Человеческое общество даже в условиях полицейско-казарменного режима неоднородно. Всегда в нем образуются мини-общества или корпорации, или касты. И у каждого подобного мини-общества есть свои «авторитеты», «боевые штыки», «рабочие лошадки» и «никудышные людишки». Даже среди художественной богемы, бродяг или неотмирного духовенства существуют свои градации. В каждом мини-обществе – внутренние уставы, свои события и праздники. Это разнообразие, с одной стороны, разводит людей по разным отсекам жизненного пространства, но, с другой стороны, именно это разнообразие и составляет богатство нашей текущей жизни.
В каждое мини–общество большинство людей попадает смолоду, и остается в нем на всю жизнь. Хотя немало есть и мечущихся натур, которые успевают побывать то торговцами, то воинами, то чиновниками, то монахами. Каждое такое сообщество держится на подражании определенным образцам, что позволяет неофитам приобретать соответствующие навыки, бывалым людям поддерживать полезные связи, а лидерам  – сохранять свой авторитет и свое влияние. Изредка в такие сообщества попадают люди, которые первоначально стараются жить в соответствии с определенным уставом и претендуют на определенную роль. Но однажды испытывают нечто похожее на толчок или на ожог в груди. Те, кто был влюблен, знают, что это такое. После такого толчка вся красота мира, все истины жизни, все проявления совершенства сосредотачиваются в пленительном образе или завораживающей идее.
Рожденный мудрецом и творцом – тоже влюблен, но объект его смутного влечения зачастую не столь очевиден и конкретен, как прекрасный женский образ. Он обнаруживает наличие некоей зависимости своих поступков, мыслей, побуждений от таинственной власти, неочевидной для окружающих. Его внутреннему взору открываются события, отгремевшие тысячи лет назад. Он может разговаривать с ангелами или заключать сделки с самим чертом. Перед ним как бы раздвигается занавес. Видения и знамения обступают его со всех сторон, переиначивают взаимосвязи между привычными явлениями. Образы Дон Кихота или кн. Мышкина нельзя придумать как шараду, или изобрести, как электрическую лампочку. Подобные образы нисходят к слабому человеку, обуреваемому сомнениями и страстями, с божественных высот и делают того человека всесильным и необыкновенно упорным. Гений чувствует, что его точно подхватывает невидимая волна и возносит все выше и выше. Голоса современников становятся все глуше, их облики превращаются в размытые пятна. Но среди облаков проступают другие образы - мыслителей прошлого или прекрасных серафимов. И еще образы, совсем пока что неведомые миру живых. Движение могучей волны ободряет, освежает и захватывает дух. «Есть все основания доверять Достоевскому, когда он говорит, что «видел истину»,  – писал А.В. Гулыга.  Наивно полагать, что истина открылась русскому пророку на плацу, в момент имитации казни. Это ключевое событие могло произойти в довольно будничной обстановке, например, после выпитой чашки чая.  
Откровений почему-то ждут, когда оказываются в критической ситуации, на краю бездны или на пике наслаждения. Почти с каждым человеком за его жизнь происходит (и не раз!) что-то такое, от чего темнеет в глазах и захватывает дух. Но подобные состояния отнюдь не являются прологом знамения. Клинические случаи вообще никак не связаны с откровениями. Люди впадают в кому, многие умирают, но, благодаря усилиям врачей, возвращаются к жизни, некоторые даже что-то там видят, вроде тоннеля. В отличие от медицинской помощи, откровение – это милость небесных сфер. «Бог в помощь», – высшая из наград, которых удостаивается человек. А дьявольские происки – сильнейшие из соблазнов, с которыми не сравнится ни одно земное искушение.
Одной индивидуальной волей большинство выдающихся человеческих свершений не объяснишь. Нужны еще Божья милость или покровительство дьявола. Зверушки рождаются, чтобы размножиться и умереть. На протяжении всей своей долгой истории люди стремятся избежать подобной участи. Они ищут признаки того, что отличает их от зверушек и прочих тварей. Они придумывают ритуалы, приобщающие их к метафизическим сферам, строят пирамиды или величественные соборы, создают династии, церкви. Вытачивают из камня или дерева идолов и несут им самое драгоценное в слепой надежде быть замеченными, услышанными и понятыми высшими силами.
Человек жив надеждой на бессмертие. Но возможно ли оно в принципе? И кто его обрел?  Этого никто не знает. Метафизические сферы справок не выдают. Но есть немало свидетельств «очевидцев истины». Причем они становятся такими очевидцами не за какие-то выдающиеся заслуги перед обществом. Моцарт был услышан Там в весьма нежном возрасте. И Лермонтов еще в отроческие годы знал, что он – поэт. Хотя носитель высоких отличий внешне ничем не выделяется из остальных людей: может быть хорош собой или обладать заурядной внешностью, может похвастаться отменным здоровьем или, наоборот, постоянно прихварывать. Никаких аргументов не хватит, чтобы объяснить, почему Александр Македонский, бившийся во всех сражениях в авангарде своей армии, не был убит. Почему юная девушка (Орлеанская дева) сумела возглавить освободительную войну? Гораздо легче растолковать людям, почему великий греческий полководец был отравлен, смелая девушка отправлена на казнь, а гениальный австрийский композитор нашел свое последнее пристанище во рву, предназначенном для захоронений бродяг и прочих сомнительных личностей.
Тайное рождение, по сути, является обнаружением человеком томительного, изнурительного ига, когда он не может «молчать», не может не сражаться даже тогда, когда один противостоит миллионам. Миром правят идеи и мифы. Утверждая свои идеи или мифы, такой человек становится подлинным правителем, «властелином умов». Зачастую он поступает разуму вопреки: не хочет, а делает. Вспомним страсти по Христу. Или разлад графа Л.Н. Толстого со всем миром, повернувшимся к «золотому тельцу». Многое из того, что мы называем «человеческое» (осмотрительность, стремление к безопасности или к получению наград за свои старания), становится малозначительным, когда личность оказывается допущенной к общению с метафизическими сферами. Человек, получивший пропуск Туда, поневоле отъединяется от людей, становится зиждителем или изгоем.
Личность обладает сознанием и руководствуется велениями рассудка. Личности ткут системы отношений, вышивают порой удивительные рисунки и золотые узоры. Они воспринимают жизнь, как воспитание своих чувств. Они способны отказываться от яств на пиру, не поддаваться женским чарам, даже будучи окруженными прекрасными нимфами. Они могут действовать без сна и отдыха, лишь изредка уступая приливу подсознания. Последнее являет собой в человеке его тварную природу. Стихия вожделений и страстей по-прежнему правит подавляющим большинством людей. Именно эта стихия понуждает бедолаг предаваться многочисленным «слабостям» даже тогда, когда эти бедолаги не хотят раболепствовать перед своими пороками. Но сила разбуженных дьявольских стихий несоизмерима с силой воли человека, эта стихия увлекает свои жертвы в мрачные лабиринты примитивных желаний, оглупляет, одурманивает и обобранными вышвыривает «отстрелянные гильзы» на свалку. В отличие от «железных людей», ткущих паутину общественных отношений или выстраивающих сложные иерархические пирамиды, гений или герой ведомы вдохновением. Ими правит дух, они одержимы видением истины и потому преодолевают сокрушительную власть времени.
Личность последовательно, неутомимо восходит на все более высокие ярусы общественного признания или государственной власти. Это возвышение для всех очевидно и понятно. Для всех очевидны и оступившиеся, нарушители законов и правил общежития. Но восхождение героя или гения далеко не всегда связано с ростом социального статуса. Че Гевара отказался от завоеванной власти, от высоких должностей и бесславно погиб партизаном на чужбине, не дожив, до сорока лет. Все марксисты  зарекомендовали себя, как отъявленные негодяи, палачи и тираны. А Че – единственный из них герой. В том же малочисленном ряду находится и академик Сахаров, легко променявший свои награды,  звания и сбережения на поношения и многолетнюю травлю, протестуя против попрания государством человеческого достоинства.
Что видит и слышит гений? Это ведомо лишь ему одному. Его привилегии неочевидны. Зачастую он не только выпадает из сложной иерархической соподчиненности, присутствующей в каждой корпорации, но и отъединен от всего окружающего мира. В основе поэзии – изумление человека, созерцающего красоту природы и величие исторических событий. Но Гомер был слепым.
Композитор в чуткой тишине слышит дробный стук капели, щебет птиц, нежный девичий смех или различает гул снежных лавин. И все эти звуковые вибрации порождают в его душе ответные отклики-созвучия. Но Бетховен был практически глухим. Когда Пушкин кричал: «Ай, да Пушкин, ай, да сукин сын!», - то это была не похвальба перед собратьями по перу. Просто он почувствовал, что принят Там в качестве «своего». Учреждение почетных академий, куда пожизненно избирают строго ограниченное количество наиболее заслуженных деятелей науки, литературы, искусства, политики, является всего лишь жалкой копией объективно существующего ареопага, в котором человеческое обретает метафизические свойства.
Возможность разговаривать с великими прошлого, воздавать им хвалы, спорить с ними, брать с собой в «проводники», отправляясь в путешествия по областям, которых не отыскать на глобусе – все это и есть приметы привилегированности. Этот круг общения разительно отличается от творческой или научной среды и политических закулис тем, что свободен от наград и интриг. Но даже в том незримом  ареопаге существует иерархия. Те, кто попал Туда в древние времена, занимают первые ряды, а те, кто пришел в более поздние эпохи, довольствуются дальними рядами. Других градаций и рангов нет. Облаченные в белое, удостоены богообщения, а те, кто - в красном находятся под покровительством дьявола. Великий спор в ареопаге не стихает уже двадцать пять веков. Говорят в основном на греческом. Изредка переходят на латынь. Мужчины составляют абсолютное большинство.
Многочисленные мистерии, вращающиеся вокруг свершения таинств, ритуалы посвящения в закрытые сообщества «избранных», торжественные интронизации выступают всего лишь посильной имитацией встречи человека с метафизическими силами. Люди нуждаются в зримых эмблемах и с готовностью окунаются в сладостные иллюзии. В одних обрядах участвуют преимущественно добродетельные люди, в других преобладают настоящие злодеи, но сущность имитации приобщения к небесному или инфернальному от этого не меняется. Не может человек своими манипуляциями и заклинаниями открыть врата, скрепленные семью печатями. Иначе бы архангелы превратились в привратников, а черти бы прислуживали сильным мира сего. Но человеку трудно отказаться от подобных самообольщений. Ему мнится, что, чем почетнее в глазах собратьев носимый титул, тем ближе обладатель титула к бессмертию. Общественная жизнь не может проецироваться на жизнь вечную. Но жизнь вечная отбрасывает свои отблески и свои тени на историю и на смену эпох.
Божественное и дьявольское сосуществуют рядом: они сталкиваются и сшибаются, высекая то «божьи искры», то пламя войн и катастроф. Бог, в любых своих проявлениях, милостив и терпелив. Он дарует прозрение тому, кто чувствует себя слепым, наделяет слухом того, кто тщится услышать гармонию звуков, сложенных в стройный мелодичный ряд. Бог позволяет узнать еще не наступившее, отягощая человека нелегким знанием. Дьявол – вспыльчив и жаден. Он гонит и понукает, не давая своим избранникам ни минуты покоя. «Не успеешь! Опоздаешь! Отстанешь от других!» – вот традиционные его предупреждения, которые отдаются громким эхом в головах людей, мучимых бессонницей. Эти предупреждения проступают из гула встревоженной крови, сбивают с ног отчаявшихся, вгоняют свои жертвы в стылые могилы.  
Мы можем изумляться безукоризненной работой сложнейшего механизма, который выполняет операции точнее и быстрее каждого из нас. И механизм при этом не устает. Мы можем завидовать свободному полету птицы, чья тень беспрепятственно скользит по нашим обращенным к небу лицам. Но все эти чувства отнюдь не означают, что человек хотел бы стать машиной или парящим в воздухе существом. Он хотел бы быть собой. Каждый из нас в той или иной степени ощущает на себе власть метафизического. Для кого-то такая власть более чем опосредована, для кого-то – единственная реальность.
Жизненный путь – это направленность влечения. Куда манит человека сильнее всего, туда он и продвигается. Драма жизни – есть драма выбора. Нельзя восходить и сползать одновременно. Придерживаясь одной стези, отворачиваешься от остальных. Полюбив одну женщину, забываешь о других красавицах. Признавая величие Бога, неизбежно вступаешь в борьбу с проявлениями дьявольского. Склоняясь перед дьяволом, отстаиваешь свои права на попрание истины. Будучи нарциссом, неизбежно замираешь над водной гладью, отражающей драгоценный облик. Так и стоишь, пока держат ноги.
К божественному продираются через тернии, преодолевая горные перевалы. И обычно не доходят: слишком велика дистанция. Многие буквально обугливаются от невзгод и перенапряжения на том пути. Герои и гении, праведники и святые, наоборот, преодолевают эту дистанцию без особых усилий. Сближение с божественным для них естественно. Каждый их вздох и выдох – есть новый шаг в этом направлении. Дьявол более демократичен. За своими избранниками он следует по пятам. Человек обычно не обращает внимания на свою тень. Но вот нечто заставляет его всмотреться в темное пятно, льнущее к ногам. И всматриваясь в свою тень, человек вдруг различает незнакомый и чудовищно притягательный образ. Он становится пленником этого образа, и более уже ничего не замечает. Порой проходит сквозь огни и воды, даже не ведая испуга. Он преисполняется знания, что теперь его не остановить, теперь ему все дозволено.
Божественное обнаруживается всегда нежданно-негаданно, потому что содержательнее и ярче любых ожиданий и предвосхищений. Человек преисполняется любви, чувствует себя обладателем огромного богатства. Он просто не может не стремиться поделиться с другими людьми тем, что обрел. Он преисполняется сострадания к страждущим. Он стремится рассказать современникам об открывшейся его взору красоте. Если физический закон (научную истину) можно проверить и подтвердить бесконечное число раз, то тайна, открывающаяся человеку при встрече с божественным, не имеет подтверждений. Это всегда – чудо, в которое можно только поверить и которое можно принять лишь сердцем. Если научную истину можно как-то использовать, или как-то применить для человеческих нужд, то впечатление, обретаемое свидетелем или созерцателем чуда, – всего лишь переживается. Божественная истина может быть образом или Словом, но не является инструментом или приспособлением. Подобное переживание не наделяет человека практическими навыками, но позволяет ему убедиться в возможности полноты бытия.
Творчество произрастает из переизбытка сил, из ощущения нерастраченных богатств. Это – созидательная деятельность, ставящая под сомнение всесилие времени. Мечта поэта властно понуждает творца к ее воплощению. Созерцая ее, поэт ощущает себя проводником, способствующим пришествию нетленного образа или идеи в этот бренный и столь несовершенный мир. Он прекрасно понимает, что, если мечта не окажется воплощенной, то не оправдаются ожидания божества, пославшего благую весть людям.
Творчество становится формой религиозного служения: строит ли человек храм или закладывает основы будущего государства, оттачивает ли армейский устав или сочиняет сонет; везде он стремится достичь соразмерности составных частей, везде хочет запечатлеть ускользающий образ красоты и порядка. Творчество становится самым убедительным оправданием человеческой жизни. Благодаря своему творчеству, поэт обретает моральное право поучать остальных, вести тысячи людей за собой, не обращая внимания на возмущенные вопли правителей, оставшихся в бессильном одиночестве. Все это поэт делает ради воплощения своей мечты. Он ждет ее проявления столь же смиренно и терпеливо, как ждут праведные христиане пришествия Христа. Сама идея ожидаемого пришествия, привнесенная в жестокий и неспокойный мир, представляет собой великую попытку апостолов и Отцов церкви сделать поэтами всех крещеных людей. Но поэт не может «молчать», не может не действовать. Воплощая мечту, он, тем самым, решается на восхождение, хотя лестницы, ведущей Туда, нет. В древности люди пытались возводить такие лестницы, благодаря сооружению гигантских пирамид и зиккуратов. Но потом поняли напрасность своих усилий и отступились от подобных затей.
В творчестве присутствует система самопроизвольно возникающих ограничений. Поэт как бы приобретает обостренный слух, дополнительное зрение, более чувствительную кожу, чем у остальных людей. Только он видит опознавательные вехи или слышит смутные предупреждения, приходящие неведомо откуда: «Не делай этого! Не ходи туда! Не думай так!» Но воплощая мечту, творец обязательно наталкивается на преграды. «Что же делать? Куда идти? Как быть?» – пытает он самого себя или адресует свои вопросы в бесконечность окружающих пространств. Но ясных ответов никогда нет. Вместо них приходит чувство своей правоты. Человек всего лишь укрепляется в бездоказательной вере, что он – не на ложном пути. Но и сомнения гложут плоть до костей. «А вдруг все же обманулся? Не следует ли вернуться назад?» И вот, в эти минуты отчаяния некоторые видят луч в обступившем мраке ... или образ истины во враждебно надвигающейся толпе... Так и происходит богообщение.
Творчество в своих кульминационных проявлениях – это общение единичного с Единым, сиюминутного с непреходящим, конкретного с непознанным. Это – постепенное прозрение, или мужественный путь сквозь хаос к гармонии. Поэтом движет стремление проложить торную дорогу для своей мечты. Он не может  поймать мечту, как птицу, но может быть ее созерцателем. Лишь своей беззаветной верой в то, что он достоин своей мечты, поэт способен приблизиться к ней, стать ее спутником и защитником. Вот почему творчество предстает продвижением к манящей тайне, которая ускользает от всякого, кто намерен ею завладеть, и которая приоткрывается в своей ослепительной наготе для того, кто готов на самопожертвование, кто влюблен до самозабвения. Созерцание – единственный способ приобщения к прекрасному и нетленному. Стремление поведать людям о тайнах, открывшихся взору, становится настоятельной потребностью или даже обязательством. Человек добровольно возлагает на себя это обязательство. Вернее, он уже не властен над собой. Он чувствует, что в обратном случае его испепелит молния или провалится земля под ногами, или разорвется сердце в груди.
Дьявольское, наоборот, связано с поглощением и ненасытностью. Обретая столь могучего покровителя, человек становится исключительно изворотливым. Он наделяется удивительными способностями внушения и обольщения других людей. Без особого труда может убедить своих современников принести в определенное место все свои драгоценности, обещая глупцам и слепцам вскоре воздать сторицей. Насилуя и убивая, он продолжает пользоваться репутацией благодетеля, и резонно рассчитывает на прижизненные памятники в свою честь. И все же, отмеченному дьяволом, даже стяжавшему несметные богатства или неограниченную власть над миллионами людей, постоянно что-то недостает. Он не замечает того, что постепенно превращается в олицетворение изъяна или порока. Его лицо изжевано неутолимыми страстями, его совесть вывернута наизнанку, да еще испещрена непристойными изречениями, как кожа авторитетного вора, покрытая татуировкой. Ему удается многое: сжечь храм Артемиды, превратить толпу в многотысячную глотку, требующую от прокуратора распятия Христа. Побуждаемый дьяволом, столетний слепой старик (Дондоло) способен привести под стены величественного Константинополя флотилию кораблей, инспирировать кровавый погром и с  почестями быть похороненным в главнейшем христианском соборе.
Лукавство умеет запутывать даже простые вещи, подменять высокое низким, а благородное называть подлым. Лукавство мешает людям отличать зеленую лужайку от топкого болота. Оно – враг красоты и величия. Оно располагает неоспоримыми доказательствами, заставляющими людей блуждать в трех соснах до изнеможения. И при всем при этом заблудившиеся думают, что они движутся по  правильному пути.
Люди, соревнующиеся в дьявольских забегах, искренно ненавидят друг друга и не скрывают этого. Победителям в тех стартах завидуют, но не уважают их, и мечтают при любом удобном случае «смешать с грязью». Подобные мечты несколько утоляют у проигравших бессонное жжение в груди. Но действенных снадобий от зависти, гордыни, жадности, злобы, увы, нет. Все эти чувства – языки пламени, бушующего в геенне огненной и прорывающиеся из преисподней в нашу действительность, чтобы терзать и понукать отмеченных дьяволом задолго до того, как они безвозвратно оставят сей мир.
Сила чар и миражей, власти и оружия никнет перед светоносным столпом истины. Заматеревшая Свобода может тыкать пылающим факелом в лицо Богородице, бесы могут штыками терзать венценосную семью и пировать во время чумы. Но всякий пожар обнаруживает границы своего распространения, всякая эпидемия когда-то выдыхается, любое зло когда-то обуздывается и загоняется в подполья жизни. Дьявольское кружит людям головы безумием и яростью, божественное дарит чувство пути, позволяет отличать главное от второстепенного. Сподобившийся озарений человек знает девизы, которые поднимают народ с колен. Палимый преисподним огнем человек, многие народы подводит к краю бездны и предлагает: «Хотите летать как птицы, тогда прыгайте вниз. Там дна нет».
Дьявольское внимание обволакивает всего человека, оборачивается непробиваемым коконом, дарит чувство неуязвимости и всемогущества. Вырваться из этого плена удается лишь единицам. Подлинного величия достигают лишь те, кто оказался способен превозмочь искушение дьявола. Кто перетерпел и преодолел силу чар и миражей, власти и оружия. Как скрежещет при этом зубами дьявол! Как негодующе бьет по земле своим драконьим хвостом! Насылает на строптивца тучи с градом, гонит на него разъяренную толпу, подсылает убийц с ядами и кинжалами.
К дьяволу падают, поэтому таких людей зовут падшими. К Богу восходят, поэтому таких людей зовут возвышенными. Падение не требует усилий, порой становится причиной банальной неосмотрительности. Любое же восхождение трудно само по себе. И люди зачастую сами замирают на полпути, выдыхаются, угашают в себе божественную искру. И вскоре обнаруживают, что пелена застилает им глаза. Трудно описать растерянность такого человека. Еще совсем недавно он предельно ясно видел сокровенные взаимосвязи между разрозненными явлениями и событиями,  без всякой натуги формулировал правила, которые не могли отчеканить предыдущие поколения, провозглашал идеи, приводящие враждующих людей к согласию и единодушию. И вот, он больше ничего не видит сущностного и потаенного. Он уже не слышит сладкоголосой птицы юности или пения сирен, не видит и всадников Апокалипсиса. Он стал всего лишь жалким комком плоти, хотя по-прежнему отъединен от людей славой или опалой, высоким титулом или изгойством. Он больше не является свидетелем великого спора в ареопаге великих мудрецов и провидцев. Чувство своей неприкаянности буквально раздавливает несчастного даже тогда, когда славословия в его адрес достигают своего апогея. Именно в таких ситуациях незаурядные люди стремятся утонуть в пьянстве или разврате, дебоширят и скандалят, сходят с ума или кончают жизнь самоубийством. Лишения и тяготы, инспирированные несовершенным обществом, личные неурядицы, конечно, способны играть роковую роль. Но гонения и лишения отнюдь не препятствовали сотням праведников стойко держаться стези добродетели. Война, концлагеря, измена любимой женщины, травля сворой пропагандистов, покушения на жизнь отнюдь не мешали Солженицыну «сметь правды». Но ужас богооставленности перенести невозможно. Этот ужас трудно объяснить родным и близким, восторженным поклонникам и даже завистникам.
Представьте себе удачливого кладоискателя, который после долгих и опасных скитаний по руинам заброшенных городов, отодвигает камень, загораживающий вход в сокровищницу, и обнаруживает груды алмазов, изумрудов, жемчуга. Набив ранец драгоценностями, удалец возвращается к себе домой, превращает находку в звонкую монету или  в поместья, пользуется уважением со стороны власть имущих и, конечно, не обойден вниманием признанных красавиц. Уже в качестве влиятельного и состоятельного гражданина он вновь тайно направляется к сокровищнице, чтобы пополнить запас драгоценностей. И вдруг обнаруживает, что сокровищницы нет, а есть всего лишь глухая каменная стена. Он начинает долбить эту стену, трудится до тех пор, пока не иссякают последние силы. И разглядывая кровавые мозоли на своих ладонях, скорбно осознает, что занятое им в обществе «жизненное пространство» вскоре начнет неудержимо сжиматься. Глухая стена непреодолимо отгородила его от истока силы и могущества.
Конечно, подобное сравнение лишь упрощает и тем самым искажает ситуацию, но представляется довольно наглядным, благодаря своей незамысловатости.
Богооставленными оказываются как отдельные люди, так и целые народы. Разор и упадок хозяйства, отчаяние и состояние безысходности – вот что ждет их впереди. Народ превращается в скопище одиночек, которые не слышат или не понимают друг друга. Холод отчуждения приходит на смену любви к ближнему. Люди живут как бы в затмении. Само солнце превращается в черную дыру, отнимая у несчастных последние надежды на лучшую жизнь. Дьявольское торжествует, уже не таясь и не принимая различные личины. Уродство провозглашается нормой, серость – праздничным многоцветьем. Тяжесть бренного мира сгибает ноги людей и давит им на плечи непосильным грузом.
Любовь же облачает человека в сияние. А без любви человек сир и наг. Обделенному любовью бедняге уже недостаточно всех богатств мира и поклонения миллионов современников. Все равно его будет мучить чувство некоей недополученности и даже обобранности. Любовь нельзя приобрести по собственному желанию. Она нисходит из метафизических сфер, преображая пространства вокруг. Но от ее слепящего света можно отвернуться и оставаться при этом примерным семьянином или старательным чиновником. А те, кто решаются идти по световой дорожке, зачастую растрачивают свои силы на пустяки и затем обессилено замирают перед несбывшимся грядущим. Порой их просто завораживают собственные отражения в зеркале или на водной глади, а завороженным от созерцания своего облика, трудно уже отвлечься на что-то иное. Образ же грядущего, которое позвало в дорогу, становится все более смутным, и, наконец, сливается с непроницаемой пустотой.
Человек свободен выбирать, и любой выбор затем оборачивается массой ограничений и обязательств. Он способен противостоять дьяволу, бестрепетно взирая на огнедышащую пасть. Он может забыть о своей мечте, заблудившись в галерее искушений. В любом случае он остается пленником: или любви, или смерти. Миром правят божественное или дьявольское. Человек же волен предпочесть направленность того или иного служения. В его силах - отказаться от заманчивого предложения, или отвернуться от озарения. Для большинства людей божественное и дьявольское слишком абстрактно и поэтому нуждается в определенной материализации. В текущей жизни божественное и дьявольское представлены символами и ритуалами. Тысячи людей, пройдя подобные ритуалы, охотно верят в то, что отмечены высшими силами. Миллионы людей устремляются на позорную гибель, увлекаемые дьявольскими знаками. Так было во все эпохи, так будет и в последующие. Большинство выбирает – кем же им быть в этой жизни: воином или ремесленником. А правящие символы они принимают, как объективную данность - как небо над головой или как землю под ногами. Меньшинство же сознательно выбирает, чему служить – божественному или дьявольскому.
Мимо прекрасных дворцов и величественных храмов, мимо безымянных могил праведников и гранитных мемориалов национальным героям каждодневно спешат люди. Они торопятся как можно больше успеть. У каждого – свое личное задание, своя шкала свершений и побед. Они настолько заняты своими переживаниями, что монументы далекого прошлого им кажутся всего лишь декорациями, не убранными после прошедших театрализованных представлений. Они спешат потому, что не только родились однажды, но и живут однова. Они давно смирились с суровой правдой о том, что бессмертья нет. Они стремятся как можно больше получить благ и удовольствий в отпущенный им отрезок времени.
Мудрецы им неинтересны, потому что не учат практическим навыкам, а больше сосредоточены на том, что меняется гораздо медленнее смены веков и целых эпох. Поэты свидетельствуют о каких-то трудно вообразимых вещах, вместо того, чтобы заняться составлением полезных советов и рецептов.
Поколения уходят из бренного мира по-разному. Гибнут в войнах, истребляются в ходе революций, медленно дряхлеют, прежде чем смешаться с землей. А поэты почему-то остаются. Их гимны распевают на манифестациях, их девизы выбивают в граните и мраморе золотыми буквами, их профили отливают в бронзе. И последующие поколения опять же воспринимают приметы и знаки их присутствия, как новые декорации давно отгремевших перфомансов. Легендарное смешивается с действительным. А жизнь вечная незримо простирается над (или под) жизнью временной, порой соприкасаясь с последней лишь отблесками озарений или всполохами огня преисподнего.

Юрий Покровский

Русская Стратегия

Приобрести книгу в нашем магазине:

Покровский Ю.Н. Русское. Книга II.

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ (НОВАЯ!): 4893 4704 9797 7733

Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
 

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii