В Петербурге наша детская социальная жизнь была сосредоточена на уроках танцев. Я произношу слова уроки танцев и мысли мои летят к самому началу, к тем самым первым урокам, которые мы начали брать в возрасте трех или четырех лет в домах друзей - и которые мы и наши маленькие друзья того же возраста продолжали, примерно до одиннадцати лет. Они проходили каждую субботу и всегда были очень оживленными, несмотря на подтрунивания наших гувернанток.

К трем часам закрытый экипаж, ландо, ждал нас у парадной, а мы надевали  толстые пальто, закрывающие уши шляпки, толстые валенки, и брали с собой мешочки с танцевальными туфельками. Естественно,  эти уроки относились к зимнему сезону, так как летом все уезжали из города, и мы редко оставались там с начала мая до конца сентября или даже до октября. Наконец мы были готовы и вприпрыжку спускались по лестнице с темно-красной ковровой дорожкой в ​​холл, где дорогой Платон, старый рыжеволосый швейцар, в его длинной темно-синей ливрее с крупными латунными пуговицами, встречал нас с улыбкой и поклоном и открывал двойные двери, ведущие на улицу. Он жил под лестницей в таинственно темном узком помещении с маленькой дверью, выходящей во двор. В течение многих лет я с трепетом смотрела на эту черную дыру, из которой Платон появлялся с его шестифутовым ростом, как если бы он был домиком из коробки, выскакивающим и растягивающимся до обыкновенных размеров одним рывком. Его кудрявая рыжая борода оттеняла сияющую улыбку, а маленькие голубые глазки терялись в массе морщин. У входа в его комнату стоял стол, на котором оставляли письма, визитные карточки, заметки и так далее. С какой гордостью Платон однажды обратил мое внимание на красивый резной дубовый стол и соответствующее зеркало, появившееся вместо простого белого, который я видела там прежде: «Пойдем, барышня, полюбуйтесь моими подарками. Это все ее превосходительство ... да благословит ее Бог!" и он благоговейно снял фуражку, а я искренне восхищалась этой обновкой и наслаждалась видом сияющего лица Платона. В течение нескольких дней он останавливал меня, чтобы еще раз с взглянуть на его «истинно министерский» стол. Когда спустя несколько дней мама подарила ему резной стул в тон, его радость была безграничной.

Должно быть, забавно было видеть, как маленькие девочки, закутанные в теплые и неуклюжие одежды, выходят из них в воздушных легких платьях и танцевальных туфельках. Эта метаморфоза происходила в детской или в укромном уголке зала в доме, где проходили уроки танцев. Превращение включало в себя снятие толстых чулок и валенок, толстых вязаных штанов или брюк, которые незаметно сбрасывались под юбки гувернантки. Затем, пригладив волосы и надев танцевальные туфельки мы присоединялись к остальным детям.

Помимо двух маленьких хозяев и их младшего брата (который говорил по-русски с явным английским акцентом, поскольку его няня была англичанкой), собиралось еще около дюжины других детей. Я помню среди них двоих детей голландского министра, дочь бельгийского министра, озорного сына советника датской дипломатической миссии и троих детей шведского дипломата. Ровно в 3.30 на пороге салона появлялся Балетмейстер - наш учитель танцев: во фраке, безупречно правильный, стройный и слегка надушенный, он останавливался у входа, слегка округлял руки, кланялся и, если присутствовала хозяйка, подходил прямо к ней, чтобы почтительно поклониться ей. Если ее не было, он шел к роялю в сопровождении аккомпаниатора, пианиста, тоже во фраке, маленького бородатого человечка с черными глазами.

Учитель слегка хлопал в ладоши, и мы все выстраивались в ряд лицом к нему, а  наши гувернантки усаживались вдоль стены позади нас. С первых аккордов раздавались звуки известного менуэта Моцарта, урок начался с придворного этикета: от девочек требовался низкий широкий реверанс, а мальчикам приходилось щелкать каблуками под музыку, медленно, бесшумно и кланяться, когда мы опускались на согнутых коленях. Если присутствовала хозяйка, эта часть урока завешалась тем, что каждый из нас должен был подойти под музыку, к хозяйке и сделать реверанс перед ней, выслушав одобрение  учителя или его мягкое замечание по поводу допущенной ошибки (но нас никогда не заставляли повторять заново, чтобы не задеть наши чувства). Мальчики должны были подойти и поцеловать руку хозяйке. Если хозяйка отсутствовала, девочкам не нужно было выступать, но мальчики должны были подходить к учителю танцев и поклоняться ему, а он делал несколько замечаний по поводу их общего «теню».

После этой довольно скучной части урока музыка переменялась на какую-нибудь веселую мелодию, и мы начали делать различные упражнения в «позициях» или шаги  танцев, таких как вальс, полька и мазурка. Последний был моим любимым танцем в то время: он означал движение, бег под музыку, когда все мы были в движении, девочки делали свои легкие-легкие шаги, мальчики отчаянно щелкали каблуками и неуклюже прыгали, каждый из них позднее отдельно дрессировался учителем. Мы танцевали попарно, и когда мальчиков было слишком мало, я всегда вызывалась танцевать партию мальчиков и усердно разучивала их особые шаги, которые очень отличались от наших.

Несколько минут отдыха между танцами обычно нарушались излишне рьяными гувернантками, которые шептали какие-то замечания своим ученикам или одергивали наши платья. Уроки завершались «полонезом», в котором нужно было идти под музыку парами мимо хозяйки или того места, где она обычно стояла, кланяясь, когда мы подходили к ней. И сейчас помню глубокие реверансы крошечных девочек, которые приземляли их прямо на пол, или неуклюжие низкие поклоны мальчиков. Затем, с общим изящным поклоном публике и небольшим поклоном нам, детям, наш учитель танцев с нежной улыбкой исчезал в сопровождении своей верной тени: аккомпаниатора, следовавшего за ним.

После урока начиналось по-настоящему веселое времяпрепровождение. Мы отправлялись в столовую, где был накрыт большой стол с пирожными, сладостями и фруктами, и где можно было выпить чаю или шоколада, а наши гувернантки следили за нашими манерами. К счастью, мы с сестрой не очень любили сдобные пирожные и поэтому никогда не переедали, в то время как многие из наших маленьких друзей неизбежно ели больше, чем следовало бы, о чем мы узнавали позднее из рассказов гувернанток. Когда дети пытались сесть рядом с друзьями или избежать  «антипатий», за столом начиналась суматоха. В то время я очень любила двух братьев, один был моего возраста, другой чуть моложе, они оба были одного роста со мной и разделяли мой интерес к собакам и лошадям - или, по крайней мере, мне так казалось. Нам было о чем поговорить, но однажды, когда мы собрались в большой зале после чая, чтобы начать какую-то оживленную игру, старший мальчик вывел меня из себя, и, прежде чем я осознала, что делаю, я обнаружила, что бью и сильно трясу его, схватившись за его хрупкие тонкие плечи. Гувернантки подбежали к нам и разняли нас, возмущенные такой невоспитанностью. Моя бедная гувернантка переживала особенно сильно, так как для большой одиннадцатилетней девочки было недопустимо драться с мальчиком. Что это было? Почему я допустила такое вопиющее отсутствие дисциплины и манер? Мое лицо покраснело, я была взбешена, помню только, как говорила: «Мне пришлось его ударить: он сказал, что я лгу!» Фактически, я до сих пор испытываю это глубокое чувство отвращения к тому, что кто-то может не поверить моим словам. Я никогда не испытывала этого прежде, и это довело мои чувства до кипения. А в чем сомневался бедный мальчик? Я точно помню: он не поверил, что я поразила цель определенного размера с расстояния в двадцать шагов из маленькой винтовки Монтекристо, принадлежавшей моему брату. Он не поверил, что я умею стрелять - и это было для меня слишком. Этот инцидент был первым, когда я поняла, как много значит для меня стрельба.

Еще один случай, связанный с уроками танцев, - мое первое знакомство с настоящими англичанками. Я говорила по-английски, встречала взрослых английских друзей моих родителей, но никогда еще не видела английских детей. И вот однажды в нашем классе появились две новые девочки; у них были длинные волнистые волосы, старшая была очень высокой и долговязой, с каштановыми волосами, а младшая была намного ниже, светлее и очень худенькая. Обе они были  в длинных коричневых чулках! Это было что-то совершенно новое для нас, поскольку у все мы носили длинные черные чулки и маленькие темные бронзовые туфли. И эти коричневые чулки показались  мне очень красивыми и элегантными. Эти девочки не очень хорошо танцевали, и мы не мало разговаривали, так как старшая казалась мне слишком взрослой, чтобы с ней разговаривать (ей было около тринадцати), а младшая - слишком маленькой. Мы смотрели друг на друга во время урока, но поскольку они не остались на игры и ушли сразу после чая, наше знакомство завершилось на этом, поскольку они приходили всего два или три раза. Как ни странно, почти шестьдесят лет спустя я встретила «большую» девушку в Англии, в Винчестере - и мы тогда действительно много общались, делясь воспоминаниями о России, и ее присутствие в Винчестере было для меня настоящим благословением, когда я приехал туда в старости.

Со временем мы переросли детский танцевальный класс. После зимних уроков танцев со «взрослыми», то есть с девочками и мальчиками 16 и 17 лет, где мы, двое маленьких, скучали, хотя и были сильно избалованы старшими, мы с Катей начали посещать классы в доме американских друзей наших родителей. Отец Бена и Горацио был, насколько я помню, советником в американском посольстве, и у них была очаровательная квартира с видом на Неву, прямо напротив Петропавловской крепости. Мне очень нравились эти уроки, прежде всего потому что мальчиков было намного больше, чем девочек, и после обычного чая у нас было много веселья и интересных игр. Подъезд к дому в сумерках холодным зимним днем ​​был источником новых радостей: протяженность покрытой льдом реки, серебристые огни в синих сумерках, скрип колес экипажа на твердом покрытии. Замерзший снег, большие и торжественные дворцы, окаймляющие набережные - все это усиливало очарование прогулки, поскольку мы почти никогда не выходили из дома после наступления темноты. Уроки проводились в том же духе, но здесь учителем был пожилой мужчина, а пианисткой - женщина - не столь впечатляюще. Три мальчика из Тауэра, сыновья американского посла, были моими большими друзьями, и вместе с хозяевами и Сиэ, сыном китайского посла, мы составили веселый ансамбль - если не сказать, хороший танцевальный класс. 

Однажды на уроке танцев мой китайский друг Сиэ загадочно сказал мне: «Отец собирается навестить вас завтра, и мистер Лу поедет с ним в качестве переводчика. Предстоит обсудить какой-то важный политический вопрос - понимаете?» Я, конечно, не понимала, но не хотела этого показать и старалась сделать понимающее лицо. На следующий день после обеда я как бы невзначай спросила отца, ждет ли он господина Тан Ю и господина Лу. «Ты, кажется, хорошо осведомлена в делах», - рассмеялся отец. «На самом деле я жду их сегодня в три, так что не занимайся музыкой в это время». (Фортепиано стояло в гостиной рядом с кабинетом отца). К счастью, в три часа у меня не было уроков, и я тут же решила хорошенько взглянуть на двух китайцев, когда они проходили через гостиную. Легко было остаться незаметной, лежа под большим диваном, единственная трудность заключалась в том, чтобы незаметно добраться до этого наблюдательного пункта. Все прошло гладко, и я была на месте, когда вошли два китайца в красивых цветных нарядах, черных шапочках и с косичками. Отец встретил  их и, обратившись по-французски, пригласил в свой кабинет. Посол улыбнулся и проворчал что-то неразборчивое, а мистер Лу, молодой и стройный секретарь, ответил на беглом французском. Мне было интересно, подозревает ли отец о моем присутствии неподалеку, так как мне показалось, что он небрежно оглядывался, но я была совершенно уверена, что он не может увидеть меня под диваном. Как только комната опустела, я выскользнула, прислушиваясь к любым звукам и быстро проскочила в класс, где должно была заниматься. Там никого не было: все обошлось, и мне было очень приятно увидеть отца Сиэ во всей его красе, потому что Сиэ рассказывал мне о большом розовом камне (надеюсь, я верно запомнила его слова), который его отец имел право носить на своей черной шелковой фуражке, будучи Мандарином определенного ранга.

Память хранит множество воспоминаний, и одно из них - визит знатного японца, маркиза Ито. (примечание: Ито Хиробуми – японский государственный деятель, автор проекта Конституции Японии, один из лидеров реставрации Мейдзи).  Я знала о нем из разговоров за обедом, а также слышала, что он должен был зайти к отцу днем. К счастью, это было сразу после чая, когда мы вернулись со второй прогулки, и мне удалось увидеть маленького японца в цилиндре, которого проводили в кабинет. Мой отец спешил к нему навстречу, и я услышала начало их разговора. Честно говоря, мне показалось, что лакей из японского посольства выглядел более впечатляюще в своей шляпе с пером в расшитом золотом одеянии. Тем не менее важность посетителя была для меня совершенно очевидна после всех разговоров, которые я слышала за столом, о нем и его впечатляющей работе по модернизации его страны. Я подумала, что он герой, и гордилась тем, что мне довелось видеть его.

Другим интересным посетителем был г-н Делькассе, (примечание: Теофиль Делькассе – французский дипломат, министр иностранных дел Франции в 1898 – 1905 и 1914-1914 гг.)  которого я увидела с нашего балкона, когда его открытый экипаж запряженный двумя лошадьми, с лакеем в парадном плюмаже и кучером в расшитом золотом одеянии, остановился у наших дверей. Это был очень невысокий мужчина в высоком цилиндре (он казался особенно высоким из-за небольшого роста человека), который настороженно вышел из экипажа и быстро поднялся по ступеням. Увидеть его поближе не было возможности, так как мне приходилось оставаться на балконе, пока он не скрылся в кабинете отца, но я много слышала о нем позже и часто вспоминала этот визит, ведь он играл очень ​​важную роль во франко-русских отношениях.

Все эти дипломатические визиты и разговоры о внешней политике очаровывали меня с самого раннего детства, и отец не возражал, когда я задавала вопросы и просила у него объяснений. Думаю, он был рад, что я проявляла большой интерес, тогда как мой брат Коля казался довольно безразличным или, по крайней мере, очень медлительным. Несколько лет спустя, когда я почти повзрослела, я прочла много дипломатической корреспонденции и исторической литературы, специализируясь на международных отношениях и международной политике. Тогда это было проще, нежели сейчас, поскольку международное поле было относительно ограниченным, и не нужно было принимать во внимание все страны Азии, Африки и Южной Америки - не говоря уже о Северном полюсе и Южном полюсе и пространстве между Землей и Луной… Личность тогда действительно много значила в дипломатии, и всегда было интересно встретиться или хотя бы просто увидеть людей, от которых так много зависело.

С приближением зимы мы с нетерпением ждали новых балов и, конечно же, рождественских развлечений. Но сначала был день Святой Екатерины, который из всех дней святых был самым популярным и наиболее почитаемым как молодыми, так и старыми. В России было много Екатерин, это было очень распространенное имя, и 24 ноября был единственным праздником, связанным с этой святой. Кондитерские и цветочные магазины готовили к этому торжеству свои лучшие витрины, а к вечеру все они выглядели опустошенными – фактически все распродавалось.

Утренняя почта доставляла письма и поздравительные открытки, а цветы доставлялись в течении всего дня. Естественно, я говорю о домах, в которых жили Екатерины. В нашем доме Екатеринами были мама и сестра. По соседству жили наши друзья с такой же ситуацией. Матери обычно приглашали друзей на чай в свои гостиные, а дочери - в столовую на шоколадом и пирожные. С 3.30 и позже люди, казалось, приходили постоянно, вплоть до семи. Мужчины обычно приносили цветы или коробки конфет, предназначенные для юных Екатерин. Из-за зимнего холода и мороза, которые часто наступали к этому времени, цветы заворачивали в слои бумаги, а иногда и легкой ваты, и я хорошо помню молодого лакея, неуклюжего деревенского мальчика по имени Федька, который сражается с обертками, лентами и бумагой, прежде чем отдать их нетерпеливому посетителю, ожидающему, чтобы вручить свое подношение Екатерине. Шоколадное чаепитие для детей проходило как обычно, с той разницей, что мальчикам приходилось уходить после краткого пребывания, так как им нужно было навестить и поздравить еще несколько Екатерин до ужина. В нашем случае все было проще, так как у двух Екатерин в квартире над нашей было много общих друзей с нами, а мальчики просто бегали вверх или вниз по лестнице, стараясь не перепутать принесенные цветы.

Затем наступало Рождество. Мы украшали большую елку, которая, как обычно, устанавливалась в столовой у окна и доходила до самого потолка. Отец и брат украшали верх, мы, девочки, занимались украшением нижних веток, стараясь не подпускать гувернантку, так как она всегда хотела внести в украшение что-нибудь новенькое, а мы были ужасно консервативны в отношении этого. У старых любимых игрушек были свои неизменные места: черная обезьяна с флагом в руке всегда была посередине, возле сундука; маленькая золотая карета - слева; сани с коричневыми лошадьми - направо; и так далее. На самом верху был закреплен золотой ангел с серебряной звездой, из-под ног которого расходились каскады различных цепочек, разложенных краям ветвей. Последним штрихом - серебряным дождем - всегда занимался отец, а в последующие годы - брат, чьей специализацией было так же размещение свечей.

 24 декабря, уроков  больше не было, мы все находились в приподнятом, праздничном настроении, впереди были две долгие недели свободного времени. Мама была занята на другом конце столовой, расставляя на большом столе подносы и блюда со всевозможными самыми красивыми сладостями и фруктами, которые только можно было представить. На отдельном столе выставлялись десять суповых тарелок, в которых Мама раскладывала сладости для слуг. Время от времени мы пробегали через комнату, чтобы поближе рассмотреть и попробовать орехи, изюм, паштеты и бесконечное количество вкусных блюд, которые выглядят особенно соблазнительно, когда они расставлены на подносах  в плоских хрустальных блюдцах.

Наконец наступал вечер. Ужин казался слишком длинным, а обслуживание - таким медленным - хотя мы, как правило, были одни, за исключением кого-нибудь  из старых друзей, например, старой русской гувернантки мамы или нашей дорогой Мими. После ужина мы отправлялись в детской и ждали там до восьми. Только брат помогал отцу и лакею зажигать свечи на дереве, пока мама раскладывала подарки на длинном обеденном столе, установленном вдоль стены. Я знала, как будет выглядеть елка, я знала этот эффект множества зажженных свечей на темно-красном фоне оконной портьеры - и все же это каждый раз было волшебным и захватывающим дух зрелищем, когда дверь открывалась и мы входили из большой гостиной.  Все дети толпились вместе, поскольку три моих кузена прибывали в без десяти восемь. Прищурившись, я бросила взгляд на стол, в конце которого лежали взрослые подарки, и в один особенный год я помню, как увидела темно-красный кожаный футляр, в котором хранился сюрприз для мамы.

Два рождественских дня остаются особенно памятны мне в плане подарков. Когда мне было одиннадцать, меня ожидала полная униформа русского морского офицера - у меня просто перехватило дыхание. С какой гордостью я сказал своему учителю по игре на скрипке, что этот наряд был моим, когда он спрашивал, кто из мальчиков, моих кузенов, получил его. Я все еще вижу его удивленно приподнятые брови и веселое лицо и вспоминаю свое возмущение тем, что он, похоже, не восхищался этим подарком так сильно, как я. В другой раз, когда мне было семнадцать, меня ждало первое настоящее ружье 20-го калибра и две коробки с патронами. Это было еще большей радостью, потому что я просила отца разрешить мне купить это ружье на мои деньги, которые я копила из года в год. Наконец, незадолго до Рождества, когда отец был на какой-то заграничной конференции, я снова и снова писала ему, прося его разрешения, умоляя его сказать «да» - такое простое слово. И действительно, за несколько дней до того, как он вернулся домой, отец прислал мне телеграмму с одним единственным словом «Oui» - и радость переполняла меня. За моей спиной была разыграна небольшая интрига: отец откладывал свое разрешение, чтобы не дать мне самой купить ружье, поскольку он и мама решили подарить его мне на Рождество.

В долгие зимние недели одним из самых приятных развлечений было катание на коньках в Таврическом саду. Таврический дворец, который стал так хорошо известен после того, как в нем в 1905 году разместилась Дума, в детстве  нам был знаком как место, где доживали свой век пожилые дамы, которые в молодости служили при дворе, и как место, где мы переодевались в одежду для катания на коньках или грелись после катания. Дворец был просторным и светлым, с большими окнами, огромными залами, высокими потолками и красивыми паркетными полами. Старушки занимали квартиры в флигелях дворца, остальные помещения были закрыты, за исключением зимы, когда одна часть, справа от центрального зала, оставалась открытой для фигуристов. Нам помогали несколько лакеев, приписанных к придворной службе: они заботились о наших пальто и пристегивали коньки, так как в то время не все коньки были прикреплены к ботинкам. Коньки были разных типов, их нужно было привинчивать или прижимать к ботинкам - и крепко завинчивать, иначе они не могли удержаться на ступне. После того, как коньки были закреплены, мы проходили в них через несколько гостиных - с несколькими диванами или стульями в них - пока не достигали стеклянной двери, ведущей прямо на ледяную дорожку, которая завершалась крутым спуском на замерзшую поверхность большого пруда.

Рядом с прудом, к моему удовольствию, находились «русские горки», высокие деревянные постройки со ступеньками с одной стороны и крытым ледяным спуском с другой. Наверху была небольшая платформа, окруженная скамьями, и с этой платформы нужно было спускаться с обледеневшего холма на небольших стальных санях, покрытых толстой тканью или подушкой, обитой бархатом. Эти сани поднимались на помост на цепи с крючками и вручную заводились одним из дворцовых садовников. Было так весело лететь на санях, держа ноги в коньках вместе перед собой, и спускаться по очень крутому склону со скоростью, от которой захватывало дух, особенно в очень морозные дни, когда ресницы и кончики волос выглядывавшие из-под шапки покрывались инеем.

Позже, когда Дума въехала во дворец, катание перешло к Офицерам Кавалергардского полка. Павильон, построенный на берегу пруда, служил местом для переодевания, и уже не было придворных лакеев, которые пристегивали коньки. Но зато был оркестр Полка, играющий по воскресеньям после обеда, и нам, естественно, все это очень нравилось - к этому времени мы уже повзрослели и наслаждались спортом, а также общением с друзьями. Одним из них был Александр Соллогуб, впоследствии ставший моим мужем. Он был прекрасным фигуристом и очень любил танцевать на льду, но мне никогда не удавалось быть для него хорошей партнершей, ему вообще было трудно найти подходящих партнеров его уровня. Но было одно место, где мы могли кататься вместе, и это был спуск по «Русским горкам», где он съезжал задом наперёд, а я держалась за его руки и спускалась к нему лицом. Напряжение на спусках было очень большим, так как мы должны были сохранять устойчивость, несмотря на неровности или выбоины на льду, которые образовались после более теплого дня. Я была очень напугана и в то же время взволнована и счастлива, когда он позвал меня кататься вместе с ним. Кататься на коньках по горам в одиночку я могла довольно легко, и  охотно практиковала это по утрам, когда на катке были только дети и их гувернантки. Как хорошо я помню вид всех этих гувернанток и нянечек, ковыляющих за деревянными детскими санями! Должна сказать, длинные юбки, которые были тогда в моде, не облегчали эту задачу, и теперь я восхищаюсь мужеством и стойкостью этих англичанок и француженок, выдерживавших суровые холода нашей северной зимы.

Наконец наступала весна. С ее приходом катания на коньках прекращались: везде таял снег. На улицах он был похож на грязное шоколадное мороженое; на площадях и в садах снег становился грязно-серым и прозрачным сверху; на крышах он быстро таял днем,  и с грохотом падал большими пластами, а ночью превращался в прекрасные длинные сосульки. Воробьи сидели на краю крыши и щебетали; голуби урчали и прихорашивались; вороны и грачи сидели на тонких ветвях черных безжизненных деревьев и искали подходящие места для гнездовий. Что касается Невы, то с ней каждый день происходило что-то новое: движение по льду было перекрыто, электрический трамвайчик остановлен, рельсы поспешно снимались; лед был все еще твердым, но большие отверстия, сделанные в нем для нарезания ледяных блоков для частных погребов, придавали ему заброшенный вид, а вода в них казалась черной и зловещей; один или два раза я мельком видела тюленя, отдыхающего в лучах солнца на краю одной из этих нор, но когда он соскользнул обратно в воду, за ним упало много треснувшего льда. Еще несколько дней, и лед может «тронуться», как мы обычно говорили, и мы услышим скрежет ледяных глыб, давящих друг на друга, сдавливающих более легкие и ломающихся с глухим ревом. Это было впечатляюще и красиво, наблюдать за этим зрелищем было увлекательно. Хотя светило солнце,  воздух все еще оставался холодным, и ночью можно было ожидать сильных морозов.

Это было время тяжелого обучения для всех нас, занимались ли мы в школе или дома. Это было время последней тренировки перед экзаменами. Мы, две сестры, не ходили в школу до шестнадцати лет, но нам приходилось каждый год сдавать «контрольные» экзамены в какой-нибудь школе, выбранной нашими родителями и учителями. Идея заключалась в том, чтобы посмотреть, действительно ли мы следуем программе общего обучения и находимся ли на одном уровне с девочками нашего возраста. Как я ненавидела эти экзамены. Помимо ужаса и страха, которые они вызвали, была боязнь больших масс школьниц, с которыми мне внезапно пришлось столкнуться. На самом деле я видела только как они вбегают в классы и выходят из них, но этого было достаточно. Я побаивалась девочек, подруг вне семьи у меня не было. Все они казались мне такими утонченными и почти взрослыми, а я мечтала как можно дольше оставаться ребенком. Возможно, это было связано с тем, что мое детство действительно было очень счастливым и защищенным, потому что я никогда не стремилась к какой-либо независимости, зная, вероятно, инстинктивно, что независимость также означает новые обязанности, и я боялась их, как и самого взросления.

Тем не менее, как правило, все проходило хорошо, но я думаю, что этот успех был отчасти связан с тем, что я выглядела на несколько лет моложе своего возраста, и учителя никогда не верили, что я собираюсь сдавать экзамен, который, по их мнению, был слишком сложен для моих лет. Честно говоря, уже тогда я догадывалась об этом и радовалась тому, что  распущенные длинные локоны и матросский костюм на устных экзаменах почти гарантировали успех - за исключением, возможно, математики, в которой действительно была очень слаба. К сожалению, это был предмет, который очень серьезно изучали как девочки, так и мальчики, и, когда я вспоминаю, количество математики, которую мы изучали, меня бросает в дрожь. Легкими были только экзамены по французскому и немецкому языкам. Экзаменов по английскому языку не было, так как это  был необязательный предмет.

О, какая радость, когда эти испытания заканчивались! К тому времени действительно наступила весна, и после обеда нашей особенной радостью была поездка на острова - несколько островов в устье Невы, где парки с тенистыми аллеями и прекрасными деревьями вели к месту, где можно было отдохнуть, любуясь широко открытым видом на устье реки и Финский залив. Мы ехали туда в открытом ландо по набережной через Неву и через неизвестные части города, пока, миновав еще несколько мостов через реки, не оказывались на Елагином острове, лучшем из всех, где мы собирали первые дикие белые анемоны и слушали первых соловьев. Это были праздничные вечера, поскольку мы пили чай со взрослыми и поздно ложились спать. Возвращаться домой было холодно и сыро, но мы не возражали, ведь это была весна, и скоро, очень скоро мы уедем за город, в наш любимый загородный дом, где нас ожидала такая беззаботная жизнь.

Лучшая весна в городе, которая мне особенно запомнилась, - это та, когда я осталась в городе с отцом, поскольку моя мама и сестры были в Италии, а мне нужно было сдавать выпускные экзамены. Я училась в дневной школе в нескольких шагах от нашего дома - и мне пришлось сдать экзамены в конце мая вместе с остальным классом. Это было утомительно, но временами довольно интересно. Я задавала отцу множество вопросов по истории и брала книги из его библиотеки, не обращая внимания на  новую гувернантку мисс Камминс, которая не вмешивалась в мою учебу. Книги лежали вокруг меня на ковре, одни раскрытые, другие -  с закладками, и я погружалась то в одну, отвечая на один вопрос, то в другую - в результате я никогда не могла ответить и на половину экзаменационных вопросов. Всегда было так много нового, о чем можно было прочитать, так много открывалось новых взглядов, так много деталей, дающих лучшее и более ясное представление о предмете. Когда ярко светило солнце, отец входил в кабинет со словами: «А как насчет поездки на острова?», на что я, конечно, с радостью соглашалась.

Иногда по утрам я играла с друзьями в теннис в свободное от экзаменов время. Мы обыкновенно играли в палисаднике здания Госбанка, так как мой дядя Тимашев был главой банка, а двое его сыновей нашего возраста очень увлекались теннисом, хотя и не играли хорошо. Моему будущему мужу и их другу часто удавалось прийти (у него тоже были экзамены), и мы устраивали очень хорошие парные игры, пока моя гувернантка сидела и зевала на садовой скамейке, а тетя Тимашева угощала нас печеньем или сладостями.

Еще лучше было, если утром мне удавалось покататься в школе верховой езды или в Летнем саду, но я никогда не получала такого удовольствия от езды в боковом седле, как позже, когда ездила в мужском седле.

Время шло, и в доме начали появляться признаки закрытия на лето: появились обивщики мебели, которую нужно было отремонтировать и укрыть  пылезащитными чехлами, комнаты выглядели странно и неуклюже, но свежо и чисто. Ковры сворачивались в огромные сосиски, в воздухе витали  нафталин, скипидар и другие запахи, вызывающие кашель. Лето действительно было уже на пороге, и когда огромные чемоданы и дорожные корзины появились в наших детских и игровых комнатах - никакие знания уже не могли проникнуть в мою голову. Горничная укладывала вещи, я складывала свои сокровища между слоями одежды и заботилась только об упаковке своей скрипки, пистолета, теннисной ракетки и снаряжения для верховой езды. Книги складывались в большие деревянные ящики, так много книг, чтобы все мы могли их читать и готовиться к работе следующей зимой, и теперь они выглядели такими безобидными, упакованными бок о бок между толстыми слоями газет. Однажды утром топотали ногами и, кряхтя и потея, уносили весь этот багаж, который нужно было отправить заранее. И вот через два-три дня мы наконец-то уезжали, отец проводил нас, но предпочел не ехать с семьей. Долгая дорога к Варшавскому вокзалу, восьмичасовой поезд, задымленная станция, длинный экспресс - все это было похоже на сон, потому что я уже была там, в Вальдензее, со всеми своими мыслями и раздумьями и чувствами.

Перевод Елизаветы Преображенской

Русская Стратегия

_____________________

ПОНРАВИЛСЯ МАТЕРИАЛ?

ПОДДЕРЖИ РУССКУЮ СТРАТЕГИЮ!

Карта ВТБ: 4893 4704 9797 7733

Карта СБЕРа: 4279 3806 5064 3689 (Елена Владимировна С.)
Яндекс-деньги: 41001639043436
 

ВЫ ТАКЖЕ ОЧЕНЬ ПОДДЕРЖИТЕ НАС, ПОДПИСАВШИСЬ НА НАШ КАНАЛ В БАСТИОНЕ!

https://bastyon.com/strategiabeloyrossii