Спустя 8 лет после окончания Восточной войны, Святитель Игнатий писал все тому же Муравьеву-Карскому: «Ныне или после, но России необходимо сосчитаться с Европою. Усилия человеческие судеб Божиих уничтожить и изменить не могут. России предназначено огромное значение. Она будет преобладать над вселенной. Она достигнет этого, когда народонаселение ее будет соответствовать пространству. Это народонаселение ежегодно приращается больше нежели на миллион; Россия должна вступить в грядущее столетие при народонаселении в 100 миллионов. Нападение завистливых врагов заставит ее развить силы и понять свое положение, которое уже будет постоянно возбуждать зависть и козни. Это потребует огромного труда, подвига, самоотвержения; но что делать, когда приводит к ним рука непостижимой Судьбы! Единственное средство к исправлению упавших сил, нравственной и духовной – положение, требующее труда, приводящее к самоотвержению. В 38-ой и 39-ой главах пророка Иезекииля описаны могущество, многочисленность северного народа, названного Россом; этот народ должен достичь огромного вещественного развития пред концом мира, и заключить концом своим историю странствования на земли человеческого рода. На упомянутые главы Иезекииля делается ссылка в 20-ой главе Апокалипсиса; многочисленность войска, которое будет в Государстве, уподоблена песку морскому. Святый Андрей Критский, церковный писатель 7-го века, объясняя 20-ую главу Апокалипсиса и находя пророчество ее тождественным с пророчеством Иезекииля, говорит: «Есть на севере народ, скрываемый от прочих народов рукою Божиею, народ, самый многочисленный и воинственный. Пред концом мира он внезапно откроется и преодолеет все народы». Точно! Европа узнала Россию после Америки, почти только со времен Петра I-го. Петр I-ый пожаловал в Париж гостем в 1714-м году, а в 1814-м пожаловала туда русская армия. Какая быстрота событий! Нынче, на встречу грозящимся на нас врагам, можно сказать словами 2-го псалма: «Вскую шаташася язы́цы, и людие поучитася тщетным» (Пс.2:1). Враги разбудят, потрясут Россию, произведут в ней невольное развитие силы, но не унизят России: они возвысят ее, таково ее предопределение».
Пророческие строки! Вот, только «сосчитаться с Европою» нам не привелось. Напротив, Европа раз за разом «сосчитывалась» с нами, а мы… даже и теперь не вынесли из этого никаких уроков. В частности, не вынесли их из Балканской кампании, в которой были со всей яркостью явлены все механизмы, все методы, которые в дальнейшем использовались против России, которая стала неким универсальным сценарием, воспроизводимым раз за разом одними и теми же постановщиками с одними и теми же целями.
«- Князь, почему мы не вошли победителями в Константинополь? (…) Как мы тогда шли!.. После Филиппополя... Вас не было с нами. Вас увезли... Январь... Оттепель... Снег тает. Совсем весна... Лужи блестят на солнце, и повсюду радость победы. Я шел с полком по шоссе... По сторонам лежали трупы убитых турок и болгар... Резня была... Конские трупы, обломки повозок, домашняя утварь... Ужас!.. Весь ужас войны был перед нами!.. Но, если вся эта здешняя красота - наша - ужас войны оправдан, все прощено и забыто... Мы уничтожили армию Сулеймана. Семь дней мы шли среди трупов. На привале негде стать - всюду тела... И запах!.. Мы ночевали среди разлагающихся трупов... Днем - жара нестерпимая, жажда охватывала нас. По канавам вдоль шоссе вода... Подойдешь напиться - там трупы, нечистоты, кровь, вонь... Солдаты пили эту воду - нельзя было их удержать. Я думаю, там и начался этот ужасный тиф, что косит теперь нашу армию. 16-го января мы подошли к Адрианополю. Шел дождь. Резкий, холодный ветер прохватывал нас насквозь. Мы входили и город вечером. Темно... Грязь непролазная, поиска растоптали улицы. Кое-где тускло светятся окна. Куда ни приткнемся везде грязь, теснота, все забито людьми, бежавшими из сел. Мы стали за рекой Марицей, в предместье, у громадного каменного моста очень древней постройки. Была объявлена - дневка. Нам было приказано заняться исправлением мундирной одежды... Мы поняли - для входа в Константинополь! 19-го января - уже вечер наступал - слышим, за рекою гремит «ура!». Вспыхнет в одном квартале, перекинется в другой, смолкнет на несколько мгновений и снова загремит. Потом совсем близко тут же, за рекой, оркестр заиграл гимн. Мы послали узнать, что случилось? Оказалось, что приехали турецкие уполномоченные для переговоров о мире, с ними кавасы привезли золотое перо и чернильницу. Великий Князь Главнокомандующий лично объявил о заключении перемирия... Князь, почему мы раньше не вошли в Константинополь?.. С победной музыкой, с барабанным боем, с лихими песнями?..
- Не знаю, Алеша. Не знаю...
(…)
- Наши чудо-богатыри орлами перелетели через Дунай и Балканские горы... Наши деды побеждали величайших полководцев мира - Карла XII, Фридриха Великого, Наполеона - и теперь с нашим прекрасным солдатом, сломив сопротивление Османа и Сулеймана, - мы не вошли в Константинополь!.. Почему?..
- Не знаю... Не знаю...
Алеша посмотрел на Болотнева сухими воспаленными глазами и с горечью сказал:
- Народ не простит этого Государю... Вы, князь, только говорите, что не знаете, почему мы не вошли во взятый нами, по существу, Константинополь. Нет... Вы знаете, как знаю я, как знает каждый самый последний солдат нестроевой роты... Англия не позволила!.. Дип-пло-мат-ты смешались!.. И Государь сдал. Перед дипломатами. С такими солдатами нам бояться Англии? О!.. какую ненависть к себе в эти дни посеяла в Русских сердцах Англия... Нет, не простит наш народ Государю этого унижения...
(…)
- Пойдемте потихоньку, Алеша. Сыро становится. Вам нехорошо сыро. Вы вот и вовсе побледнели опять. (…)
- Ничего, я окрепну... Я думаю, князь, народ тогда Государя любит, когда победы, слава, Париж, Берлин, когда красота и сказка кругом царя, величие духа... Смелость... Гордость... дерзновение. Тогда и муки страшные и голод и самые казни ему простят... А вот как станут говорить - англичанки испугался... Нехорошо это, князь, будет... Ах, как нехорошо...»
Когда читаешь этот пронзительный, надрывный диалог двух искалеченных русских воинов, кажется что-то звучит он сейчас, где-то на окраине некогда Великой России. Диалог этот взят из романа генерала П.Н. Краснова «Цареубийцы», в котором подробно описана Балканская война – в славе русских побед, горе русских жертв и… позора русского поражения. Дипломатического поражения, которым были перечеркнуты наши жертвы и наши победы.
История Балканской войны очень важна для нас, так как по существу именно ее итоги легли в основании нового мирового порядка, а ее сценарий затем в различных версиях воспроизводился не единожды – всякий раз для подрыва русских сил. Если в лучшие времена решающим фактором мировой политики была сила и доблесть армий, и споры разрешались на поле битвы, то при новом мировом порядке решающими сделались совсем иные силы, а армии превратились в заложников оных…
Во второй половине 19-го века заказчики и подстрекатели русской революции уже сформулировали, что для нее требуется большая война. Даже в революционных листовках, распространяемых по Петрограду в 70-х годах, прописана была именно война, которая должна породить революцию. В написании данных прокламаций подозревали Чернышевского, но тот клялся, что не имеет к ним касательства.
Нужно отдать должное тогдашнему русскому правительству – оно не желало войны. Не желал ее, прежде всего, Император Александр II. Однако, русское общество не обладало осторожностью своего монарха. Восстания балканских славян возбудили в нем жажду пролить кровь за веру Православную и угнетенными магометанами братьев.
«Не корысть, не личная выгода, а высокое в своем смирении чувство. Их предваряли о суровости предстоящего жребия, и получали в ответ: «Положил себе помереть за веру», «сердце кипит», «не терпится», «хочу послужить нашим», «наших бьют», «к нашим, заодно постоять», - вот краткие ответы, звучавшие спокойной искренностью и такой душевной простотой, в которой слышалась неодолимая мощь. Чувствовалось, что перед вами, в смиренном облике, без горделивой самодовольной осанки, стояли герои, - скажу больше: люди того закала, из какого выходили мученики первых времен христианства. Да, нам приходилось сподобиться узреть самое душу народную?», - писал в те дни один из главных поборников общеславянского дела Иван Аксаков.
На Балканы отправляются русские добровольцы во главе с генералом Черняевым, ставшим тотчас народным героем. Создаются общественные комитеты в помощь «братушкам». Пожертвования на славянское дело вносится всеми: от бедного крестьянина до знатного вельможи. В этом являлся редкий дух национальной солидарности, чуждый сословным или каким-либо иным интересам.
Правительство поначалу оставалась к общему делу безучастным, о чем свидетельствует, в частности, М.Н. Катков, свидетельствовавший, что «будь малейшее руководство со стороны правительства, малейшее пособие государственной организации, этой силой народного чувства можно было бы совершить дела великие». «Но правительство наше, оставаясь верным своим международным обязательствам, не принимало никакого участия в направлении добровольного движения русских людей на личные жертвы, - продолжает вслед за Михаилом Никифоровичем В.В. Крестовский. - Оно только не препятствовало ему, - по убеждению одних, - потому что никто же не мог ожидать, чтобы русское правительство, единое со своим народом, шло против лучших и святейших его стремлений; по объяснению же других, - потому что в этом движении оно будто бы усматривало удобную возможность сбыть из России немало, так называемых, беспокойных, шатущихся и пролетарных элементов, как и вообще дать выход или открыть клапан, с одной стороны - для народного воодушевления, а с другой - для накопившихся, будто бы, внутри России опасных политических газов. Но эти последние газы, как увидим ниже вовсе не помышляли воспользоваться открытым для них клапаном: дома им казалось «вольготнее». Как бы то ни было, правительство осталось во всем этом движении в стороне, предоставив инициативу и направление его самому обществу».
Равнодушие правительства вызывало негодование патриотов. Князь В.П. Мещерский в статье «Славянская летопись» констатировал: «Не ум, а сердце страдает; не дурные, а лучшие инстинкты, самые святые чувства русского человека и Русского народа возбуждены в настоящую минуту – и возбуждены для того, чтобы страдать от сильного горя и жгучего оскорбления.
Не несколько мечтателей, а сотни, тысячи людей в бесконечно великой России чувствуют и сознают, что совершается что-то такое в мире, что что-то идет наперекор причине бытия России, ее цели, ее призванию, ее стремлениям и ее желаниям.
Страшный поворот делает Россия после 1000 лет существования, – это чувствует всякий из миллионов русских.
Она проснулась от криков и воплей миллионов перерезываемых славян, вздрогнула, очнулась; святая искра зажгла ее сердце, она произносит с любовью слово: Христос; она проклинает Его врагов, она хочет рвануться на помощь к братьям, она чувствует, что для этого она жила тысячи лет, она чует, что если она не сделает этого, она будет изменницей тому, что ей всего дороже – ее вере, ее Церкви, ее кровному родству; она чует, что она будет проклята умирающими братьями и опозорена смехом всего мира – и вот, говорю я, она рвется на помощь славянам, бескорыстно и нелицемерно, но, как в ужасном кошмаре, она рвется – и ничего не может сделать!
Она ничего не может предпринять, кроме роли сиделки и врача над ранеными славянами Балканского полуострова!
Такой исторической минуты Россия еще не переживала...
Ее заставляют говорить себе и говорить Европе, что ей страшно сражаться и умирать в борьбе с врагами Христовой Церкви.
Ее заставляют быть соучастницей того отвратительного заговора европейских держав, которые, все до единой, предпочитают целость турецкой империи и истребление пожарами и резней славянских земель вмешательству в это дело, потому что они все до единой – и Германия, и Австрия в особенности, ненавидят славянский народ, как ненавидят Россию.
Нет русского, который бы этого не знал и не чувствовал, а между тем, поставя коварным обманом эту ненависть к славянам, эту ненависть к России в тайную основу лиги мира, Европа требует от России политики невмешательства, которая теперь есть не что иное, как отдание славян на гибель, и не что иное, как прямое унижение России.
(…)
Боже, да неужели в самом деле это так, это возможно?
Неужели в самом деле призвание России в настоящее время – вместе с врагами давать себе пощечины, и из славянской народности обращать себя в прислужницу немецкой, венгерской и даже турецкой народности с целью помогать им себя позорить, себя уничтожать?
Или все миллионы русских ослеплены, или то, что происходит, есть сон, или все, что чувствуют русские, есть безумное увлечение? Тогда где же действительность!
Россия помогла объединению Германии.
Но неужели теперь, чтобы еще раз помочь укреплению этой Германии, она поможет Турции спастись, а славянам погибнуть?
(…)
Средины нет – и не может быть!
Это знает всякий русский.
(…)
Что война для России есть бедствие – и страшное бедствие, в этом никто не сомневается. Но гораздо большее бедствие избегать войны в ущерб своему достоинству, своей чести и в измену своей исторической задачи, в оскорбление своей народности».
Итак, русские патриоты требовали войны во имя благородных целей и чести Русского имени. А в то же самое время этой войны добивались совсем иные силы.
Одна из них – еврейство, которое, как сообщает Крестовский, предвидело в войне «счастливую для себя возможность великолепных, грандиозных гешефтов». «Во многих синагогах раздавались высокопарные речи казенных и иных раввинов, призывавшие «русских евреев» быть в готовности к услугам «отечества» и правительства, - писал Всеволод Владимирович, - в штаб действующей армии и другие правительственные учреждения сыпались проекты разных «выгодных» предложений и «патриотических» изобретений вроде греческого огня из Бердичева, подводных лодок из Шклова, мышеловок для турецких часовых, неувядаемого сена и неистощимых консервов для армии, и т. п. Более крупные евреи, вроде «генералов» Поляковых и Варшавских, делали даже «бескорыстные пожертвования» и все вообще тщились заявлять себя «балшущими патриотами». Для полноты этой картины, следует прибавить, что в газете «Русский Мир», считавшейся органом генерала Черняева и потому имевшей тогда весьма крупное значение в Славянском вопросе, самые бойкие и остроумные критики на действия тогдашней дипломатии, самые горячие статьи по Восточному вопросу, самые патриотические ламентации и муссирование «активной политики», равно как и самые пламенные воззвания в защиту «братий-славян», принадлежали - по странной случайности, или нет, - перу публициста-еврея, ныне пользующегося почетной известностью в лагере мумий доктринерского либерализма. Это, впрочем, доказывает только ту истину, что у каждого из нас есть свой особенный «еврейчик», которого мы прикармливаем и уверяем своих друзей, будто он не такой, как все остальные».
Третьей движущей силой войны стал Запад. Германия, Австрия и Англия давно искали случая поставить восстанавливающую свое могущество после неудачной для нее Крымской кампании Россию, и большая игра на Балканах подавала к тому удобный случай. Действия этого «европейского концерта» сделали войну неизбежной. Откровенно протурецкую сторону приняла в ту пору лишь Франция, за которую Россия благородно заступилась несколькими годами раньше, чем немало раздосадовала вышеназванных «европейских партнеров». Последние, изображая лицемерное сочувствие угнетаемым христианам, приняли обличие союзников России и тем связали ей руки, приставив в дальнейшем к русской армии своих «наблюдателей». При этом «союзники» активно снабжали оружием турок. Явление в Белграде Черняева и русских добровольцев и экзальтация русского общества были им как нельзя более на руку. Россия против воли своего монарха втягивалась в войну. Вот уже принужден был Государь произнести ожидаемые от него высокие слова, вот объявлена была частичная мобилизация… «В Берлине, - как отмечает Крестовский, - втихомолку, радостно потирали руки: Россия вела себя совсем так, как того втайне хотелось Берлину. Но иначе вести себя ей и возможности не было». «Во всяком случае, - пишет Всеволод Владимирович далее, - один из расчетов двойной игры Запада, в союзе с жидовством, оправдался. Отступать России было уже поздно, да и некуда, - и 12-го апреля 1877 года война была объявлена».
Русская армия никогда не проигрывала войн. Не проигрывает и ныне. Войны проигрывает тыл. Политики. Дипломаты. Коммерсанты. Войны не могут выигрываться, когда тыл разложен, когда правительство не имеет сил навести в нем порядок. Тыл в этом случае обращается болотом, поглощающим победы фронта. А войны… - хорошим способом наживы на чужой крови для особо ушлых деятелей.
В 1877 году таковыми оказались еврейские коммерсанты, организовавшие ряд т.н. сухарных компаний, в задачу которых входило снабжение воюющей армии за счет казны. Поскольку в России в ту пору действовала черта оседлости, то для легализации предприятий привлекались титулованные особы, не брезговавшие за известный процент давать свои фамилии для прикрытия гешефтмахеров. Среди многих вопиющих случаев подобных гешефтов, разорявших и казну, и армию, и русских крестьян, В.В. Крестовский приводит, к примеру, следующий: «В июле добралось наконец следствие и до киевского сухарного завода.
Капитал на это дело был вложен известным Поляковым, орудовал делом Персвощиков и евреи, а снаружи все оно прикрывалось титулованным именем князя Урусова. Хлеб оказался горьким и кислым на вкус, и выпекался так, что его нельзя было резать, - на куски крошился; приготовлялся он, как доказал химический анализ, на гнилой воде, с примесью золы, песка, глины и других дешевых веществ. Из показаний свидетелей и рабочих обнаружилось, что вода на сухари бралась из канавы, протекающей по кладбищу тифозных пленных турок, или из пруда, где стирали больничное белье и купали лошадей, что стены завода были покрыты плесенью, и вообще, сухари, разложенные химически, заключали в себе столько вредных примесей, что предполагавшиеся сначала физиологические опыты были отменены, из опасений вредных последствий. А между тем, эти опыты в течение войны, ежедневно производились над солдатскими желудками, и даже не «во имя науки», а просто потому, что, по мнению жидов, солдатское брюхо все переварит. Принимал от завода и сдавал сухари армии доктор Шейнфельд, а компания оправдывалась тем, что если на заводе и попались-де сухари «не совсем удовлетворительные», то из этого еще не следует, чтобы они предназначались к сдаче, - «мы-де докажем, что у «Товарищества» не только не было злонамеренности, но даже не было простого намерения сдать те сухари, которые киевская экспертиза нашла неудовлетворительными, а если часть их и проникла в армию, то это по ошибке, по недосмотру мелких агентов-отправителей». Выходило, что вредные сухари пеклись так себе, для собственного развлечения компаньонов. Одесская экспертиза тоже признала сухари никуда не годными даже для свиней, если б и мешать их наполовину с мукою. Благодаря В.И. Левковичу, человеку, знающему дело и неподкупному, одесское следствие над деяниями «Товарищества» пошло было энергически и беспристрастно, несмотря на ранги и капиталы подследственных лиц; привлечены были к ответственности самые сильные и крупные тузы в мире поставок. Вообще, крупные факты наглейшего обирания казны и армии, в различных видоизменениях, проходившие безнаказанно с самого начала войны, проявляясь то в виде картонных малкиелевских подметок и гнилого сукна, то в виде испорченного когановского сена, подмоченного овса, никуда не годных консервов, пропавших вагонов с полушубками, - факты эти начали теперь получать надлежащее освещение. Но тут нежданно встретилась препона: Левкович, привлекший «самых сильных», вдруг должен был подать рапорт о болезни и выехать за границу. Израиль, крупный и мелкий, возликовал и возрадовался. С плеч его скатилась тяжелая гиря, - Дамоклов меч был искусно отведен в сторону, чтобы разить только мелкую интендантскую сошку».
Полный раздрай тыла сказывался не только в воистину преступной организации снабжения, но и в том, что Достоевский с горечью и негодованием называл «деликатностью перед Европой». В своем Дневнике Федор Михайлович подробно писал об отношении русского «просвещенного» общества к пленным туркам: «Дамы, восторженно подносившие туркам конфеты и сигары, разумеется, делали это тоже из деликатности: «Как, дескать, мы мило, нежно, мягко, гуманно, европейски просвещены!» Теперь этих дам вразумили отчасти некоторые грубые люди, но прежде, до вразумления, - ну, положим, на другой день после того поезда турок, в который бросали букетами и конфетами, - что если б прибыл другой поезд с турками же, а в нем тот самый башибузук, о котором писали, что особенно отличается умением разрывать с одного маху, схватив за обе ножки, грудного ребенка на две части, а у матери тут же выкроить из спины ремень? Да, я думаю, эти дамы встретили бы его визгом восторга, готовы были бы отдать ему не только конфеты, но что-нибудь и получше конфет, а потом, пожалуй, завели бы речь в дамском своем комитете о стипендии имени его в местной гимназии. О, поверьте, что деликатность до всего может у нас дойти, и предположение это вовсе не фантастическое. Смотря на себя в зеркало, эти дамы, я думаю, сами бы влюблялись в себя: «Какие мы гуманные, какие мы либеральные милочки!» И неужели вы думаете, что эта фантастическая картинка не могла бы осуществиться? Тот высокомерный взгляд, который бросает иной европеец теперь на народ наш и на движение его, отрицая во всем народе нашем всякую мысль и движение, «кроме глупо-кликушечьих выходок из тысячей простонародья какого-нибудь одного дурака», неужели такой взгляд, возможность такого взгляда, обратившаяся в действительность, не стоит изображенной выше фантастической картинки?
Деликатность перед Европой с нами повсеместно. Турецкие пленные потребовали белого хлеба, и им явился белый хлеб. Турецкие пленные отказались работать. Князь Мещерский, очевидец, повествует в своем «Дневнике» с Кавказа, что -
«Пленные наши выехали из Тифлиса. Их хотели везти на перекладных, но они взбунтовались и изволили объявить, что не поедут, ибо не привыкли к русским телегам. Вследствие этого им поданы были почтовые кареты и рессорные экипажи, с шестернями лошадей к каждому экипажу. На это они изволили заявить свое удовольствие, и, вследствие огромного числа забранных под них лошадей, бедные проезжающие по Военно-Грузинской дороге будут сидеть трое суток без лошадей. А офицеру русской службы, сопровождающему их, назначено 50 коп. суточных, и посадили его не в карету, а как сажают прислугу в омнибус! Все это гуманность!» («Моск. ведом.» Љ 273).
То есть не гуманность, а именно вот та самая деликатность перед европейским мнением о нас, чуткость, чувствительность: «Европа, дескать, на нас глядит, надо, стало быть, в полном мундире быть и пашам кареты подать».
«Московские ведомости» далее, в другом своем, 282 номере передают о целом вопле голосов в Москве, когда увидели москвичи все те неслыханные удобства, с которыми перевозят у нас пленных турок:
«Все пленные рядовые были удобно размещены в вагонах третьего, офицеры второго класса, а паша занял купе первоклассного вагона. Зачем для них такие удобства? - слышалось в публике. - Наших-то гренадер, небось, вывезли из Москвы в лошадиных вагонах, а для них отпускают особый пассажирский поезд.
- Что гренадеры, - замечает в толпе какой-то купчик, - вот даже раненых солдатиков возили в товарных вагонах и соломки под них не успели подкладывать. А паша-то какой откормленный, что твой боров, в товарный бы его, пусть бы с него жиру немного посбавилось.
- Там-то раненых наших прирезывали, жилы из них тянули, медленным огнем жгли, а теперь их холят за то...
Такие голоса (замечают далее «М. вед.») были не единичными, а ими выражалось общее в народе мнение о том, что больно видеть, как башибузуки и вся эта турецкая рвань, обобранная своими же собственными пашами, пользуется такими большими удобствами сравнительно с нашими воинами...»
То есть мы, собственно, ничего тут особого не видим: деликатность или, так сказать, мундир деликатности перед европейским мнением - вот и все тут; но ведь это, так сказать, два века у нас продолжается, так уж пора попривыкнуть.
Дошло до анекдотов, то вот и еще анекдот. Отметил я его в «Петербургской газете», а та взяла из письма господина В. Крестовского, писанного с театра военных действий, но куда, не знаю. Откудова заимствовано «Петербургской газетой», тоже не ведаю. Говорится так: «В письме г-на Крестовского приводится один комический факт: «Около свиты появился какой-то англичанин в пробковом шлеме и статском пальто горохового цвета. Говорят, что он член парламента, пользующийся вакационным временем для составления корреспонденции «с места военных действий» в одну из больших лондонских газет («Тimes»); другие же уверяют, что он просто любитель, а третьи, что он друг России. Пускай все это так, но нельзя не заметить, что этот «друг России» ведет себя несколько эксцентрично: сидит, например, в присутствии великого князя в то время, когда стоят все, не исключая даже и его высочества; за обедом встает, когда ему вздумается, из-за стола, где сидит великий князь, и в этот день обратился даже к одному знакомому офицеру с предложением затянуть на него в рукава гороховое пальто. Офицер окинул его с ног до головы несколько удивленным взглядом, улыбнулся слегка, пожал плечами и беспрекословно помог одеть пальто. Конечно, более ничего и не оставалось сделать. Англичанин в ответ слегка приложился рукою к своему пробковому шлему»«.
(…)
Как так: «конечно»? Почему более ничего не оставалось сделать? Напротив, именно можно было сделать совершенно другое, обратно противуположное: можно было «окинуть его с ног до головы несколько удивленным взглядом, улыбнуться слегка, пожать плечами» и - отойти мимо, так-таки и не дотронувшись до пальто, - вот что можно было сделать. Неужели нельзя было заметить, что просвещенный мореплаватель фокусничает, что тончайший знаток этикета ловит минуту удовлетворения мелочной своей гордости? То-то и есть, что нельзя было, может быть, спохватиться в тот миг, а помешала именно наша просвещенная «деликатность» - не перед англичанином этим деликатность, не перед членом этим парламента в каком-то пробковом шлеме (какой такой пробковый шлем?), - а перед Европой деликатность, перед долгом европейского просвещения «деликатность», в которой мы взросли, погрязли до потери самостоятельной личности и из которой долго нам не выкарабкаться.
Подвоз патронов в турецкую армию из Англии и Америки колоссальный; достоверно теперь вполне, что турецкий солдат в Плевно тратит в день иной раз по 500 патронов; ни средств, ни денег не могло быть у турок, чтобы так вооружить армию. Присутствие англичан и их денег в теперешней войне несомненно. Ихние пароходы доставляют оружие и все необходимое. А у нас иные газеты наши кричат из «деликатности»: «Ах, не говорите этого, ах, не подымайте вы только этого, пусть мы не видим, пусть мы не слышим, а то просвещенные мореплаватели рассердятся и тогда...»«.
Либералы нисколько не стеснялись поливать грязью русское воинство и делали это совершенно безнаказанно. «Уже до поездки моей в Сербию я много наслышался о «русской сволочи», едущей в Сербию, - возмущался князь В.П. Мещерский. - Слышал я о ней в Петербурге, потом в Вене, потом в Белграде, потом читал о ней в иностранных газетах, – наконец, слышу я об «этой сволочи» и теперь в Петербурге.
Скажу откровенно, ничто так не возмущало меня, как это название, придуманное русскими же для большей части русских добровольцев, во-первых, потому, что это еще раз доказывает, как мало у нас развито чувство собственного, национального достоинства, а главным образом – потому, что это понятие о сволочи – есть отвратительная и гнусная ложь, возводимая на большую часть наших добровольцев.
Не могу выразить, как оскорбительно было мне читать и слышать от иностранцев в Сербии удивление по поводу того, что русские так щедро расточают на своих же название сволочи, и как больно было мне убедиться, что, повторяя это слово везде и всегда, эти русские становятся агентами той скрытой в Белграде сербской партии людей, которые деятельно хлопочут о том, чтобы русское имя залить как можно больше грязью!
(…)
Нет, нам должно быть стыдно не от этой «сволочи», идущей умирать в Сербии, и в часы досуга имеющей право быть навеселе и даже пьяной – именно потому, что она идет умирать на поле битвы, пока называющие их «сволочью» отдыхают на мягких креслах и пьянствуют по ресторанам в обществе французских кокоток, – а нам должно быть стыдно самих себя, что мы настолько себя в грош не ставим, что дерзаем позорным именем клеймить ту большую часть добровольцев, которые – герои!»
В подлейших «Биржевых ведомостях», которые немало послужат врагам России в преддверье 1917 года, глумились над генералом Черняевым. «И отчего ей не появиться? – вопрошал Мещерский. - Одной гадостью больше или меньше на том славном поле – поле битвы, где о цене русской крови и о значении ее для славянского дела рассуждают, как о товаре...
И отчего ей не появиться? Одною клеветой на честного человека больше в том мире грязи, лжи и мерзостей, который мы должны называть периодическою печатью!
Остается в утешение надежда, что общество порядочных людей, на долю которых выпадает печальный жребий прикасаться глазами к таким статьям, отворачивается от них с омерзением...»
Можно констатировать, что для воюющей державы степень свободы слова в нашем Отечестве была просто фантастической… (В годы Первой Мировой войны она будет еще удивительнее: газеты и депутаты Думы получат возможность свободно бесчестить с трибун и передовиц самого Государя и Государыню.)
Тем не менее, несмотря на царящий в тылу бедлам, Русская армия, в очередной раз поражая мир доблестью и жертвенностью своих солдат и офицеров, дошла до стен Константинополя. Остался последний шаг до осуществления вековечной мечты – русского герба «на вратах Цареграда». Но шаг сей сделать России никто не собирался позволять. Совсем не для того наши «западные партнеры» втягивали нас в эту войну.
С началом войны началась планомерная дестабилизация внутренней ситуации в Империи. В столице студенты организовывали антивоенные демонстрации, участились террористические акты, ставшие настоящей эпидемией по окончании войны. Военный министр Дмитрий Милютин писал в дневнике 13 марта 1881 г.: «никакое правительство не в силах справиться у себя с подпольными злодеями, пока они имеют безопасные убежища в Швейцарии, Париже и Лондоне, откуда исходит главное направление всех злодейских замыслов и доставляются денежные средства».
Дав России втянуться в войну и питая смуту в ней самой, намерения свои «международное сообщество» недвусмысленно выразило устами Англии и Австрии еще до окончания кампании. Россия, согласно оным, должна была подчинить себя, безусловно, Англии и Австрии относительно условий мира с Турцией и вне зависимости от итогов войны принять условия, которые постановят эти две державы. Российская дипломатия, переставшая быть русской, данное наглое требование не только стерпела, но и приняла вполне благосклонно. «Итак, - писал по этому поводу князь Мещерский, - еще раз наступает страшная и критическая минута для истории России – быть относительно своей чести, достоинства своего Государя и своей задачи в полной зависимости от самых непримиримых ее врагов.
Итак, еще раз дипломатия после позорного своего фиаско хочет вмешаться в решение Восточного вопроса и обратить потоки русской крови на поле битвы в шутку и забаву.
Итак, еще раз дипломатия хочет, – и именно в ту минуту, когда Государь России отправляется в войско, – делить со своими солдатами тягости и подвиги войны, – посмеяться над этой войной и дать ей значение военной прогулки.
Итак то, что, как мысль, заставляло краснеть каждого русского, то дипломаты хотят сделать фактом: Россия будет признана не воюющей державой, даже не первостепенной державою, а чем-то вроде вассального народца Англии и Австрии, получающего предписание драться с турками, дойти до известного пункта и там принять мир от Турции на условиях, предварительно решенных Турцией, Англией и Австрией сообща.
Словом, дипломатия решила, что Россия будет пушечным мясом для Турции по поручению Европы и больше ничего, и что бы она, то есть Россия, ни делала, мир с Турциею не будет иначе подписан, как на условиях позорной Константинопольской конференции, где, по уверению самих дипломатов Европы, главная цель Англии и Австрии была насмешка над Россией!
Поворот в дипломатии происходит решительный под влиянием дипломатического давления из Лондона и Вены. (…)
При подписании мира главным условием должно быть обеспечение Турции, второстепенным – улучшение участи христиан на Балканском полуострове. Вот буквально то, что на сих днях было привезено к нам из Англии и прислано из Австрии.
(…)
Святыня русского престола, святыня Русского народа, святыня Русской Церкви, и наконец, святыня русской крови – все нипочем заговорщикам-дипломатам.
Их девиз и лозунг – наложить на Россию во время войны шутовской наряд потешницы Англии и Австрии, а после войны почетное звание труса!
Да, для этого Россия прожила тысячу лет?!
Они хотят доказать, что позор для России меморандума Андраши, Берлинского протокола, Константинопольской конференции, Лондонского протокола, наконец, ответной ноты Англии России, поразившей дерзостью даже всю Европу, даже Португалию и Марокко в Африке, – что все это ничто в сравнении с тем позором, который они решили поднести России теперь, в минуту упоения Русского народа святостью своего дела и святостью своих жертв.
В этих словах ничего нет, увы, преувеличенного. Уже один тот ужасный факт, что после ноты лондонского кабинета петербургскому, оскорбившей дерзостью и насмешкой не только Русского Государя и его народ, но даже вековые традиции европейской дипломатии, дипломаты наши за границей не только не почувствовали этой пощечины своему государству, но настойчиво требуют униженных и заискивающих вымаливаний милости у того же английского кабинета для Русского царя и Русского государства, показывает, до какого низкого и безнародного нравственного уровня может дойти дипломатия, когда ею руководят не чувства народной чести, а какое-то рабское пресмыкание перед Европой!
Быть русским – значит чувствовать себя в передней и чувствовать себя, следовательно, неловко; цель действий должна быть забота удостоиться войти в гостиную к господам: гостиная и господа – это Европа. Затем, войдя в гостиную, следует почтительно заверить господ, что честь быть приглашенным в гостиную господами так велика, что если господам угодно бить по обеим щекам и забавляться этим, то столь высокое доказательство интимности тысяча раз приятнее участи быть в передней, то есть русским и в России.
Вот в трех словах политический катехизис дипломатов, требующих из Лондона и Вены поворота в русской политике по Восточному вопросу».
Мещерский был убежден, что Государь не допустит подобного поругания Русского имени, и «козни» предателей-дипломатов не возымеют успеха. Но действительность не оправдала веры Владимира Петровича.
Горчайшим для нас апофеозом Балканской войны стал пресловутый Берлинский конгресс, на котором «союзники», чьим оружием сражались с нами турки, делили нашу победу так, точно нас, России, не существовало вовсе.
3 марта 1878 года Россия заключила с Турцией мирный договор в Сан-Стефано. Этот договор объявлял независимость Сербии, Черногории и Румынии, территория которых увеличивалась. Босния и Герцеговина должны были образовать автономную область. Создавалось новое автономное славянское княжество на Балканах — Болгария, которое включало этнические болгарские территории в Мезии, Фракии и Македонии. Болгария простиралась от Дуная до Эгейского моря, от Черного моря до Охридского озера и должна была два года находиться под русским управлением, после чего получить полную автономию, выплачивая Турции номинальную дань.
Турция обязывалась выплатить 1,410 млрд руб. контрибуции, из которых 1,1 млрд погашались за счет территориальных уступок — Ардаган, Карс, Батум, Баязет в Азии; Добруджа, остров дельты Дуная и Змеиный остров в Европе. В качестве вознаграждения за возвращаемую России южную часть Бессарабии территории, уступаемые турками в Европе переходили к Румынии.
Кроме того, Турция обязывалась в точности соблюдать ограничительный регламент 1868 г. по отношению к Криту, ввести в Фессалии и Албании управление по схожему принципу и провести реформы в Армении.
Сан-Стефанский договор вызвал яростный протест англичан и австрийцев. Англия, не могшая допустить выхода России к Средиземному морю, обещала Турции свою защиту в обмен на остров Кипр. В воздухе запахло новой войной – уже со вчерашними «союзниками». В этом конфликте Россия обречена была оказаться в одиночестве перед лицом всего мира. Такое уже было в 1855 году, в Крымскую кампанию, и Император Александр II менее всего желал повторения подобного опыта.
Россия согласилась на пересмотр договора в Сан-Стефано, согласилась на то, чтобы ее победой распорядились ее враги, и те не замедлили это сделать. 14 июня 1878 года был подписан Берлинский трактат, ставший крупнейшим поражением русской дипломатии…
По итогам Берлинского конгресса Болгария была разделена на три части: вассальное княжество от Дуная до Балкан с центром в Софии; болгарские земли к югу от Балкан образовали автономную провинцию Турецкой империи — Восточная Румелия с центром в Филиппополе; Македония — земли до Адриатики и Эгейского моря возвращались Турции без каких-либо изменений в статусе.
Болгария с центром в Софии объявлялась автономным княжеством, выборный глава которого утверждался султаном с согласия великих держав. Временное управление Болгарией до введения в ней конституции сохранялось за русским комендантом, однако срок пребывания русских войск в Болгарии был ограничен 9 месяцами. Турецкие войска не имели права находиться в княжестве, но оно обязано было платить Турции ежегодную дань.
Турция получала право охранять границы Восточной Румелии силами только регулярных войск, расположенных в пограничных гарнизонах.
Фракия и Албания оставались за Турцией. В этих провинциях, а также на Крите и в турецкой Армении, Турция обязывалась провести реформу местного самоуправления в соответствии с органическим регламентом 1868 г., уравняв в правах христиан с мусульманами.
Была признана независимость Черногории, Сербии и Румынского княжества.
Территориальные приращения Черногории и Сербии, предусмотренные Сан-Стефанским договором, были урезаны.
Черногория, получившая на Адриатическом море порт Антибари, лишалась права иметь флот, а морской и санитарный контроль в этих водах передавался Австро-Венгрии.
Территория Сербии несколько увеличивалась, но не за счет Боснии, а за счет земель, на которые претендовала Болгария.
Австро-Венгрия добилась права на оккупацию Боснии и Герцеговины и размещения гарнизонов между Сербией и Черногорией — в Новопазарском санджаке, который оставался за Турцией.
Россия отказывалась от Баязета и Алашкертской долины и приобрела лишь Ардаган, Карс и Батуми, в котором обязалась ввести режим порто-франко (порт свободной торговли). Также к России переходила Южная Бессарабия.
В.В. Крестовский писал: «Главным действующим лицом, блестящим героем, деятельным фактором и авторитетным вершителем на конгрессе явился не князь Бисмарк, удовольствовавшийся для видимости скромной ролью «честного маклера», а возведенный в сан лорда Беконсфильда еврей Бенъямин д'Израэли, - и одной из первейших забот его было доведенное до счастливого конца стремление отстоять полное гражданское равноправие и свободу эксплуатации для евреев в Румынии, Сербии и в прочих вновь возникающих политических организмах на Балканском полуострове. Это был первый положительный и крупный результат конгресса, заставивший возликовать все еврейство, сразу почуявшее, какое широкое новое поле открывается для его высасывающей деятельности! Затем конгресс с редким единодушием разрешил Австрии бессрочно занять Боснию и Герцеговину, подразумевая под этим, как естественное следствие такого занятия, вассальное подчинение австрийским видам и независимой Сербии, и независимой Черногории, и всей западной части Балканского полуострова вплоть до Эгейского моря. И русская дипломатия, по замечанию И.С. Аксакова, видела во всем этом «даже какое-то особое торжество своей политики, и с увлечением, которому граф Андраши даже и не вдруг поверил, приветствовала как новую эру разграничение сфер влияния России и Австрии на Балканском полуострове». В конце концов выходило, что мы дрались как бы за тем только, чтоб отдать во власть Австрии славян, даже и тех, которые до сих пор пользовались относительной свободой, да еще для того, чтобы предоставить евреям полную свободу эксплуатации всех этих христианских народностей, до сих пор не знавших еще этой язвы египетской. Уже во время самого конгресса между Англией и Турцией была заключена особая конвенция, - в сущности, оборонительный союз, - в силу которого Англия забрала себе остров Кипр. Сюрпризное объявление этой конвенции из уст самого Беконсфильда и завершило собою, 1-го июня, Берлинский конгресс, по выражению дипломатии, «самым неожиданным и блестящим образом». Это был настоящий финальный coup de theatre всего конгресса. «Неужели все это сон, не просто страшные грезы, хотя бы и наяву?»- с чувством ужаса и горечи восклицал И.С.Аксаков, - «Неужели и впрямь на каждом из нас уже горит неизгладимое клеймо позора? Не мерещится ли нам все то, что мы будто слышим, видим, читаем? Или наоборот, прошлое было грезой? Галлюцинация, не более как галлюцинация - все то, чем мы утешались и славились еще менее полугода тому назад?! И пленные турецкие армии под Плевной, Шипкой и на Кавказе, и зимний переход русских войск через Балканы, и геройские подвиги наших солдат, потрясшие мир изумлением, и торжественное шествие их до Царьграда - эти необычайные победы, купленные десятками тясяч русских жизней, эти несметные жертвы, принесенные русским народом, эти порывы, это священнодействие русского духа, - все это сказки, миф, порождение воспаленной фантазии... Вот к чему послужила вся балканская страда русских солдат! Стоило для этого отмораживать ноги тясячами во время пятимесячного Шипкинского сидения, стоило гибнуть в снегах и льдинах, выдерживать напор бешеных Сулеймановских полчищ, совершать неслыханный, невиданный в истории зимний переход через досягающие до неба скалы!».
(…)
«Вот они, наши настоящие нигилисты!»- повторялось тогда на чужбине вслед за Аксаковым, - «Нигилисты, для которых не существует в России ни русской народности, ни православия, ни преданий, которые, как и нигилисты вроде Боголюбовых, Засулич и К, одинаково лишены всякого исторического сознания и всякого живого национального чувства; и те и другие - иностранцы в России!» И действительно, «самый злейший враг России и престола не мог бы изобрести чего-либо пагубнее для нашего внутреннего спокойствия и мира». Берлинский конгресс действительно казался, в особенности там, в Сан-Стефано, «открытым заговором против русского народа, - заговором с участием самих представителей России», этих «государственных нигилистов», как определил тогда и конгресс, и наших дипломатов, Аксаков.
Но что же! Зато Берлин добился своей цели: Россия была временно ослаблена войной, ее расстроенные финансы стали в еще большую зависимость от Берлина, и Франция от нее отвернулась; между ней и Россией возникло недоверие и охлаждение; славяне ускользнули из-под русского влияния; в среду балканских христиан и их молодых государственных организмов, благодаря умышленному их расчленению и нарочно несправедливому определению их этнографических границ, было брошено злое семя взаимной зависти, вражды и будущих раздоров и усобиц, Австро-Венгрия получила подачку за свой позор Садовой и Пражского мира, и естественным образом должна была отныне пристегнуться к Германии, Англия прикарманила Кипр, ограничила Россию в Малой Азии, - и ликующий еврей Беконсфильд возвратился в Лондон истинным триумфатором. «Всемирный Еврейский Союз» - эта новая великая держава - окрылился и расправил свои когти, а «честный маклер» в Берлине потирал от удовольствия руки: Россия получила от него «достойное возмездие за 1875 год: «не заступайся вперед за Францию!»«
Итак, Берлинский конгресс, как уже сказано было в начале, стал фундаментом современного мирового порядка. Предтечей многих катастроф ХХ века и универсальным шаблоном дипломатических провокаций и шулерства.
Берлинский конгресс де-факто заложил бомбу замедленного действия на Балканах, и она была взорвана в 1914 году. Прибавим, что в 14-м Россия была ввергнута в войну весьма схожим образом, что и в 1877-м. Нас подталкивали к ней всемерно, лишая возможности действовать иначе. Также провоцировали и подстрекали закулисные кукловоды. Также возбуждено было тогда русское патриотическое чувство, также мерещился нам «герб на вратах Цареграда». И герб этот был бы водружен, если бы войны нового времени возможно было выигрывать на поле брани доблестью армий.
Но как не мог допустить сего русского торжества Беконсфильд в 1878 году, так не собирались допускать его Ллойд Джордж сотоварищи. И к этой закулисной войне, войне с «союзниками» Россия оказалась вновь не готова. Только в этот раз не только русская победа оказалась украдена, но и сама Россия – убита.
И, вот, ныне, более 140 лет спустя, мы наблюдаем все те же механизмы, сценарии… и всю ту же собственную нашу неготовность противостоять им. Разве что механизмы сделались еще более отточены, а наш тыл еще более гнил, только цинизма стало много-много больше, а благородства – напротив. Только русские добровольцы все также едут мужествовать и гибнуть за русское, за славянское дело, все также изумляют отвагой своей все живое, что еще осталось в нашем мире… В этом сказывается неистребимое величие русского духа, но русские жертвы не обращаются русскими победами.
Мы, к нашему несчастью, не успеваем, не умеем, а подчас, кажется, и не хотим извлекать уроков ни из собственной истории, ни из прозрений наших пророков. Между тем, в нашей действительности нет никаких механизмов, какие не использовались бы сто и более лет назад. Новые эпохи лишь модернизируют формы, не изменяя сути. Уроки прошлого способны предостеречь от многих ошибок в настоящем. Вопрос лишь: научимся ли мы все же извлекать их?

Е.В. Семенова

Русская Стратегия

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii