Часто говорят, что такой-то художник – «человек без кожи», дабы подчеркнуть его чуткость к грядущим переменам в мире или его отзывчивость на страдания других людей. Хорошо известно, что кожный покров у мужчин гораздо толще и прочнее, чем у женщин: последние – более ранимы, у них - более хрупкая, чем у мужчин, психическая организация. И, тем не менее, в галерее поэтов, женщины встречаются даже реже, чем в галерее исторических личностей. На этом парадоксе следует остановиться подробнее.
Женская сторона – принимающая, а мужская – привходящая. Женственность – ведома. Мужественность претендует на роль ведущего. Пожалуй, не стоить длить все эти очевидные сопоставления, характеризующие взаимозависимость и различия полов. Но очевидно и то, что творческую личность отличает твердость характера, отсутствие жалости к себе, драгоценному.
Когда мы говорим о душе поэта, то ее женственные свойства проступают наиболее отчетливо. Если божественный свет снисходит, то душа преисполняется им – то есть она принимает этот свет, благодаря чему поэт способен ощущать малейшие вибрации, идущие из далеких пространств или эпох. Раз вдохновение несет поэта над морями и долами, то значит, кто-то ведет его, а он – ведомый. Именно в своей душе поэт вынашивает замыслы и планы, требующие определенного созревания, прежде чем им явиться на белый свет. Причем в пору вынашивания этих замыслов поэт часто становится неловким, невыносимо капризным. Получается так, что в творчестве человек усложняет свою жизнь дополнительными заботами, проблемами и прочими обременениями. С одной стороны, живет опасно, ведет себя чрезвычайно рискованно, а с другой стороны, не может не обладать целым набором женственных свойств или качеств.
Поэт – это андроген. С поэтом женщина редко чувствуют себя как за каменной стеной. Даже будучи знаменитым, он не считает нужным обзавестись полезными связями. Он – скверный добытчик и нерасторопный устроитель гнезда. Но поэт, как правило, бывает прав. С особой ясностью это свойство выступает в долгосрочной перспективе, и поэтому многие женщины выглядят не достойными своих выдающихся супругов (Ксантиппа, Фаустина, Н. Гончарова, де Бовуар).
Поэт способен покинуть и друга, потому что для него истина дороже. Чем более поэт очарован открывшимся его взору религиозно-этическим идеалом, тем меньше он нуждается в дружбе с кем-либо и тем сильнее разочаровывает своих родных и близких. То, что влечет к себе поэта, другим людям зачастую видится чуждым: в лучшем случае – непонятным.
По Платону, духовное  влечение возникает, когда сливаются два устремления: к красоте и бессмертию. Красота божественного замысла имеет бессчетное разнообразие своих проявлений. Но мимо красоты можно и пройти, не заметив ее. Обычно люди замечают лишь краешек красоты или видят только ее подобие. Подлинную красоту можно распознать только посредством созерцания. И лишь сердце способно подсказать: красота открылась твоему взору. Созерцание красоты не имеет какой-то практической пользы, но красота, безусловно, облагораживает тварное существо, наделенное разумом. Не будет большим преувеличением утверждение, что поэт – пожизненный пленник красоты.
С юных лет поэт врастает в толщу общества влюбчивым и страстным человеком, чрезвычайно охочим до разных знакомств и приключений – до всего занимательного и тем более – необычного. Женская красота увлекает поэта в кипение жизни, приводит его душу в активное движение. Для возникновения состояния завороженности или очарованности достаточно всего лишь мимолетной встречи, даже одного взгляда на девушку, которая одним своим видом олицетворяет собой всю прелесть окружающего мира. Красота побуждает к риску, к преодолению всевозможных опасений и даже страха гибели. Очарованный человек не может более молчать, изображать безучастность к происходящим переменам вокруг. Когда он видит объект своей любви, то день становится ярче и птица-певунья с нежным голосом пробуждается в его груди. Но довольно скоро поэт обнаруживает, что все новое и увлекательное быстро опресняется или даже прокисает и плесневеет. Пробудившийся в нем вкус к жизни толкает его всего лишь к мишуре и соблазнам. И тогда он начинает самодопрос: Для чего родился? Зачем живу? В чем заключена моя сущность?
К творчеству поэты приходят черед обнаружение красоты, которую необходимо запечатлеть. Для этого требуется остановить прекрасное мгновение. Так возникает тяжба со временем.
Красота как бы несет с собой подсказку, что есть сущности, которые сильнее смерти. Когда Достоевский говорил, что красота спасет мир, он имел в виду то, что мир, лишенный красоты, обречен на гибель и тлен. Уродливая и безобразная жизнь – конечна. Жизнь, преисполненная красоты, бессмертна. Именно этому посвящены лучшие поэмы, романы, оперы. Женская красота, воспетая в мраморе или слове, неизбывна. В любви к женщине сексуальное влечение получает сильнейшую возгонку. Поэт ощущает себя носителем чудесного дара, избранником судьбы. Любовь исключает мучительные объяснения на проклятые вопросы: Зачем родился? Что особенного нашел в этой ветренице (или недотроге)? Любовь лишает выбора. Именно через любовь поэт постигает, что есть сила могущественнее инстинкта смерти, возрастных барьеров и общественных предрассудков. Причем эта сила не подлежит рациональному объяснению и скрыта не в теле человека, а в его душе.
Благодаря любви происходит самовозрастание человека. Это самовозрастание нанизывает на себя бессчетные восторги и разочарования, обретения и жертвы, радости и печали. А вынужденная разлука и разрыв отношений становятся синонимами обездоленности.
Любви часто предшествует юношеская дружба – прекрасная школа для воспитания чувств. Дружбу в последнее время обычно связывают с взаимовыручкой, с необходимостью получать моральную поддержку со стороны сверстника. Все это справедливо и актуально для тех, кто живет трудно. Но дружба, особенно для формирующихся творческих личностей, это, в первую очередь, теплота общения. К дружбе приходят не столько для совместного решения проблем и не для борьбы с внешними угрозами, а от избытка впечатлений, из стремления сверить свои переживания с переживаниями другого человека, к которому испытываешь необъяснимое и безграничное доверие. Дружба – это безоглядная вера в другого человека, это окно в другой мир. Дружба исключает материальный и тем более сексуальный интерес, но обнаруживает родство душ, совместимость своего и иного.
Благодаря дружбе и любви происходит обточка и шлифовка человека, его самовозрастание до личности. Можно даже предположить, что богобоязненность в качестве устойчивого и возвышающего чувства, вряд ли возможна в человеке без опыта дружбы и вихрей любви. Дружба и любовь – это бесценный дар, но чей? Вдвигаясь во взрослую жизнь, молодой человек через дружбу и любовь ощущает себя обласканным Божьей милостью. Но ведь и творчество невозможно без связи с высшими силами!
Если кому-то весьма захотелось создать шедевр, то одного желания мало. Недостаточно  строгой самодисциплины, упорства, и прочих потуг. Ничего замечательного не получится без помощи метафизических сфер. И поэт, настигаемый вдохновением, отчетливо чувствует эту благодатную поддержку. И хотя этому его никто не учил, но он точно знает, что стоит ему покривить душой, и эта поддержка тотчас начнет слабеть, чтобы совсем исчезнуть. Вот почему поэт в одиночку идет против мнения сотен тысяч людей, не обращает внимания на осуждающее и угрожающее гудение в свой адрес сплоченной толпы: он таков именно из-за своей богобоязненности. Ведь он не может предать то сокровенное, что покоится в его душе и что лежит в основе его религиозного чувства. Ведь ему открылась истина, и он не может делать вид, что ее просто не существует. Ведь он видел воочию подлинную красоту и просто не смеет променять ее на пироги и пышки текущей жизни. Внутренний императив делает его исключительно смелым и решительным, заставляет изгонять торгующих из храма или вступать в спор с самим Временем.
В шедевре индивидуальные особенности поэта, его личный опыт, состав его чувств, исповедуемые им ценности становятся достоянием всего народа, к которому он принадлежит. При создании шедевра происходит таинство взаимопроникновения души творческой личности и духа сверличного, соборного, присущего определенной эпохе. Именно шедевры являются наиболее веским оправданием существования народа. Если народ посредством своих выдающихся личностей не участвует в завершении акта божественного творения, то тогда что он делает на земле? Зачем нужен такой народ? Без всяких метафор и преувеличений можно утверждать, что именно поэты придают смысл существованию народа, которому принадлежат.
 В своем восхождении к идеальному поэт неизбежно утрачивает вкус к развлечениям и наслаждениям. Его уже не прельщает то, что легко достижимо. Поэт распознает обаяние братских отношений людей, сосредоточенных в монастыре, красоту пейзажей привлекательность аскезы.  Творчество требует сосредоточенности и уединения. Добровольно обрекая себя на продолжительное затворничество, поэт все чаще обнаруживает приметы или признаки божественного замысла. Красота сосредотачивается в образе Музы или Вечной Женственности. Человеческое пробует соприкоснуться с божественным, стремится дотянуться до запредельного уровня или уповает на то, что божественное снизойдет до человеческого.
«Сущность Эроса раскрывается в том удивительном факте, что всякая истинная «влюбленность» выходит за пределы сексуальности и воспринимает напоминание о ней, как профанацию любви. Но далее истинная любовь выходит за пределы объекта любви, она обнимает луну, звезды, весь космос» (Вышеславцев).
Но когда эротическое влечение, которое зачастую толкает поэта к необдуманным поступкам и драматичным ошибкам, окончательно угасает в износившемся теле, душа поэта тоже сникает – утрачивает свою отзывчивость и свою впечатлительность. Не случайно дерзновенные идеи зарождаются в юности и поддаются лишь молодому напору. Движение плоти часто противостоит движению души. А душа, преодолевающая иго плотских желаний, взмывает ввысь, в царство свободы. Беспомощная же плоть ослабляет и душевные порывы. Тело и душа –     неслиянны, но и нераздельны. Одно без другого лишает человека человечности. Как аромат цветка присутствует лишь при наличии живого цветка, так и душа существует, пока кровь струит по телу человека свое тепло. Благодаря душе, высший, архисложный, способный к творчеству слой материи, представленный лучшими сынами человечества, обнаруживает стремление стать бесплотным и нетленным. Но это всего лишь стремление, сокровенная мечта поэта, которая никогда не осуществляется в своей полноте.
Влечение к красоте, выраженное у поэтов наиболее ярко, обнаруживает неустранимый диссонанс возвышенной человеческой жизни. Ведь сближение с идеалом не осуществимо в своей завершенности. Потому творческая личность всегда проходит лишь несколько этапов, но не весь путь. Осознание неполноты и незавершенности воплощения своих самых дерзновенных планов и мечтаний сокрушает поэта, многажды заставляет его убеждаться в своей мизерности и даже ничтожности. Но его личность окружает ореол величия. Этот ореол особенно явственен для последующих поэтов, которые не уклоняются от своей миссии – быть соучастниками божественного творения. Парфенон не мог быть воздвигнут без опыта строительства десятков других храмов, посвященных Олимпийским богам. Парфенон – неправдоподобен. То есть не было храма, подобного ему и такого, который был бы взят за образец для подражания. Акт божественного творения связан с привнесением в мир чего-то принципиально нового. И каждый поэт знает, что сам он не мог бы построить великолепный храм или написать великую книгу, не будь для этого милостивого соизволения высших сил. Однако Парфенон не исключает возведения не менее прекрасного и величественного Софийского собора, т.е. не содержит исчерпывающей полноты совершенства. В жизни всегда есть место новому и неповторимому, пока «свободой горим», пока светится хоть в одном бренном теле поэтическая душа.
Дерзновенный порыв к бессмертию и стремление к красоте присутствуют в каждом шедевре. Благодаря этому порыву и этому стремлению, душа поэта встречается с духом народа или с мировым духом. Личное, сберегая свою индивидуальность, обретает свойства сверхличного и уже принадлежит не только поэту и даже не тому поколению, среди которого поэт возрос. Сверхличное уже становится достоянием всего народа на все времена. «Нет, весь я не умру...», – убежден поэт. Каждое его творение – это акт веры в собственное бессмертие, в торжество духа над всем преходящим и тленным. И эта вера отнюдь не безосновательна. Поэт чует сердцем, что благодаря своему шедевру, он впустил новый луч божественного света в этот мир. Жаль только, что поэты появляются крайне редко, а их последователям затруднительно даже повторить путь, уже преодоленный творческой личностью.
Любое ремесло предполагает преемство навыков, передачу от учителя к ученику определенных секретов мастерства. Обычно так и говорят: «Сын постигает у отца секреты мастерства». А затем уверенно продолжает отцовское дело. Такое же преемство мы обнаруживаем и в служении. Династии воинов, священников, бюрократов, актеров переживают целые эпохи. Но разве может поэт сказать: «Сынок, тебе предстоит продолжить мое дело». Как научить дружить, любить, творить? Ценность любых инструкций на этот счет весьма сомнительна.
История не знает примеров, чтобы сын вставал вровень с гениальным отцом. Поэт остается национальным достоянием без прямых наследников. Он может рассчитывать лишь на то, что кто-то из потомков «оплатит его долги». Ведь, вверяя себя провиденциальным силам, а не семье или современникам, поэт  полагается  опять же только на волю Провидения. Он может только рассчитывать на то, что когда-то потом, после него придет другой поэт и доскажет то, что он не успел сказать, и достроит то, чего он не воздвиг. А вдруг никогда больше не придет другой Автор?
Каждый поэт опасается, что после него не будет другого Автора. У поэтов много иных страхов. Лучшие годы его жизни проходят в страхе Божьем. Лишь когда душа поэта трепещет от опасения, что Муза (или Божья милость) более не посетят его, создаются удивительно смелые творения. А когда поэт чувствует себя всесильным магом, способным повелевать людьми и духами (или божествами) посредством определенных заклинаний, то происходит профанация творчества. Создаются невразумительные произведения, ребусы или шарады, продукты изощренного ума. Когда поэт воспринимает свою деятельность как средство получения высокого дохода или как способ завоевания благосклонности преступных властей, то душа поэта неизбежно грубеет, как бы черствеет, потому что ее насилуют, как пленницу, похотливые тюремщики. Такая душа неизбежно сворачивается, как лист дерева, опаленный огнем, и оскудение души обязательно сказывается на обеднении творческой личности. Обедневшая творческая личность тщится возместить свои утраты, хлопоча о почетных званиях, премиях, наградах и прочих знаках отличий.
«Постыдно, чтоб в той жизни, в которой тело тебе не отказывает, душа отказывала бы тебе раньше» (Аврелий).
Жизнь поэта – это интеллектуально-нравственный рост, наступающий вслед за физическим взрослением; это сбережение душевных сил (береги честь смолоду), их последующее сосредоточение для преодоления беспомощности (обретение ритмичного дыхания при восхождении); это настойчивое приобщение к великому наследию прошлых эпох (ориентация в онтологическом пространстве); это достижение свободы через вдохновение. К сожалению душа поэта часто сталкивается с неприязнью людей к свободе, с перспективой беспримесного одиночества, мучима подозрениями своей богооставленности и тогда  напитывается холодом отчаяния и становится гробницей для юношеских надежд и мечтаний. Но случаются и обратные, отрадные явления, когда душа поэта становится истоком сияния, сосудом небесным, предержащим ясный, немеркнущий свет.
Отмечая в начале эссе, что аристократический этос наиболее благоприятен для творчества, мы тем самым делали акцент на ключевую роль воспитания человека при формировании личности. Лишенный всякого воспитания человек, становится ловким маугли, дитем природы, и обречен на то, чтобы пребывать в этой детскости всю свою жизнь. Социальные низы, в свою очередь, из века в век хлопочут о том, что каждый человек должен сам кормить себя, и поэтому воспитание в их среде ориентировано на привитие практических навыков будущего добытчика дичи, рыбы и хлеба. Торговцы, ростовщики, разбойники трепещут перед властью денег. В их представлении абсолютная свобода ассоциируется с владением несметными богатствами. Служители проходят трудную школу возмужания, которая прививает им готовность идти на жертвы. А в обмен на эту готовность общество (или единоличные правители) предоставляет служителям различные льготы и привилегии. Аристократический этос рассматривает служение, как надежное средство сохранения чести и своего достоинства. Чем выше общественный статус служителя, чем сильнее накал жертвенности в его действиях, тем больше возможностей открывается перед человеком, чтобы участвовать в историческом процессе. Сама история воспринимается таким служителем как благодатное движение провиденциальных сил сквозь толщу косной материи. Участвуя в исторических событиях, аристократ стремится обессмертить свое имя. И поэтика органично вписывается в этот настрой: она предполагает активное участие личности, дополняющей своей деятельностью замысел Творца.
Ни о ком так много не говорят, как о поэтах. Споры и пересуды, восторги и осуждения, конечно, имеют различные уровни аргументации. Существует мнение, что вся философия последних двадцати пяти веков, созданная в греко-христианском мире, является развернутым комментарием к наследию Платона. Не менее вескими являются утверждения и о том, что все христианские учения «произросли» из короткой Нагорной проповеди Учителя. Великие русские романы «вышли» из «Шинели» Гоголя. Идеологи пролетарской культуры, не желая мириться со своей ничтожностью перед величием культурного наследия прошлого, называли философию, богословие, литературу, архитектуру, созданные в аристократические эпохи «красивой ненужностью», взамен которой предлагали воспринимать всякое непотребство, смастеренное «литрабами», за высочайшие достижения прогрессивного человечества. Подобные претензии неизбежно завершаются оглушительными конфузами. Поэтика может уйти в подполье, в глубокие катакомбы, над ней можно глумиться. Народ можно превратить в радикально настроенную массу, а массу - в месиво, но стремление к творчеству останется в душах редких единиц и эти единицы, вопреки всем диктатурам, репрессиям и безобразиям, могущественно  определят облик той эпохи, в какую им выпало жить.
Поэтика стремится к тому, чтобы громогласно заявлять о себе. Будущее неизменно остается за ней, потому что она апеллирует не к «интересу», не к инстинктам, а к человеческому сердцу, удивительному чувствилищу и хранителю тайн бытия. Именно поэтика сформировала наши представления о том, что сердце человеческое – это бездонная глубина, из которой выплывают на поверхность сознания не только нетерпения и страсти, но и прекрасные образы и смелые идеи, на осуществление которых лучшие люди тратят свои жизни. Аристократическое воспитание стремится просветить эти глубины, чтобы человек лучше понимал, какие угрозы и опасности он носит в самом себе, и на какие достойные цели ему следует направить свои усилия. Дурно воспитанный или слабый человек постепенно становится пленником темных глубин своего сердца. Его мироощущение медленно погружается в непроглядный и стылый мрак, чтобы стать неотделимой частью этого мрака. Когда говорят, что душа человека темнеет от плохих поступков и от дурных мыслей, то констатируют погружение человека в тот мрак, как в трясину. Когда же говорят, что в душе присутствует свет, проясняющий «ум сердца», то в этом случае прибегают к метафоре иного рода. Да, подобный свет придает человеку исключительную зоркость и чуткость, и определяет мистическую связь тварного существа с божественным и непостижимым. Но божественный свет в человеке не самозарождается, как пасхальный огонь в иерусалимском православном храме. Этот свет – всего лишь отблеск, он нематериален по существу и мостит собой путь к истине и красоте. Религиозное чувство – это, прежде всего, «чувство пути». Без него композитор не сложит из разрозненных аккордов симфонии, зодчий не возведет храма, а скульптор не вызволит гармонию из бесформенной глыбы мрамора. Создание каждого творения – это путешествие в инобытие, где легко заблудиться без соответствующих маяков и ориентиров. Однако подобный путешественник рассчитывает на подсказку, которая приходит в критический момент, казалось бы, ниоткуда. Без Божьей помощи в творчестве не обойтись.
Те многочисленные деятели искусств, которые весь минувший век исступленно занимались самовыражением и самореализацией, не могли создать ничего примечательного. А реформаторы и революционеры, которые стремились переделать общество в соответствии с псевдонаучными доктринами, потерпели сокрушительное поражение и стали палачами и злодеями, извергами рода человеческого.
Как наглядно показывает новейшая история, практическая деятельность и социальная организация восставших масс, лишенных религиозно-этического идеала, низводит жизнь человеческую до «театра абсурда». Безудержно множатся алкоголики и трудоголики, наркоманы и маньяки, педофилы и дебилы, выжиги и экзекуторы, приспособленцы и массовики-затейники. Все они знают, что живут как-то не так, отчего страдают психическими и прочими расстройствами, никому не верят и даже самим себе. Да, массы где-то и от кого-то слышали, что бывали в истории поэты, что творчество – интересная штука, что оно захватывает человека целиком и полностью, что подлинная жизнь возможна только в творчестве и само творчество является убедительным свидетельством о высоком предназначении человека… Но обо всем этом мещанам просто скучно и тошно слушать. Их больше всего интересует, как поправить свое расшатанное неврозами здоровье или как сохранить свои сбережения, накопленные непосильным трудом, или их будоражат сплетни из жизни поп-звезд. Ведь простой человек стремится жить, как можно проще, а не усложнять свою жизнь всякими фантазиями и вымыслами. На путях общества к расчеловечиванию поэтическая душа не успевает сформироваться, а дух народа становится иллюзией. Расчеловеченное общество – это скопище никому не нужных двуногих существ; даже их погребение выливается в трудноразрешимую проблему.
Поэты избегают кем-то командовать, как не любят и кому-то подчиняться. Но само их наличие придает обществу возвышенный настрой и сообщает определенный порядок взаимоотношений между людьми. Ведь на путях к «обожению жизни» душа поэта обретает «дары чудесные», не исчезает в могиле вместе с телом поэта, а торжествует свои победы над всесильной смертью. Одинокая душа поэта восходит к духу, чтобы воссоединиться с последним.
Дух определяет сокровенное внутреннее единство исторической общности, которую мы называем народом или нацией. Дух становится реальностью, потому что многие люди действительно, а не понарошку, любят свою родину, чтут свои традиции и своих предков. Дух народа – это нечто неуловимое, компилятивное – «выжимка из эпох» и в то же время оригинальное, сопоставимое, но не тождественное духу другого народа. Дух народа – это великая повелевающая сила, которая задает схожесть устремлений и надежд для всей исторической общности. Люди с единым прошлым и схожим составом чувств «смотрят в одну сторону», лучше понимают друг друга и быстро ощущают средостения, встречаясь с представителями другого народа. Так возникает разнообразие национальных культур. Но высшие уровни этих культур как бы стягиваются в единый пучок мировым духом.
Индивидуальные особенности творческой личности (черты характера, антропометрические данные, увлечения и страсти) утрачивают свою актуальность при переходе к сверхличному. Душа поэта оставляет износившееся тело, чтобы воссоединиться с духом народа. А дух народа утрачивает многие свои оригинальные характеристики в сферах мирового духа. Благодаря этому, достигается совместимость составных частей мировой культуры. Мировой дух вмещает в себя все наиболее ценное каждого народа. Он подобен дирижеру симфонического оркестра, который одним мановением малоприметной палочки оживляет различные инструменты и направляет их звучание в русло определенного мотива.
Пути к обожению жизни возвышают народы, и поэты на этих путях играют ключевую роль предводителей, врачевателей, вразумителей и утешителей. Пути, ведущие к расчеловечиванию народа, формируют тип падшего человека, не способного подняться с колен. Такие народы довольно быстро утрачивают свою оригинальность, уподобляются стаду, бредущему среди облаков взбитой пыли, и постепенно смешиваются с этой пылью.
Иерархические общества вздымаются вокруг незримой оси нравственного закона. Общества восходят от примитивной жизни к более сложной и многоцветной жизни. Нижние ярусы продолжают сохранять грубость нравов и простоту отношений. Но уже не они определяют облик эпох и «физиономию» народа, не они представительствуют в судьбоносных встречах с лучшими сынами других народов. Более высокие ярусы общества оказываются на виду. Эти ярусы приподнимаются над примитивной жизнью в поисках ответов на «всегдашние» вопросы: Зачем мы живем? Откуда пришли? Как жить правильно?
Ответы на эти вопросы определяют организацию общества, его настрой, постулируют разные уровни добра и зла, доблести и трусости, чести и подлости, праведности и греховности. Иерархия ценностей жизни выстраивает градации и ранги, цензы и статусы. В каждом обществе, конечно, существуют разнонаправленные, и даже взаимоисключающие течения и умонастроения. Если общий вектор перемен указывает направление к божественному, общество самосозидается, обогащается новыми благами и достижениями, выдвигает из своих рядов гениев и мудрых правителей. Возможность играть заметную роль в истории, путь к величию, который обычно подразумевает восхождение человека на верхние ярусы иерархического общества, этот путь осиливают лишь единицы. Но каждый человек, даже пребывая в самой жалкой социальной роли, жаждет справедливости, ибо и до него доходят, пусть крайне слабые и мимолетные, отблески сияния нравственного закона.
Да, социальные низы неизменно живут тяжело и трудно, и во все времена они мечтают получать за свою работу большее вознаграждение. Они постоянно грезят о легкости беззаботного бытия и за эти грезы не жалеют скопленных монет. Апофеозом таких мечтаний становится жизнь, превращенная в сплошной праздник, в веселую карусель: игрища и балаганы сменяются песнями и плясками, а последние – обилием снеди и новыми зрелищами. Вот только дорогу к такому замечательному обществу преграждают высшие сословия со своими условностями, кодексами и такими заморочками, как философия и богословие, «чистое искусство» и фундаментальные науки. Именно эти заморочки делают мир для простого человека непонятным и чуждым. Слитные стремления общественных движений к тому, что любые истолкования мира должны быть доступны всем и каждому, конечно, пленяют своей утопичностью, но в реальности выступают всего лишь пропагандистской приманкой.  Превратно понимаемая какоскратиями всех оттенков идея справедливости, порождает у горе-властителей неутолимую жажду нивелирования всех своих подданных: равенство достигается  лишь через упрощение и одинаковость людей. Народ, увы,  становится безликой массой или строительными материалом.
Эгалитарность общества зиждется на скепсисе к феномену выдающейся личности. Отрицая деление общества на благородное меньшинство и «молчаливое большинство», такое общество выдвигает «прогрессивный авангард» или «созвездья» спортсменов, певцов и актеров. А так как трудности жизни не уходят, то в обществе возникает злобное подозрение о происках внешних и внутренних врагов. Борьба с ними сплачивает эгалитарное общество, выдвигает новых вождей, заряжает похотью мирового господства. Отпадая от мирового духа (или понижаясь в своих стремлениях), такие общества рано или поздно переживают периоды краха своих воспаленных амбиций, осознают, что движутся в Никуда, чтобы стать Ничем.

Юрий Покровский

Русская Стратегия

Приобрести книгу в нашем магазине:

Покровский Ю.Н. Русское. Книга II.

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
Пайпэл: rys-arhipelag@yandex.ru

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii