сказанного. Не смысл более важен, а информативные характеристики: когда, сколько и почем.
Вслед за царственными особами, аристократами, национальными героями новейшую историю покидают и поэты. Поэтов заменяют шуты и шарлатаны, труженики агитпропа или «любимцы публики» с гладкими лицами и дряблым «творческим мускулом». Ослабление личности проницательные люди отмечали еще в ХIХ  веке.
«Дефицит личности мстит за себя всюду: расслабленная, невзрачная, потухшая, отрекающаяся от самой себя и отрицающая личность не годится ни на что хорошее...» (Ницше).
В последующем ХХ веке поэты превратятся в диковинный человеческий тип, в «степных волков», «врагов народа». В лучшем случае – «в расслабленных эстетов». Но окончательно вывести эту породу оказалось архисложным делом. Пожалуй, даже непосильным для опростившихся правителей. А когда чернь громогласно требует на собраниях и митингах; «Смерть поэту!», - то она всего лишь бьет тараном во врата, за которыми поэта ждет бессмертие.

Юрий Покровский

Русская Стратегия

Приобрести книгу в нашем магазине:

Покровский Ю.Н. Русское. Книга II.

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii