Когда говорят, что дух народа ослаб или сломлен, то тем самым ставят диагноз тяжелой болезни, которую историческая общность, скорее всего, не превозможет. Сколько великих, державных народов, не говоря уже о народах малых, не дожили до наших дней! В гибели народов повинны стихийные бедствия или внутренние смуты, непреодолимый напор жестоких завоевателей или безудержное расточительство правящих слоев. Но среди всех этих причин и роковых стечений обстоятельств – самая влиятельная и роковая причина – это ослабление и последующий надлом духа народа. Лишь вследствие эрозии этого незримого, но архиважного феномена, происходит разрушение внутреннего единства людей. Согласие сменяется разобщенностью; соработничество – разбоем; сотрудничество – разрушением; служение – пресмыкательством; творчество приравнивается к преступлению. Дух народа, не подпитываемый созидательной деятельностью новых поколений, постепенно становится эфемерностью, в лучшем случае – достоянием прошлых эпох. А в реальности трудности множатся в геометрической прогрессии: все, что прежде достигалось легко и как бы само собой, теперь дается только через надсаду и надрыв.
Собираются мужики на посевную, но выясняется, что техника еще не отремонтирована. Когда технику отремонтировали, то обнаруживается острый дефицит горюче – смазочных материалов.  ГСМ все же достали, но семян на складе нет, зимой их мышки извели. Когда семена все же привезли из дальних краев, то механизаторы в запой ушли. Механизаторы протрезвели, дожди зарядили. Наконец-то и небо прояснилось, но сроки посевной уже завершились: придется мужикам день и ночь «пахать», чтобы хоть половину посевных площадей обработать. И так – во всем и везде.
Нежданно-негаданно возникают неразрешимые проблемы с рождением детей, с совместным проживанием людей на локальных территориях. Коровы перестают доиться, а вода становится горькой в колодцах. Облученные идеологией марксизма  люди обнаруживают друг в друге массу изъянов, но, увы, не видят достоинств. Полупьяные или одурманенные наркотиками, тупо блуждают вокруг прекраснейших храмов и дворцов, и отказываются понимать, как возвели эти сооружения далекие предки, тем более без всяких приспособлений и механизмов. Глазея на памятники гениальным писателям, искренне недоумевают: Почему в «темные эпохи» создавали шедевры?
Дух народа – сокровеннейшее и ценнейшее обретение, доступное различным человеческим сообществам, приподнявшимся над дикостью и варварством. Дух народа дарит людям чувство любви и стремление к солидарности, к уважению своих предков. Несмотря на бессчетные разногласия и неизбежные трения, современники все же более комплементарны по отношению друг к другу, нежели враждебны. Люди испытывают благодарность к своим святым и праведникам, восхищаются своими легендарными удальцами и венчают лавровыми венками своих гениев. Они хорошо сознают простые истины, что живут на своей земле, что являются носителями особой культуры и подчиняются не чьему-либо произволу, а порядкам, отполированным опытом многих предыдущих поколений.
Чувство любви к своему народу и своей родине немыслимо без любви к своим родным и близким, к своему делу, т.е. это многомерное, благодатное чувство служит поощрению мастерства и выявлению людей, способных вступать в спор со временем. Чем более талантливы эти лучшие люди, тем очевиднее Божья помощь, даруемая им. А чем ярче вспыхивают отдельные личности, тем благообразнее становится лик народа и отчетливее проступает его своеобразие на фоне множества других народов.
Стояние одиноких поэтов в советскую эпоху, особенно в десятилетия свирепого сталинского режима, требовало от этих людей редких волевых качеств. Ведь вокруг них происходили самые мерзкие злодеяния: дети отрекались от своих отцов, а мужья – от своих жен. Мощи Божьих угодников выбрасывались на свалку. Палачей чествовали, как героев. Взращивалась новая порода людей. Человек-винтик или человек-номер, человек-выстрел или человек-удавка – такой одномерный человек отличался исполнительностью, дисциплинированностью, безмозглостью. Из таких людей предполагалось лепить «гармонично развитую личность». Подмена понятий, сродни подлогу или воровству. В итоге понятия утрачивают свой первоначальный смысл, становятся инструментами манипуляций общественным сознанием и неизбежно вырождаются. То есть – обессмысливаются.
На переломе тысячелетий РПЦ причислила к лику святых около двух тысяч человек, преимущественно из среды священнослужителей. Вопреки всем громокипящим революционным преобразованиям, эти люди не отреклись от   веры своих отцов и прадедов. Они пополнили собой длинный список мучеников, не сломленных тиранией. Что же касается поэтов, то они продолжали жить, и жизнь постоянно требовала от них спокойной самоотверженности. Они не могли умереть, не исполнив своего долга. Они воспринимали свой творческий дар как вполне определенное задание провиденциальных сил.
«Будь как все!» – громогласно требует от поэта мрачная эпоха. Поэт как бы и не слышит этого требования. Он внешне спокоен, даже апатичен. Те творческие личности, которые не выдерживали психологического давления, позволяли своему гневу выплескиваться наружу. И немедленно погибали, а вместе с ними исчезал их бесценный дар.
Характер поэта проходил особую закалку. Поэт ценит и бережет свой талант, воспринимает его наличие не столько как привилегию, сколько как обременение. В его душе идет спор: Что сильнее – богобоязненность или страх осуждения массой? Если страх сильнее, то талант гробится отчаянием: ноги подкашиваются от одного грозного вида высокого начальства. Талант измельчается вследствие утраты человеческого достоинства: образовавшаяся пустота заполняется алкоголем или другим дурманом. Талант подтачивают невзгоды, беспросветная нужда или жажда почестей среди кровавой вакханалии. Велик соблазн стать обеспеченным среди миллионов обездоленных и обобранных людей, быть превозносимым пропагандой до уровня величайших творцов прошлого, превозносимым на фоне абсолютного унижения всех сословий и ожесточенного затаптывания благородного облика человека.
Спор идет в душе поэта, но выбора у поэта практически нет. Чтобы творить, он должен быть спокойным и неприметным. А чтобы выживать в агрессивной среде и тем более в ней преуспевать, ему нужно отказаться от своего дара. Но занимаясь творчеством, он прекрасно понимает: если его выявят как поэта, то немедленно причислят к отъявленным негодяям. Ведь для преступников и мародеров во власти творчество тождественно тягчайшему преступлению.
Конечно, не столь нужда и привходящие опасности были тяжелы для русских поэтов, сколько сбережение себя, как носителя божественного огня. Сберегая себя там, где «сатана правит бал», человек автоматически приходил к отъединению от коллективов. Быть незаметным для сексотов, для всевидящего ока «компетентных органов», и в то же время активно противостоять повсеместному злу – такие жизненные позиции взаимоисключались. Но только на первый взгляд. Да, зло наползало на огромную страну, как мглистый туман. Этот туман выстуживал душу, замедлял биение сердца, гнал по ночам жуткие сновидения. Он удушал божественный свет, а «светлое завтра» сквозь клубящуюся тьму представало нагромождением гигантских технических систем. В государстве, созданном как отлаженный механизм насилия, люди могли быть лишь строительным материалом или единицами статистического учета, а поэтика становилась постыдным занятием, присущим болтунам и лентяям.
Вот чему противостоял одинокий поэт – неизбежной перспективе низведения человека до муравья или до пчелы. И столь неравная борьба со злом, как черная дыра,  поглощала у поэта его тепло и его энергию. Одно утешало поэта.
«Творчество не есть только борьба со злом и грехом – оно создает иной мир, продолжает дело творения» (Бердяев).
Творчество – есть не орудие гнева, а посильный отклик человека на таинственный призыв, идущий из метафизических сфер. Это встречное движение души поэта, взмывающей ввысь к нисходящему духу. Ведь нельзя заставить себя создать художественное произведение. Подобное принуждение приводит только к тому, что человек вымучивает из себя очередную книгу или оперу. Замысел приходит к поэту вне его воли и саморазрастается в душе поэта, властно требуя своего оформления. Поэт творит самозабвенно, потому что нет для него важнее и неотложнее дела. А сражаясь лишь с ложью, которой напитаны лозунги и агитки,  с нравственным одичанием агрессивно настроенных масс, он не одержит побед на поле духовной брани, а лишь истощит все свои силы и не создаст ничего примечательного и жизнестойкого.
В обществе, где все позволено, только бы тиран остался доволен, борьба со злом способна превратить поэта в воителя, но не в созидателя. Зло коварно тем, что провоцирует на героическую борьбу с собой, но будучи повсеместным, склоняет творческую личность к распылению сил. Зачастую личность от подобного распыления просто разрушается. Отнюдь не случайно героические воители против очевидного зла, в случае своих побед, нередко сами становились олицетворением нового зла.
Поэт берется за заранее проигрышное дело. Одинокий человек, без полезных связей, денег и оружия противостоит одичавшей толпе, которую пропагандистский аппарат льстиво величает народом. И тот же аппарат назойливо настаивает: «Народ всегда прав!» Аппарат – это не просто набор громкоговорителей и ретрансляторов, это и набор определенных агитбригад и прочих «творческих» коллективов, которые поют и пляшут, исправно выступают со статьями в газетах, регулярно издают романы и повести, заботливо оформляют «красные уголки» портретами вождей и проводят там политинформации.  Для всегда правого народа настоящие поэты стоят на высоких трибунах в дни революционных праздников, с добрым прищуром смотрят на трудящихся с парадных портретов или бронзовеют на площадях и в скверах. В свою очередь, люди назначенные властями на роль поэтов и проверенные испытаниями классовой борьбы, не стыдятся громогласно признаваться в своей горячей любви к правителю. И власти, и сам вождь - рупор истины, тоже не стыдятся признаваться в своей любви к таким настоящим  поэтам, являющимся выразителями чаяний и переживаний всегда правого народа. Народный писатель не сторонится масс, и признательные массы в ответ окружают такого номенклатурного литраба почетом и уважением.
Поэт-одиночка, изгой и отщепенец, среди ликования масс на праздничных манифестациях и в пору будней героических пятилеток, днем и ночью жаждет лишь тишины и покоя. Он прекрасно понимает, что даже не будет забыт, потому что его некому забывать. Но понимает и то, что его участь предпочтительнее, чем забвение для «прогрессивно мыслящих писателей», наступающее после многошумных компаний разоблачений, поношений и откровенной травли. И он продолжает творить: украдкой, урывками, порой удивляясь самому себе. Он может ютиться в сыром подвале, куда возвращается после обязательной трудовой повинности. Он стоически претерпевает стужу в концлагере, куда попал из-за своего происхождения. И, тем не менее – творит, чем только усложняет свою участь. Но ведь облегчить свою участь стремятся лишь те, которые живут тяжело и трудно. А те, кто сознательно обременяет себя дополнительными ограничениями и заботами, живут не столь тяжело и трудно. Пожалуй, в этом заключается один из наиболее любопытных парадоксов творчества.
Если есть возможность, то поэт пишет рукопись и прячет ее в тайнике. Если нет такой возможности, то выучивает свои произведения наизусть и хранит их в своей памяти. Он – чужой на своей исконной родине и не видит малейших признаков, которые бы обнадеживали на изменения людоедского режима. И все же поэт непоколебимо верит в то, что когда-то созданное им и спрятанное, чудесным образом прорастет сквозь золу и пепел, сквозь груды руин и толщу кровавой трясины. Его затворничество и непроницаемость интенсивной внутренней жизни питают опыт подвижников-исихастов; его стремление быть личностью проистекает из-за приверженности аристократическому этосу. Поэт в советской России – пожизненный узник, «невольник чести», наследник богатой литературной традиции, которая живет в нем и продолжает плодоносить.
Литературное произведение в подобной ситуации предстает посланием далеким потомкам, которые когда-то обязательно вернутся на поле русской культуры после напрасных блужданий по буеракам и загаженным пустырям. А творчество по своей сути предстает актом веры в божественную мудрость, способную пережить любую ложь. Творчество выступает и надежным способом сохранить свое человеческое достоинство. Стремление к красоте, истине и добру пересиливает в одной личности давление многомиллионной массы, впавшей в жуткое самообольщение от похоти мирового господства.
Поэты-одиночки, не подозревая о существовании друг друга, точно двигались по узким штольням: столь разные, несопоставимые между собой и в то же время схожие тем, что своим подвижничеством завершали пятивековое преодоление различий в России между эллинизмом и христианством. Божественная мудрость представала перед русскими поэтами то Афиной, то Софией, то Богоматерью, то Розой Мира. У каждого из поэтов религиозное чувство имело свои оттенки, но именно оно выступало главным побудительным мотивом в их жертвенно-созидательной деятельности. Они жили в насквозь милитаризованной стране с верой в Слово, которое способно одухотворять плоть. Вера поэтов, разрозненных и молчаливых, противостояла вере абсолютного большинства советского общества в «молочные реки и кисельные берега». Ради приближения к этой заветной мечте и совершались ежедневно и еженощно чудовищные гекатомбы. Не рассчитывая даже на отклик, поэт своей деятельностью отстаивал извечную красоту мира. Он жил, превозмогая страх перед Зверем, и оставался цельной личностью, необъятным, цельным миром в юдоли страданий. Сочетая в себе качества кроткого праведника и смельчака-героя, созерцателя и созидателя, поэт вырастал в заступника духа народа.
М. Булгаков в 30-е годы (последнее десятилетие недолгой жизни поэта) не опубликовал ни строчки. И после того, как он ушел из жизни, над его могилой долгие годы колыхалась «трава забвения». Н.Крюков после создания повести «В деревне» прожил еще 17 лет, конечно, в полной безызвестности. А после смерти писателя рукопись его повести «В деревне» пролежала под спудом еще 55 лет. Ал. Лосев прожил почти целый век и только на исходе своей долгой жизни услышал, что его труды стали национальным достоянием. Если бы и Д. Андреев прожил  столь долго, то убедился бы в том, как высоко его ставят среди поэтов. А вот о великом крипто-поэте Н.Шатрове до сих пор мало кто знает.
После произвола безбожной и преступной власти разрозненные фрагменты русской культуры стали постепенно складываться в единую картину. Картина эта оказалась весьма представительной и отнюдь не бедной по своему содержанию. Русское зарубежье и внутренняя эмиграция, наследие замученных и казненных поэтов явили нам яркую плеяду личностей, исполненных подлинного величия. Дух русского народа, попираемый человеконенавистнической идеологией на протяжении 3\4 века, не был сломлен, благодаря смельчакам и упрямцам, насельникам горнего мира.
Поэтика ХХ века органично дополняла и обогащала русскую культуру. А дьявольские потуги марксистского ордена превратить великую страну в кладбище и вознести своих вождей до вечно живых идолов, закончилась полным конфузом. Аристократическая невозмутимость редких одиночек оказалась могущественнее безумия миллионных масс. Поэты – это «люди подлинной и высшей свободы, которые не ищут власти и не принимают подчинения» (Вышеславцев).
Творческие личности, ушедшие во внутреннюю эмиграцию, создали всего лишь несколько произведений. Если сравнивать их количество с терриконами из книг, выданными «на гора» официозом, то эти числа будут просто несопоставимы между собой. Более того, «литрабы» постоянно испытывали творческие муки и постоянно просили у властей материальных компенсаций за своей нелегкий труд. Аппетиты маститых и начинающих сталинских писателей неуклонно росли. «Росли» и Дома творчества, персональные дачи, ставки гонораров, выделялись новые квартиры и автомобили, создавались новые редакции журналов. Тысячи людей шуршали бумагами в издательствах, секретариатах, литфонде, наградных комиссиях, президиумах, и в региональных отделениях СП. Были составлены устойчивые и немалые сметы расходов, связанные с празднованием юбилеев «признанных народом» писателей, имелись сметы расходов и на случаи проведения пышных траурных церемоний. Постоянно расширяющаяся сеть библиотек обеспечивала размещение миллионных тиражей книг, разрешенных Главлитом к изданию. Партия требовала от своих членов приобретать и читать «героические эпопеи» советских классиков. За редчайшими исключениями все эти книги давно стали достоянием пунктов приема макулатуры.
Эмиграция, как внешняя, так и внутренняя, отдала свои шедевры буквально даром. За границей, тиражи их книг редко превышали тысячу экземпляров, а в России не публиковались вообще. Эмигранты ничего не просили ни у властей, ни у трудящихся масс. Многие изгнанники претерпевали острую нужду, не имели, ни своего жилища, ни своей семьи. Их по праву можно назвать солью земли русской, светом русской культуры, совестью нации,   аристократами духа.
«Прирожденные аристократы духа не слишком усердны. Их творения возникают и в спокойный осенний вечер падают с деревьев без того, чтобы их остро желали, взращивали, вытесняли новым. Неустанное желание творить – вульгарно, и свидетельствует о ревности, зависти и честолюбии. Если человек есть Нечто, то, собственно говоря, не должен ничего делать – и делает все же весьма много. Существует порода более высокая, чем «продуктивный человек» (Ницше).
А те несколько рукописей, которые оставили после себя «эмигранты на родине» и которые чудесным образом «не сгорели», не только превышают по своей значимости горы книг, выпущенных тружениками пропагандистского аппарата, но и являются убедительной апологией народа, как коллективной личности. Изоляция отнюдь не препятствовала их творчеству, а физическая смерть отнюдь не угашала божественный свет, присутствующий в их произведениях. Непроявленность поэтов в качестве активных строителей «светлого завтра» не перешла в вечное забвение. Рукописи, оставшиеся «в столе» (в архивах родственников или друзей, спрятанные в тайниках или просто не истлевшие на пыльных чердаках), проступают из небытия, перестают быть крамолой, легализуются в качестве национального достояния. Этот процесс, конечно, страдает аритмией, сопровождается шумихой в СМИ, которые выуживают из прошлого совершенно никчемные или пикантные подробности из жизни поэтов. Но если отвлечься от этой трескотни и мишуры (от вала диссертаций и монографий словоохотливых «ведов», от привинчивания мемориальных «досок»), то процесс легализации каждой несгоревшей рукописи можно трактовать как долгожданную встречу души поэта, запечатлевшуюся в его произведении, с воспарявшим духом народа. Происходит чудо воскресения творческой личности, давно лишившейся плоти, но со своим именем и со своей судьбой. Созданные поэтом образы и воплощенные в творениях идеи не нуждаются в поощрениях, не являются объектами мелочных интриг, но и смерти неподвластны. А дух народа, стяжая божественный свет, таящийся в произведениях поэтов, просветлевает. Именно это просветление и заставило массы ужаснуться своему одичанию, отшатнуться от идолов на портретах и в бронзе. И отшатнувшись, люди стали спрашивать самих себя: «Кто мы? Куда идем?» И стали с превеликими трудностями вспоминать «имя свое», свое прошлое, свой характер.
Дух народа так же необходим для исторической общности, как солнце для всего живого на земле. Дух народа сочетает в себе свойства человеческие, но сверхличные, а также в нем присутствует неотмирное и божественное. Духовное ядро народа легко представить себе в виде мистического сгущения мудрости поколений, исторического опыта сменяемых эпох. Но мудрость и опыт должны быть как-то оформлены и проявлены, и только поэтам по силам подобная задача.
Если материальные интересы неизбежно разобщают людей, то духовное ядро придает различным социальным группам и отдельным индивидуальностям схожесть переживаний, т. е. определяет состав чувств исторической общности и направленность ее целеполаганий. Духовное ядро – это мистифицированное солнце, странный вымысел, имеющий все свойства реальной субстанции. Подобное солнце очевидно лишь для носителей определенной культуры: лишь для них оно излучает свои животворные лучи. Это излучение легко проникает в души людей и согревает их, и люди сознают свою причастность определенным ценностям и традициям. Незримые лучи преломляются сквозь призму житейского опыта конкретного человека, искажаются вибрациями сиюминутных настроений – поэтому и воздействуют неодинаково на разных людей. Кто-то воодушевляется, кто-то старается их не замечать, кто-то робеет перед открывшейся высотой и стремится заглушить страхи развлечениями или отупляющим монотонным трудом.
Когда мы говорим, что человек живет по совести, или идет против своей совести, или совсем не имеет совести, то мы как бы пытаемся оценить воздействие незримых лучей «локального солнца», сияющего над народом. Совесть – это тепло, которое передается конкретному человеку от духовного ядра. Подобное тепло легко выветривается. Поэтому у человека без совести – хронически застуженная душа. Нехватка тепла принимает массовый характер, когда с «локальным солнцем» случаются затмения. Нет, светило не исчезает, но будучи условностью, приобретает свойства никчемного вымысла. Его лучи наталкиваются на непроницаемую преграду. Являясь незримыми, они перестают присутствовать и в ощущениях людей. Возвышенные чувства притупляются или засыпают, а вот инстинкты бодрствуют и празднуют свои победы.
Советский период резонно назвать периодом затмения. Причем этот период оказался настолько длительным, что многие люди рождались, жили и умирали при нем. То есть само затмение стало для них вполне «привычным делом». Подобное явление было даже весьма удобно для так называемых «темных личностей» – всегдашних маргиналов, поборников торжества «низа» и низости. Но мир не может не меняться. И затмение стало проходить. И стали выясняться следующие тревожные обстоятельства. Города, куда в ходе строительства социализма перебралось подавляющее большинство населения, покрылись густым смогом. И люди растерянно блуждают в рукотворном тумане, расшибают себе лбы, падают на ровном месте, кого-то клянут, на чем свет стоит, кого-то зовут на помощь. Но тем, кого клянут, все равно, что о них думают остальные люди, а те, к кому взывают о помощи, смущенно молчат, потому что ничего толком не умеют делать
И повинны в этом смоге, в этой всеобщей глухоте и беспомощности не только индустриализация и последующая автомобилизация населения, не только не стихающие «марши энтузиастов», но и сами люди, испорченные стремлением приспособиться к тоталитарному режиму, а затем приноровиться к «тараканьим бегам» за барышами и прибылью: люди стали источать липкие испарения, застилающие небосвод мутной пеленой. Вот лучи незримого солнца и запутываются в этой пелене. Сумерки не спешат уходить и гостят на гигантской территории все дольше. Ясных дней все меньше и меньше. Что касается электрического света, то он очень эффективен для припозднившихся прохожих, но средством замещения божественного света служить не может.
Отнюдь не случайно заговорили с разных трибун о духоте бездушия, об экологии культуры. То какой-то год «Годом русского языка» нарекут, то другой год - «Годом русской литературы». Но, все эти разговоры и «акции» вязнут  в празднословии всполошных хлопобудов (хлопочущих о будущем), призывающих порошкообразное общество к солидарности – чтобы единым многомиллионным выдохом сдунуть смог с больших и малых городов. Звучат и голоса тех общественных деятелей, которые призывают раздраженных и замотанных от вечной нервотрепки горожан вернуться в заброшенные деревни и села, зачерпнуть там «родниковой правды». Немало и тех, кто шумно собирается уезжать из «этой страны».
Призывы и панические вскрики, увы, только зависают в густеющем смоге. «Солидаристы» почему-то яростно враждуют между собой. «Деревенщики», если и живут в деревнях, то только как дачники. «Беженцы» снуют туда-сюда и фактически занимаются контрабандой антиквариатом.  Власти воруют. Блюстители порядка бесчинствуют. Врачи морят больных псевдоснадобьями.
Много происходит безобразий – в любой сфере жизнедеятельности общества. Огромная страна живет лишь за счет продажи невосполнимых природных ресурсов. Первое  десятилетие  XXI в. не случайно назвали «нулевым периодом для нулевых людей». Подобный пейзаж после битвы за коммунизм очень четко представлял себе еще в 30-е годы  века ушедшего изгнанник Федотов:
«Нет, решительно нет никаких разумных человеческих оснований представлять первый день России «после большевизма», как розовую зарю новой свободной жизни. Утро, которое займется над Россией после кошмарной революционной ночи, будет скорее то туманное «седое утро», которое пророчил умирающий Блок. И каким же другим может быть утро после убийства, после оргии титанических потуг и всякого дурмана, которым убийца пытается заглушить свою совесть? Утро расплаты, тоски, первых угрызнений… После мечты о мировой гегемонии, о завоевании планетных миров, о физиологическом бессмертии и земном рае – у разбитого корыта бедности, отсталости, рабства – может быть национального унижения».
Большинство людей в постсоветском обществе не решается заглядывать в будущее и живет одним днем. Многие пристально всматриваются в прошлое, ищут «малую родину», но с великим трудом вспоминают какого они рода-племени. Значительная часть граждан и гражданок решительно не хочет помнить и того, что творили в годы беззакония и всяческого насилия. Не чувствуют за собой вины. Вообще ничего не чувствуют. Немеркнущий свет, излучаемый духом народа, никнет в миазмах и маразмах, источаемых больным обществом, не достигает душ отчаявшихся и ожесточившихся людей, не согревает их сердца. Опившиеся сивухой марксизма – подлинным опиумом для народа, люди страдают и мучаются от горького похмелья. Их буквально трясет и ломает, у них кружится голова и опускаются руки. Мир горний – сам по себе, и мир дольний – сам по себе. Лишь поэтам под силу соединять эти миры.
Все живое радуется солнцу. Оно обогревает землю, дает жизнь всходам, присутствует в благоуханной спелости плодов обильного урожая. Без солнца невозможна жизнь. А дух народа – это тоже солнце, только бесплотное, незримое. Оно сосредотачивает в себе созидательную энергию выдающихся личностей, сумевших высоко подняться над потоком будней и мелочных забот. Оно хранит в себе память о чаяниях и надеждах сменяющихся поколений, просветляет сознание людей. Дух народа – это исток внутреннего единства людей, образующих историческую общность и сосредоточие оригинальных черт и свойств соборной личности. Сквозь мельтешение быстро гаснущих событий, сквозь наслоения конфликтов и братоубийственных усобиц, проницательные люди обнаруживают общность судьбы со всеми теми, кто жил до них на родной земле. Дух народа – это чудодейственная стяжка, задающая поколениям общность мироотношения. Благодаря этой стяжке, дети достраивают то, то не успели построить их отцы: правнуки бережно восстанавливают красоту, созданную прадедами и порушенную ветрами перемен. Все забытое и плодоносное когда-то снова обязательно возрождается благодаря коллективной памяти – духу народа: возрождается потому, что это родное, столь необходимое для полноты жизни было когда-то утрачено по недоразумению или из-за натиска жестоких обстоятельств. Все утраченное не уходит навсегда, а сохраняется в символах и преданиях, идеях и образах. Дух народа содержит в себе все нетленное и ценное, что создано лучшими сынами народа с Божьей помощью. Дух народа – это постоянно меняющееся явление, которое способны выразить лишь редкие единицы. Их и зовут поэтами.
Не всегда заметные в дольнем мире, они не расталкивают локтями ближайших конкурентов вследствие отсутствия последних, не торопятся заявить о себе, потому, что знают себе настоящую цену. Именно они своими непревзойденными творениями придают народу блеска и величия.
Великие народы исчезают с исторической арены не вследствие стихийных бедствий, моров или порабощений жестокими завоевателями, а из-за оскудения своего духа. За оскудением идет слом нравственных опор общества. Все высокое низвергается, чистое изгаживается, неприкосновенное оскверняется. Святыни и шедевры утрачивают ореол божественного происхождения, присваиваются чернью для выгодного обмена «на пироги и пышки». Происходит затмение общественного сознания. Становится нормой враждебность по отношению слабому. Злобная зависть к сильному тоже становится будничным делом.
Такое общество обязательно дробится на части, а части – на группировки, внутри которых бушует борьба за лидерство, блазняшее бесконтрольным правом казнить и миловать.
Очаги энтропии разрастаются как лесные пожары под порывами ветра. Враждебность губит многолетнюю дружбу. Светлая любовь становится посмешищем. А творчество вырождается в кустарщину или в жалкое прислужничество атаманам и паханам. Оскудение духа так же губительно для исторической общности, как эрозия почвы для будущих урожаев. При эрозии почвы, земля, некогда щедрая на обильные урожаи, превращается в порошкообразную массу, не пригодную для посева. Вместо зеленеющих полей, люди оказываются в гуще клубов пыли. При оскудении духа ураганы и тайфуны разметывают во все стороны некогда многочисленные и державные народы. Гонимые своей злосчастной судьбой, люди пребывают во взвешенном состоянии, то есть не чувствуют под своими ногами ничего кроме пустоты. Они кувыркаются, крутятся, сталкиваются друг с другом. Что их ждет? Океан забвения. В лучшем случае ненадежное пристанище на чужбине, где им придется выворачиваться наизнанку, чтобы врасти в чужую культуру.
Дух народа слабеет, когда не подпитывается творческой устремленностью новых поколений. Массовое безумие отъединяет общество от метафизических сфер. Чахнет религиозное чувство в душах людей, пригодных к созидательной деятельности. Дух народа становится достоянием прошлого. Его пульсация уже никого не подвигает на выдающиеся свершения, жертвенные поступки и героические подвиги. Бесславно умирают благородные и достойные люди. Косная материя торжествует свои победы. «Движение плоти» становится самодовлеющим, исчерпывая собой все проявления человеческой жизнедеятельности. А душа обретает тождество с прочими выдумками праздных фантазеров.
На протяжении целого века дух русского народа подвергался суровым испытаниям, которые шли волна за волной, туча за тучей. Так получилось, что выдержать эти испытания сумели лишь немногие. И среди этих немногих поэты занимают самое достойное место.
В холоде и голоде, в изоляции, они сумели создать заслон бедствию, обрушившемуся на русскую культуру. Они вели односторонний разговор с современниками, которые их просто не слышали. Поэты, тем не менее, верили, что когда-то станут различимы их тихие и спокойные голоса. И эти голоса действительно стали хорошо слышны, несмотря на грохот обрушений цитаделей тоталитаризма: их не может заглушить галдеж и балдеж массовой культуры. И те, кто слышат русских поэтов, творивших в полном забвении, чувствуют себя перед ними в неоплатном долгу.
Благодаря поэтам, в мир по-прежнему изливается божественный свет, дарующий людям неземную милость. Этот свет, как и в прошлые времена, неочевиден для большинства людей. Ведь они всецело поглощены бытовыми проблемами, интригами, сенсациями... Так было, есть и будет. Но поэты знают, что скрытое когда-то обязательно проступает на поверхности жизни, становится явным. Изреченное слово есть «меч» или «посох» и составляет содержание их жизни. Каждое творение есть акт веры в торжество духа над косной материей. Поэты заняты очень серьезным и очень важным делом. Мудрость веков стоит за их плечами. Дело поэтов продолжается.

Юрий Покровский

Русская Стратегия

Приобрести книгу в нашем магазине:

Покровский Ю.Н. Русское. Книга II.

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733

Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
 

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii