Скажем кратко о времени, в которое вступает в литературу молодой дворянин из Устюжны. Через два года после его рождения во Франции началась революция, которая вылилась в кровавый террор внутри страны и в агрессию против соседних стран. От защиты своих «революционных завоеваний», они перешли к их экспорту за собственные пределы, которые, при этом, также передвигались. Итогом этого всего стало появление генерала Бонапарта, захватившего власть в стране и провозгласившего её Империей, а себя – императором. Экспансивная политика Франции продолжилась. В 1805 году при Аустерлице Наполеон побеждает русско-австрийскую армию. В следующем году настаёт очередь Пруссии, чья армия была разбита в рекордные сроки, а королевство занято оккупантами довольно быстро. И вот тут на арену выходит русская армия, которой предстояло скрестить шпаги с дерзкими галлами на территории Восточной Пруссии – между прочим, это сейчас территория России. Армию у сошедшего с ума фельдмаршала графа Каменского принимает генерал от кавалерии барон фон Беннигсен. В кровопролитном и тяжёлом сражении при Прейсиш-Эйлау армия под его началом сумела сдержать напор армии Наполеона, который лично руководил сражением. Кажется, впервые армия, руководимая лично императором, не смогла добиться победы. Исход сражения квалифицируется историками как ничья, хотя обе страны объявили о собственной победе. В сражении отлились будущие командующие Отечественной войны 1812 года – Барклай-де-Толли и князь Багратион. Имя последнего, кстати, и носит сегодня сей город, под которым происходило сражение.

Конечно, на фоне всего этого в русском обществе, а конкретно в дворянской среде, наблюдается подъём, который приводит в армию добровольцев, желающих сражаться против корсиканского чудовища. В числе тех, кто пожелал отправиться на войну, оказался и наш герой. Вопреки отцовскому запрету, он записывается в народное ополчение, сформированное по манифесту от 30 ноября/12 декабря 1806 года, и получает назначение сотенным начальником в Петербургском милиционном батальоне. Первоначально, впрочем, он был письмоводителем в канцелярии начальника милиционного войска Петербургской области генерала Татищева. Правителем оной канцелярии служил дальний его свойственник и друг Алексей Николаевич Оленин. Но спокойной канцелярской работе поэт всё-таки предпочёл чисто воинскую службу. Ополчение двинулось в путь. 2/14 марта прибыли в Нарву, 19/31 марта – в Ригу, где Батюшков задержался по болезни. Далее были Митава, Шавли и Юрбург. А там уж и Восточная Пруссия. Своё боевое крещение он принимает в сражении при Лаунау, в котором его сотня участвовала сразу же после прибытия из похода. Второе сражение – при Гейльсберге 29 мая/11 июня 1807 года. В нём он получил ранение, отправлен в госпиталь в Юрбурге, а затем в Ригу. За отличие в сражении его награждают орденом святой Анны III-й степени. Из Риги Батюшков пишет Гнедичу: «Любезный друг! Я жив. Каким образом – Богу известно. Ранен тяжело в ногу навылет пулею в верхнюю часть ляжки и в зад. Рана глубиною в 2 четверти, но не опасно, ибо кость, как говорят, не тронута... Я в Риге. Что мог вытерпеть дорогою, лежа на телеге, того и понять не могу. Наш батальон сильно потерпел. Все офицеры ранены, один убит. Стрелки были удивительно храбры, даже до остервенения. Кто бы мог это подумать? Но Бог с ними и с войной!..» Ранение, полученное поэтом, стало главной причиной его многочисленных болезней и недугов и, в итоге, привело к душевной болезни: «Мои нервы стали слабыми, я раздражаюсь по всякому поводу», писал он сёстрам.

Во время похода в Восточную Пруссию им было написано несколько стихотворений и начат перевод поэмы Торквато Тассо «Освобождённый Иерусалим». Тогда он же знакомится с воспитанником Благородного пансиона при Московском университете, окончившим Пажеский корпус поручиком Лейб-гвардии Егерского полка Иваном Александровичем Петиным. Его полк был прикомандирован к ополчению и совершал с ним поход в Пруссию. Эта дружба имела большое значение для Батюшкова. Ему он посвятил прозаический очерк «Воспоминание о Петине» (1815) и стихотворение «Тень друга» (1814). Здесь я хочу процитировать первый и дать слово самому Батюшкову: «В 1807 году мы оставили оба столицу и пошли в поход. Я верю симпатии, ибо опыт научил верить неизъяснимым таинствам сердца. Души наши были сродны. Одни пристрастия, одни наклонности, та же пылкость и та же беспечность, которые составляли мой характер в первом периоде молодости, пленяли меня в моем товарище. Привычка быть вместе, переносить труды и беспокойства воинские, разделять опасности и удовольствия стеснили наш союз. Часто и кошелёк, и шалаш, и мысли, и надежды у нас были общие. <…> Мы были ранены в 1807 году, я – сперва, он – после, и увиделись в Юрбурге. Не стану описывать моей радости. Меня поймут только те, которые бились под одним знаменем, в одном ряду и испытали все случайности военные. В тесной лачуге, на берегах Немана, без денег, без помощи, без хлеба (это не вымысел), в жестоких мучениях, я лежал на соломе и глядел на Петина, которому перевязывали рану. Кругом хижины толпились раненые солдаты, пришедшие с полей несчастного Фридланда, и с ними множество пленных. Под вечер двери хижины отворились, и к нам вошло несколько французов, с страшными усами, в медвежьих шапках и с гордым видом победителей. Петин был в отсутствии, и мы пригласили пленных разделить с нами кусок гнилого хлеба и несколько капель водки; один из моих товарищей поделился с ними деньгами и из двух червонцев отдал один (истинное сокровище в таком положении). Французы осыпали нас ласками и фразами – по обыкновению, и Петин вошёл в комнату в ту самую минуту, когда наши болтливые пленные изливали свое красноречие. Посудите о нашем удивлении, когда наместо приветствия, опираясь на один костыль, другим указал он двери нашим гостям. «Извольте идти вон, – продолжал он, – здесь нет места и русским: вы это видите сами». Они вышли не прекословя, но я и товарищи мои приступили к Петину с упрёками за нарушение гостеприимства. «Гостеприимства, – повторял он, краснея от досады, – гостеприимства!» – «Как!» – вскричал я, приподнимаясь с моего одра, – ты еще смеешь издеваться над нами?» – «Имею право смеяться над вашею безрассудною жестокостию». – «Жестокостию? Но не ты ли был жесток в эту минуту?» – «Увидим. Но сперва отвечайте на мои вопросы! Были ли вы на Немане у переправы?» – «Нет». – «Итак, вы не могли видеть того, что там происходит?» – «Нет! Но что имеет Неман общего с твоим поступком?» – «Много, очень много. Весь берег покрыт ранеными; множество русских валяется на сыром песку, на дожде, многие товарищи умирают без помощи, ибо все дома наполнены; итак, не лучше ли призвать сюда воинов, которые изувечены с нами в одних рядах? Не лучше ли накормить русского, который умирает с голоду, нежели угощать этих ненавистных самохвалов? спрашиваю вас. Что же вы молчите?»».

В Риге Батюшков встречает командира Лейб-гвардии Егерского полка графа Эммануила Францевича де Сен-При. Знатный французский аристократ граф Гийом-Эмманюэль Гиньяр де Сен-При был сыном посла в Константинополе, владел несколькими языками. После революции во Франции оказался в эмиграции вместе со своей семьёй. Занимался математикой, готовясь к карьере военного инженера. Учился в Гейдельбергском университете (1790 – 1792) и блестяще сдал экзамены по механике, дифференциальному и интегральному исчислению. Будучи убеждённым монархистом, поступил на службу в корпус принца Конде из французских эмигрантов, а через год перешёл на русскую службу, получил звание поручика и в феврале 1793 года был определён в Артиллерийский и Инженерный шляхетский кадетский корпус. В декабре 1795 года переведён в Лейб-гвардии Семёновский полк. В 1797 году, по случаю коронации Павла I, был произведён в чин капитана. Первоначально он пользовался расположением Императора, но в августе 1799 года, пользовавшийся расположением шефа полка, Наследника Цесаревича Великого князя Александра Павловича, попал в немилость к Государю и был отправлен в отставку. После этого уехал в Митаву, вновь поступил на службу в корпус Конде и стал адъютантом герцога Ангулемского (будущий Людовик XIX) в кампании 1800 года. Тем временем в марте 1801 года был убит в результате заговора Государь Император Павел I и на трон взошёл Император Александр I, чьим покровительством пользовался Сен-При. Французский аристократ возвращается на службу и вновь поступает в тот же Семёновский полк, получив звание полковника. В феврале 1805 года его переводят командиром Лейб-гвардии Егерского батальона, который в скором времени был преобразован в полк. В этом качестве он принимает участие в сражении при Аустерлице, проявив храбрость при защите Блазовица, в котором командовал отрядом егерей и потерял убитого под ним боевого коня. За отличие в данном сражении Эммануил Францевич получил 24 февраля/8 марта 1806 года орден Святого Георгия IV класса «в воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражении 20 ноября при Аустерлице против французских войск». 12/24 июня 1806 года полковник Сен-При получает под командование Лейб-гвардии Егерский полк и принимает участие в прусской кампании 1807 года. В битве при Ломиттене (Глюкштадте) он лично командовал 1-м батальоном Лейб-гвардии Егерского полка и был направлен поддержать замедлившуюся атаку. Несмотря на то, противник превосходил его числом, Сен-При взял Ломиттенский тет-де-пон[1], который обороняли две тысячи французов. При этом он получил тяжёлое ранение картечью в правую ногу и отправился в госпиталь в Риге, где и встретился с Батюшковым. За сражение при Ломиттене полковник Сен-При получил орден Святого Владимира III степени. Позже храбрый француз принимает участие в войне с Турцией, где получает орден Святого Георгия III класса за сражение при Шумле (ныне Шумен, Болгария) и чин генерал-майора за взятие Базарджика (ныне Добрич, Болгария). К концу войны также произведён в генерал-адъютанты. В 1812 году назначен начальником Главного штаба 2-й Западной армии (командующий – генерал князь Багратион). Участвовал в сражениях под Миром, Кореличами, Салтановкой и Смоленском      Во время Бородинского сражения он получил тяжёлую контузию и вернулся в действующую армию только к концу войны и поступил в корпус Витгенштейна. 21 октября/2 ноября 1812 года получил чин генерал-лейтенанта. Во время заграничного похода русской армии был уже начальником авангарда корпуса генерала Милорадовича и принимал участие в большинстве крупных битв: блокаде Глогау, при Люцене, Бауцене и Райхенбахе. В августе 1813 года возглавил 8-й пехотный корпус и впоследствии отличился при Лебау и Бишофсверде и в Битве народов под Лейпцигом. В 1814 году Сен-При проявил храбрость в сражениях при Кобленце и Майнце. В его корпус входили две русских пехотных дивизии и одна прусская. Хотя ему было приказано выступить к Сен-Дизье, генерал решил воспользоваться возможностью лёгкого захвата города Реймса, города, в котором традиционно короновались французские короли, что имело для него, роялиста, очень важное значение. Город был занят им без проблем, однако спустя сутки, узнав о выдвижении войск Наполеона на Суассонскую дорогу, выступил им навстречу. В этом бою Эммануил Францевич получил тяжёлое ранение ядром в плечо или ногу и был спасён солдатами Рязанского пехотного полка. Спустя 16 дней он скончался от раны в Лане в возрасте 37 лет и был погребён в центральном нефе городского собора (надгробный памятник на могиле графа был варварски уничтожен во время революции в 1830 году). 8/20 мая 1814 года был посмертно награждён орденом Святого Георгия II класса за № 72 «за отличие в сражении при Реймсе 1-го марта 1814 года». Памяти этого славного воина Батюшков написал небольшое четверостишие:

От родины его отторгнула судьбина;

Но Лилиям отцов он всюду верен был:

И в нашем стане воскресил

Баярда древний дух и доблесть Дюгесклина.

Во время своего двухмесячного лечения в Риге Батюшков влюбляется в дочь местного негоцианта Мюгеля, в доме которого он жил, Эмилию. Роман, впрочем, продолжения не имел. До него доходит печальная весть – 29 июля/10 августа 1807 года после долгой болезни скончался его дядюшка и наставник Михаил Никитич Муравьёв, который простудился на похоронах своего старого товарища, директора Московского университета Ивана Петровича Тургенева ещё в марте. Батюшков отправляется в Даниловское. О 1807 годе он позже напишет свои поэтические «Воспоминания»:

О Гейльсбергски поля! В то время я не знал,

Что трупы ратников устелют ваши нивы,

Что медной челюстью гром грянет с сих холмов,

Что я, мечтатель ваш счастливый,

На смерть летя против врагов,

Рукой закрыв тяжёлу рану,

Едва ли на заре сей жизни не увяну... –

И буря дней моих исчезла как мечта!..

Осталось мрачно вспоминанье...

Между протекшего есть вечная черта:

Нас сближит с ним одно мечтанье.

Да оживлю теперь я в памяти своей

Сию ужасную минуту,

Когда, болезнь вкушая люту

И видя сто смертей,

Боялся умереть не в родине моей!

Отмечу, что в прусской кампании в боях принимали участие ещё несколько вологодских дворян. Штабс-капитан Лейб-гренадерского полка Александр Васильевич Беклемишев был в сражениях при Гутштадте, Пассарге, Гейльсберге и Фридланде. За отличие при последнем удостоен золотой шпаги с надписью: «За храбрость». Поручик Низовского пехотного полка Константин Иванович Белов был при Гутштадте, «где с фланкерами Финляндского драгунского полка и со стрелками пехотными занял первым помянутой город Гутштат», за что был награждён орденом Святой Анны IV степени. В этом же сражении Белов получил контузию пулей в голову. При Гейльсберге он был ранен «в живот пулею в нижнюю часть брюха левой стороны с повреждением тазовых костей». Рядовой, затем юнкер 26-го егерского полка Аполлон Осипович Кирдан поступил на военную службу будучи студентом Московского университета. Принимал участие в сражении при Пассарге, затем при Гутштадте, где был ранен в правую руку пулею навылет. Подпрапорщик Елецкого пехотного полка Степан Николаевич Колчинский был в сражениях при Гейльсберге и при Фридланде. Прапорщик Елецкого мушкетёрского полка Дмитрий Александрович Макшеев был при Гейльсберге и Фридланде. Майор Воронежского мушкетёрского полка Александр Алексеевич Холмов в сражении при Ломиттене ранен ружейною пулею сквозь бедро правой ноги с разбитием кости, был награждён золотой шпагой «За храбрость». Юнкер Московского драгунского полка Иван Львович Шульц принимал участие в сражении при Ломиттене, где получил в левый бок контузию ядром. Затем был при Гейльсберге и Фридланде, где находился «при дежурстве генерал-лейтенанта Дохтурова и употребляем был для посылок в самые опасные места». Ранее в сражении при Прейсиш-Эйлау находились: корнет Сумского гусарского полка Никита Васильевич Березников (ранее будучи юнкером Кавалергардского полка участвовал в сражении при Аустерлице), капитан Московского мушкетёрского полка Василий Иванович Воронов, подпрапорщик 33-го егерского полка Алексей Иванович Ендагуров, подпрапорщик Елецкого пехотного полка Степан Николаевич Колчинский, поручик Елецкого мушкетёрского полка Николай Александрович Макшеев (был ранен в сражении, за отличие получил Золотой крест), капитан Воронежского мушкетёрского полка Александр Алексеевич Холмов (за отличие в сражении получил Золотой крест), подпоручик Каргопольского драгунского полка Николай Алексеевич Чулков (за отличие в сражении получил Золотой крест) и юнкер Московского драгунского полка Иван Львович Шульц.

Итак, Батюшков отправляется в своё имение. Здесь стоит немного поразмышлять о роли помещичьих усадеб в русской истории и русской литературе. Усадьба была неотъемлемой частью дворянского имения. Практически каждый русский аристократ и русский помещик имел родовое гнездо, свою усадьбу. Это было особым предметом. По сути своей, русская усадьба была олицетворением порядка, нормальности – в противовес хаосу. Уже позже всё это тонко почувствует Николай Гумилёв:

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

В садах настурции и розаны,

В прудах зацветших караси,

– Усадьбы старые разбросаны

По всей таинственной Руси.

Порою в полдень льется по лесу

Неясный гул, невнятный крик,

И угадать нельзя по голосу,

То человек иль лесовик.   

Усадьба – это патриархальное место, сосредоточие традиций, вековой устой. Это место культуры и цивилизации. Разбойники прячутся в лесу, а в усадьбе – порядок, цивилизация и государственность. Недаром бунтовщики и одурманенные пропагандой крестьяне жгли усадьбы. Недаром они с таким упорством уничтожались в годы советской власти. Изучая историю своего края, я периодически встречаю упоминания о тех или иных имениях и усадьбах вологодских дворян – вот только усадеб этих с домами и службами давно уже нет, если церкви ещё где-то оставались, пусть и в руинах, то усадебных домов уже практически не осталось. Даже и следом нет, кое-где остались только парки. Собственно, основами цивилизации в этих лесных краях были именно усадьба с парком и церковь с погостом. Именно их разрушали одурманенные бесами – а потом деревни гибли, разрушались, обезлюдивали. Колхозы были этакой попыткой заместить это исконное, сложившееся за века мироустройство, но она оказалась неудачной. Русский барин и православный батюшка всегда были главными людьми в этих краях, они были носителями цивилизации, не позволявшими народу скатиться в язычество и одичание. Это прекрасно понимал и Гоголь, писавший об этом в своих «Выбранных местах из переписки с друзьями».

Свои усадьбы так или иначе были в жизни практически многих русских писателей. Пушкин всю жизнь мечтал о собственной усадьбе, о имении с деревенькой хотя бы. Пребывание в ссылке в Михайловском серьёзно на него повлияло, а два пребывания в Болдине стали весьма плодотворными для русской литературы. Лермонтов провёл детские и юношеские годы в Тарханах. Гоголь очень любил бывать в родовой усадьбе в Сорочинцах. У Тургенева было родовое гнездо – Спасское-Лутовиново, во Франции он жил в Буживале, где был своеобразный аналог русской усадьбы. У Льва Толстого была Ясная Поляна. Некрасов жил и немало творил в Карабихе. Аксаковы жили в Абрамцеве. Пожалуй, только у Достоевского не было своего имения, поместья. Усадьбы – он был городским человеком, близким к городскому сословию. Последующие поколения, впрочем, бывали в усадьбах и были связаны с ними: у Блока было Шахматово, Андрей Белый любил бывать у Сергея Соловьёва в Дедово, Чехов купил имение в Мелихово, а также построил дачу в Ялте, Горький на арендованных виллах на Капри жил практически барином. Усадьба была таким стандартом жизни, образцом, идеалом. Усадьбы покупали у обедневших дворян купцы, нередко вчерашние крепостные, и старались вести там примерно тот же образ жизни. Они тоже хотели стать барами. Образ барина, помещика был для них идеалом.

А что же Батюшков?