Поэт – это странник. Он является таковым, даже прожив всю жизнь в одном доме – крохотной точке, на фоне громады земного шара и бесконечной вселенной. Благодаря своему воображению, поэт посещает страны, которых давно уже нет, видит иные сферы, их обитателей, общается с выдающимися правителями, гениями и героями прошлых эпох. Благодаря предвосхищенному знанию, он созерцает еще не наступившие времена, обращается к еще не родившимся потомкам, как к своим задушевным знакомым, содрогается от предстоящих катаклизмов и верит в их преодолимость человеком.
Данте неоднократно спускался в ад, заглядывал в его огнедышащие бездны. Де Шарден наблюдал зарождение на земле первых живых организмов. Вл. Соловьев лицезрел Софию, несущую с собой Божественную мудрость. Дионисий Ареопагит общался с херувимами и серафимами, а Гоголь видел Вия. Разумеется, можно сомневаться в существовании преисподней или ангелов: для этого достаточно сослаться на изыскания геодезистов, досконально изучивших земную кору, или на свидетельства космонавтов, далеко отлетавших от нашей планеты. Дотошные ученые и отважные смельчаки, побывавшие глубоко под землей или высоко в небе, не встретили ни слуг дьявола, ни крылатых посланцев Бога. Но «Божественная комедия» существует уже не один век и будет существовать: для всего греко – христианского мира это произведение не менее реально, чем земная кора.
И наличие души у человека не отмечают самые чуткие приборы, фиксирующие даже «тяжесть вздоха». А поэты упорно пишут о ней уже не одну тысячу лет: именуют душу скиталицей нежной или прекрасной Психеей. Труды естествоиспытателей почему-то быстро устаревают, а поэтические строки повторяют с трибун и с театральных сцен, их выбивают на мемориальных стелах и надгробных камнях.
Душа – это неуловимая тайна, и в то же время она – содержание творческой личности. Человек – организм, человек – механизм, человек – функция не могут быть поэтами ни при каких обстоятельствах. Их души пребывают в свернутом виде, всего лишь как неосуществившаяся возможность. Есть немало людей, обиженных умом или не обладающих отменным здоровьем. Люди – различны, несмотря на схожесть своих внешних признаков. Те, кто обойдены милостью Божьей, часто возмещают отсутствие религиозного чувства фанатичной набожностью, в которой больше ожесточения, нежели любви к ближнему. Душевные качества – всегда в большом дефиците. Их нельзя купить или украсть, или произвести в мастерской, или получить по наследству.
Душа – это дар Божий. Душа в живом теле представляет собой пример поразительной контаминации - совместного сосуществования двух несовместимых субстанций. Тварное существо, как вершина организации материи, и душа, как отблеск божественного света, сходятся в одной точке, в бессмертном замысле человека, который в реальной жизни весьма недолговечен.
Дыхание и душа близки между собой, как следствие и причина. Мыслители с давних времен полагали, что Бог вдохнул в человека душу, и человек тем самым очнулся от вековечного забытья, почувствовал себя носителем необыкновенной силы, принципиально отличающей его от зверей, птиц и рыб. Человек в данном случае не является каким-то конкретным индивидом, а скорее социально-историческим феноменом. И каждый поэт представляет собой концентрированное, сугубо индивидуальное выражение этого феномена.
Движение души поэта по своей сокровенной сущности – это интуитивное подражание божественному дыханию. Творческая личность созидает новое, наделенное красотой и смыслом, вкладывает в это новое свою душу. И творение оказывается излучающим таинственную энергию, не оскудевающую с течением лет. Творческое деяние, проистекающее из поэтического вдохновения, воспроизводит в разных версиях начало жизни, наделенной способностью к саморазвитию и к самоорганизации: не было – стало. И тем самым, поэт обнаруживает в себе память эпох, не зафиксированных документально. Его взгляд проницает покров реальности. Только так совершаются художественные открытия. Поэт способен касаться своим воображением спящие образы и символы, идеи и созвучия, и пробуждать их к жизни, чтобы они стали неотъемлемой частью человеческого общества.
Как член социума, поэт не может игнорировать определенные правила общежития, а также потребности своего тела. Он обладает каким-то статусом, занимает просторное или крохотное жилище, вращается в кругу близких людей: иногда малоизвестен, иногда прославлен и знаменит Т.е. в пространственно-временном измерении представляет собой малую или наоборот жирную точку. Но как носитель души, способной к воспарениям, поэт знаком с пьянящим воздухом свободы, с азартом полета, с всеохватностью своего внутреннего мира.
«Через пространство вселенная меня обнимает и поглощает как точку, через мысль я ее обнимаю и понимаю» (Паскаль).
Обладая опытом подобных воспарений, поэт воспринимает дольний мир всего лишь как бутафорию, а свое бытие в нем, как актерство. А мир горний, как сферу своей подлинной жизни, в которой есть все – и божество, и вдохновения, и слезы и любовь. Антиномия человеческой жизни в личности поэта тем самым обостряется до предела. Он как бы ежедневно, еженощно проходит испытание на разрыв.
Душа пробуждается в человеке в раннем детстве. Для этого достаточно чему-то изумиться. Изумление разрывает покров наивности, особенно предосудительной, когда человека окружают многочисленные опасности. Покров наивности снова срастается, чтобы опять произошел взрыв изумления. Чем быстрее человек освобождается от покрова наивности, тем лучше он видит приближение опасности, чтобы обойти ее стороной. Однако пропадает и способность к изумлению.
Наивность – драгоценное свойство разумной жизни, которое вызывает огорчения и восторги, разочарования и ликования. Но вот что примечательно. Светлые мгновения преобладают над мрачными и тягостными мгновениями даже в трудном детстве. Поводов для нечаянно-негаданных радостей у каждого ребенка предостаточно. Что только не манит к себе доверчиво распахнутые глаза, обещая головокружительные открытия!
Все эти влечения скоротечны, порой даже одномоментны и просто не успевают развиться в тисках грубых обстоятельств. И тогда бедняга с младых ногтей оказывается вогнанным в узкую штольню рутинных будней. Но рождаются и весьма удачливые натуры. Они беспрепятственно выходят на простор постоянно обновляющейся жизни, они идут нехожеными тропами в ореоле ярких впечатлений. Их наивность испытывают многочисленные опасности и коварные ловушки. Их уши постоянно слышат предупреждения: «Берегись!» Но перед их глазами разворачивается картина беспредельного мира, которая увлекает изумляющегося человека как поток. Каждый день может стать последним, вот что обостренно чувствует поэт. Ведь он увлекаем главным течением жизни, даже находясь вдали от громокипящих исторических событий. Он кожей ощущает подспудное нарастание стихий, способных в мгновение ока разрушить привычный ландшафт или общественный порядок. Он различает в чуткой утренней тишине медленный рост бессчетных трав и кустов, затмевающих весенней зеленью наготу стылых полей. Он внемлет давно отзвучавшим речам тех, кто основывал древние города или вел полки в смертный бой. И каждый день воспринимает как сумму всех улучшений и просчетов, допущенных людьми, некогда жившими на этой
земле. Он способен из фрагментов окружающего мира, из мельтешения сбивчивых впечатлений складывать нечто цельное, ни имеющее ничего лишнего. Поэт – это человек с благородной душой и отзывчивым сердцем. Ему хорошо знакомы слепящие восторги озарений, но ведом и неизбывный холод мировой тоски. Аристократами рождаются. Поэтом тоже нужно родиться.
Когда к поэту приходит вдохновение, то его точно подхватывает незримая волна и несет к искрящимся облакам или низвергает в сумрачные и тесные расщелины. Он различает голоса сирен и пение ангелов, лицезреет муз и видит желтые зрачки демонов. Достигая метафизических сфер, поэт охватывает единым взором «моря и земли», оказывается свидетелем всей истории своего народа и даже всего человечества. Он вмещает в себя все несбывшиеся упования ушедших поколений, и для этого ему не нужны документы архивов, содержащие всего лишь толику того, что когда-то было и ушло.
Тяжба со временем является сокровенным предназначением поэта. Время – людоед, разрушитель царств. Время – дурман, от которого кружится голова у невежд и нуворишей. Когда отдельные представители социальных низов выходят на историческую арену или просто начинают играть заметную роль в обществе, то им мнится, что они живут в самую замечательную эпоху. Да и сами они – исключительно замечательные люди, достойные памятников или хотя бы барельефов на стенах помпезных зданий. Но поэт знает другое.
«Не увидят ничего особенно затейливого те, кто после нас, как не видели ничего особенного те, кто были до нас» (Аврелий).
Поэт весь соткан из противоречий. Он тоскует по невозмутимой Вечности, но «покой ему только снится». Он берется за «заранее проигрышное дело», потому что озадачивается вопросами, на которые нет окончательных ответов. Он стремится к бессмертию и зачастую это стремление приближает его преждевременную гибель. Он - человек, но хочет быть не только человеком.
«Я не самодостаточен, не совершенен, не завершен, не замкнут в себе самом, но, так сказать, открыт чему-то совсем другому, как окно, обращенное в бесконечность неба. Я не Бог, но богоподобен» (Вышеславцев).
Когда поэта посещает вдохновение, то божественное преобладает в нем над тварным. Он становится не столько дрожащей плотью, сколько пульсирующим сгустком созидательной энергии. Всепроникающий свет поэтического воображения исходит из крохотной точки, какую представляет собой тело человека на поверхности земли. Но, как утверждает популярная ныне гипотеза, и сама вселенная когда-то была точкой, развернувшейся в безграничный объем благодаря первоначальному взрыву. Также возрастает и объем поэтического воображения. Это возрастание подобно взрыву, повторяющему создание целых миров. Как распорядитель своего тела, поэт слаб, зачастую даже неуклюж. Вспомним бодлеровского альбатроса, который устав от долгого полета над морской пучиной, нашел временное пристанище на корабле и неуклюже ковыляет по палубе. Но, как центрированный немеркнущий свет, поэт могущественен и всесилен.
Свет – это поток лучей или множественный сигнал, идущий от солнца и звезд к чему-то плотному, но не яркому. Такой поток крайне важен для людей, не умеющих обходиться без тепла. Без света на земле полновластно царствовала бы ночь, и отсутствовало бы всякое цветение. Все живое, и тем более, растущее, благодарно откликается на свет встречным движением – тянется вверх. Схожие процессы происходят и в духовной сфере. Если божественное изливается (или снисходит), то земное, обласканное божественным светом жаждет подвига, жертвенного служения или творческого взлета. Впрочем, лучше заменить слово взлет на слово взмыв. Чем выше обретенная поэтом высота, тем очевиднее для современников и грядущих потомков присутствие в его творениях божественного света – загадочной, не оскудевающей энергии, которую не способны обнаружить никакие хитроумные приборы. Именно этот свет завораживает сердца людей – слушателей, зрителей, читателей, и, – конечно, последователей поэта. Творение гения – это выплотнившийся из поэтической души своеобразный магический кристалл, соединяющий в себе сиюминутное и всегдашнее, малое и великое, бренное и нетленное.
В истекшем ХХ веке появился целый букет наукообразных теорий, которые растолковывают мотивы, побуждающие отдельных людей к творчеству. Мол, так человек пытается компенсировать какой-нибудь свой физический изъян, отъединяющий его от абсолютного большинства здоровых и жизнерадостных членов общества. Или в творчестве поэт находит утешение от несчастной любви и прочих невзгод.
Компенсационные мотивы, разумеется, могут присутствовать в творчестве, как и в других видах человеческой деятельности. Слепые часто обладают чутким слухом, безногие нередко становятся искусными ювелирами. Бедность побуждает старательных и терпеливых людей к накоплению капитала. Случалось, что и рабы возносились к чертогам власти и занимали троны правителей империй. Упорные и целеустремленные люди порой совершают удивительные вещи. Но даже самые несгибаемые из них или, наоборот, ловкие и пронырливые, самые трудолюбивые и дисциплинированные при всем своем горячем желании не могут стать поэтами. В эпоху восстания масс множество самовлюбленных глупцов и откровенных шарлатанов заявили о себе как о поэтах. Диктаторы, исповедующие человеконенавистнические идеи, щедро награждали столь высоким титулом рьяных тружеников агитационно - пропагандистских аппаратов. В итоге поэтику превратили в паясничание перед оболваненной публикой или в холуйство перед тиранами. Творческую личность заменил литраб или худрук, или просто «товарищ по партии», умеющий идеологически подковать любую блоху.
Эгалитарные общества часто сталкиваются со своей беспомощностью перед феноменом поэта. Ведь отсутствует набор полезных советов или соответствующих методик – как растить творческую личность. Общество может строиться на основе выверенных научных законов, и тогда прогрессивно мыслящие люди охотно глумятся над невежеством «темных веков». Но поэты не желают рождаться в таком обществе, а если и рождаются, то бегут от этого общества, куда глаза глядят. Дело в том, что поэт – это такой же человек, как и остальные люди, но в то же время – это необычный человек, потому что наделен особенной душой. И душу поэта не вживишь в тело, как датчик приема сигналов, идущих из космоса, и не пересадишь, как орган. Впрочем, поэт в эгалитарном обществе предстает нежелательным элементом. Ведь само его наличие разрушает идею равенства и братства. Поэт не желает иметь ничего общего ни с палачами, ни с барышниками, ни с доносчиками, ни с мошенниками и плутократами. Он – не сват и не брат гангстерам и похабным девкам, распоясавшимся медийным фигурам и клятвопреступникам (политикам), отупевшим от пива мещанам и шустрым клеркам. Со всей этой публикой ему «скучно и грустно, и некому руку пожать».
Эгалитарные общества мучимы подспудным подозрением своей богооставленности. Отнюдь не случайно объектом замещения Бога в таких обществах часто оказывается какой-нибудь вождь в ризах заступника всех униженных и оскорбленных. А поэту в подобном окружении просто нечего делать. Ведь душа поэта таит в себе тайну божественного происхождения. И творчество отнюдь не выдает этой тайны, но всего лишь указывает на ее наличие.
Шедевр мы представляем как нечто цельное, завершенное, к чему ничего нельзя добавить и от чего ничего нельзя убавить. Но есть и иные творения, которые поражают величием замысла, будучи незавершенными. «Братья Карамазовы» так и не дописаны Достоевским, и собор, посвященный св. семейству в Барселоне не достроен Гауди, как не закончил да Винчи свой подмалевок «Иеремия». Но при столь очевидных изъянах эти творения волнуют нас своей недосказанностью и даже более того, именно в этой недосказанности ценители прекрасного с наибольшей остротой ощущают присутствие божественного света.
«Сердце чувствует Бога, а не разум» (Паскаль).
Движение души поэта, запечатленное в его творении, и есть ярчайшее доказательство Бога. В творческом акте душа поэта восходит к сферам духа. Душа – это основа личности, она единична, несопоставима с другими душами и соединена с конкретным человеческим телом многочисленными и таинственными узами. Что касается духа – то эта субстанция сугубо нематериальная, сверхличная. Гений, как воплотившийся в человеке дух, является всего лишь удачной метафорой. Дух эпохи, дух народа, мировой дух, абсолютный дух – это разные уровни проявления божественного.
Посредством творчества индивидуальные особенности поэта становятся достоянием целого народа, а то и всего человечества. В шедевре присутствует «мягкая сила»: творчество обретает тождество с чудом, невозможное становится возможным. Пожалуй, не будет полемическим преувеличением утверждение, что народ соучаствует в деле божественного творения посредством выдвижения из своей среды поэтов. Поля сражений зарастают бурьяном, государства возникают, а затем исчезают, шедевры же легко переходят от отжившего и прошлого к сегодняшнему. И разрушенные шедевры люди всячески стремятся восстановить. Забытые идеи, формулы, концепции удивительным образом вновь обнаруживаются или заново открываются: то, что некогда было одухотворено, уже не уходит из человеческого общества. Уничтоженное и утраченное продолжает как бы «витать в воздухе», и когда-то вновь обязательно возрождается, подобно Фениксу.
Душа мистична. Она противится непреложности смерти и власти «низа». Ее влечет к себе мир горний. Это влечение у поэтов выражается с наибольшей убедительностью. То, что у других людей может выступать мимолетным порывом, «витанием в облаках», у поэтов становится главным переживанием их жизни. Лишь посредством творчества человек может вложить душу в свое произведение и тем самым победить время.
Будущее часто накатывает, как разрушительная волна. Цветущая жизнь легко превращается в пепелище. Многошумные столицы приходят в упадок и запустение. Возникают другие города и страны. Историки перелицовывают целые эпохи в угоду требованиям своего времени. Если боги творят историю, то ведь пишут о ней люди. А последним свойственно заблуждаться. И совсем необязательным является то, что последнее истолкование истории превосходит в истинности предыдущие истолкования.
Там, где некогда жили поэты, мало что осталось из того, что напоминало бы о них. Но слово поэта может передаваться из уст в уста; на его суждения охотно ссылаются другие поэты; его произведения переводятся на другие языки, обрастают комментариями и разными оценками. Странствия отдельных произведений по волнам эпох превращаются в удивительные путешествия, как во времени, так и в пространстве. Вместе с творениями странствует и душа поэта. Она эфемерна, являясь вместилищем впечатлений: в ней вымысел встречается с реальностью. Душа делает жизнь поэта бесподобной, а его смерть – условностью.
Прикасаясь рукой к огню, мы получаем ожог. Дотрагиваясь до льда, чувствуем застывание конечностей. Душа поэта избавлена от столь конкретных телесных ощущений, но располагает другими отпечатками. Странствуя по морям и океанам на крыльях поэтического воображения, она получает сильнейшие впечатления, которые можно сравнивать с ожогами или с остужением. Именно сильнейшие впечатления поэт и считает главными событиями в своей жизни. Они схожи с пятнами на солнце.
Обычно о впечатлениях такого рода равным счетом ничего не
знают ни близкие поэта, ни его дотошные биографы. Но кое-что все-таки известно... Например, о Платоне, который был поражен тем
спокойствием, с каким Сократ выпил чашу с ядом. Есть достоверные свидетельства об апостоле Петре, который отрекся перед стражниками от своего Учителя, а затем устыдился своего отречения. Еще известно и молодом Петрарке, сердце которого было пожизненно заворожено от одного взгляда на юную Лауру. Мы знаем о приступе панического страха, пережитого молодым Львом Толстым в Крымскую войну…
Сложности в идентификации сильнейших впечатлений у поэтов проистекают из-за того, что эти впечатления редко связаны с какими-то внешними событиями, которые принято считать кульминациями в биографии каждого человека. К таким кульминационным событиям обычно относят смерть близкого человека или принятие воинской присяги, или торжество, приуроченное к окончанию учебного заведения, или свадьбу, или аудиенцию у высокопоставленного лица в качестве публичного признания заслуг поэта или, наоборот, оглушительную обструкцию. Все эти события, конечно, могут иметь место в жизни поэта. Но сильнейшие впечатления обычно связаны с интимными переживаниями. Так, Менделееву приснился чудесный сон, благодаря которому все элементы, существующие в природе, были приведены в определенную систему. Слепой Борхес созерцал Алеф – нечто вроде магического кристалла, содержащего в себе все ключевые события человеческой истории.
Благодаря сильнейшим впечатлениям, которые поэты получали во сне или наяву, находясь в уединении или, стоя перед расстрельной командой, мы знаем о сиренах и музах, о бесах и Розе Мира. Впечатления подобного рода уже не стираемы.
В прошлые эпохи в России существовало поверье, что на теле помазанника Божьего обязательно присутствуют некие тайные знаки, подтверждающие избранность их обладателя на роль вершителя человеческих судеб. Так вот, сильнейшие впечатления, нестираемые в душе поэта, также можно отнести к тайным знакам, свидетельствующим об избранности творческой личности, а точнее, о ее принадлежности горнему миру. Такие впечатления заставляют поэта «пробудиться» или «прозреть», ощутить наличие божественного света, проникнуться знанием, недоступным для современников. Он отъединяется от общества, оставаясь в нем, взмывает ввысь, хотя его ступни стоят на земле. Подобные переживания нельзя объяснить даже близким людям. Вот почему поэты становятся носителями неизреченной тайны.
Впечатления, получаемые обществом от творений поэта, предстают дальним эхом или отблеском тех ключевых событий, которые поэт пережил и которые неведомы остальным людям. С другой стороны, эти творения могут стать истоком для сильнейших впечатлений других поэтов. Так выстраивается во времени и пространстве цепочка своеобразных вспышек творческой энергии, преемство гениев, остающихся при этом несопоставимыми и бесподобными.
«Я – тень от ангела, который сам едва, один из отблесков далеких божества» (Прюдом).
Эти цепочки протягиваются от поэтов далекого прошлого до наших дней, от метафизических сфер до вершин культурной жизни человеческого общества. Образуется как бы сеть гирлянд, преисполненных пульсирующего света. Одни сияют мощно, другие, наоборот, тускнеют, но достигая определенных пределов, вновь начинают набирать яркость. А первые, достигнув апогея, продолжают уже слабеть в своем сиянии. Именно так сменяются стили в искусствах, архитектуре, определяющие облик целых эпох.
Сильнейшие впечатления являются драгоценной наградой для поэта: их нельзя инспирировать, как сладкий испуг, на котором держится притягательность многих аттракционов. Их нельзя стимулировать сильно действующими средствами. Они могут приходить вследствие катастроф или драматических коллизий, но приходят и в дни благополучия, причем приходят самопроизвольно, в виде откровения или знамения; редко повторяются: безусловно, имеют чудесное происхождение. Они центрируют творческую личность, становятся ее незримым стержнем. Когда мы говорит о цельности натуры поэта, то волей-неволей признаем наличие этого непостижимого умом стержня. Вот что придает творческой личности устойчивости и независимости. Поэт поступает так, как обещает поступить, а говорит то, о чем думает. Более свободного человека трудно себе представить. Как и трудно представить поэта, пресмыкающегося перед тираном или богатством.
Цельность натуры требует от поэта не только твердости характера, но и богобоязненности. Именно богобоязненность позволяет поэту выдерживать хулу толпы, гонения властей, происки завистников и не впадать в эйфорию по случаю наград и лавровых венков. Женщины любят украшения, мужчины – почетные звания. Поэты предпочитают думать о себе, как о любимцах муз или каких-то иных божеств. Водится за ними такая особенность.
Богобоязненность проистекает из религиозного чувства, которое встречается у людей нечасто. Обычно люди придерживаются набожности – скрупулезного соблюдения обрядов, ритуалов, уставов. Набожность представляет собой искреннюю и добровольную жертву человека. Он жертвует своим волеизъявлением ради скрупулезного следования определенным предписаниям и правилам, но ревниво следит и затем, чтобы другие люди также следовали этим правилам и ограничениям. Не удивительно, что набожность укрепляет в человеке угрюмость, скоропалительно переходящую в агрессивность. Богобоязненность же подразумевает постоянное возрастание в мастерстве и в добродетели, в дерзости вопросов и в мужественном поиске ответов на них. Набожность делает человека пугливым: такой человек постоянно опасается, как бы что-то совершить не так, как это предписано кем-то за него. Он делает только то, в чем абсолютно уверен – это дозволено и не подлежит осуждению. Он – дисциплинированный солдат, послушный монах, мастеровитый труженник и законопослушный гражданин. Особенно широко набожность распространена среди женщин: они терпеливы и робки, охотно сочувствуют чужому горю. Среди прихожан в храме женщины не случайно составляют абсолютное большинство. В свою очередь, они сами постоянно нуждаются в чьей-либо поддержке и охотно обращаются за помощью в своих молитвах к божеству, а за советами – к духовному наставнику. Набожность человека питают его собственные страхи – как бы, не перепутать последовательность действий при совершении какого-то обряда или подзабыть слова молитвы (присяги, протокольной речи). Можно долго перечислять всевозможные прегрешения человека в поведении, в питании, в мыслях, прегрешения, свидетельствующие о вольном или невольном пренебрежении существующим канонам и правилам. И потому набожный человек угнетаем сознанием своей греховности, он искренне стремится к тому, чтобы исправиться и стать лучше.
Богобоязнь включает в себя переживания совсем иного рода. Это опасение утратить «чувство пути» и свернуть на ложную тропинку в своих исканиях смысла жизни. Это страдальческое превозможение усталости от добровольно взятых на себя тяжких обязательств или трудно исполнимых обетов. Богобоязненный человек одержим идеей совершенства, преисполнен веры, что истина существует. Будучи убежденным, что он соучаствует в акте божественного творения, такой человек смело вдвигается в кромешную неизвестность. Он боится показаться Богу трусоватым, жалким, мелким и эта боязнь подвигает его на решительные поступки, достойные героя или исторической личности. При этом, вызывая своими словам и поступками гнев сильных мира сего или злобное раздражение темной толпы, будучи полностью изолированным от общества, он не чувствует себя богооставленным и потому не теряет присутствия духа. Богобоязненность органично присуща поэтам. Поэтика – сугубо мужская деятельность. Но эта деятельность содержит в себе немаловажные особенности.
Юрий Покровский
Русская Стратегия
Приобрести книгу в нашем магазине:
Покровский Ю.Н. Русское. Книга II.
_____________________
ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?
ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!
Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru
ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!
https://bastyon.com/strategiabeloyrossii |
