Мой прапрадед Дмитрий Никитич Коробков, как и любой русский мужик, крепкий хозяин и любящий отец, хотел оставить сыновьям хорошее наследство, а дочерям доброе приданое. Конечно, для вчерашнего крепостного речь не шла об особняках и фамильном серебре, но в самом начале «короткого двадцатого века» у новоиспеченного сибиряка все равно были хорошие перспективы. И создавал их для себя он сам.

Рано осиротевшему Дмитрию не досталось никакого существенного наследства кроме неутомимой предприимчивости, подтолкнувшей его начать долгий путь, который приведет в Сибирь. Слишком далеко в Сибирь… В начале 90-x годов XIX века, с наступлением совершеннолетия, Дмитрий решается оставить свой «кошачий надел» на Орловщине и покорить старую столицу, где для него всегда находилась работа. Набравшись опыта он ухватился за возможность освоить перспективное ремесло и стал каменщиком.

В 1905 году для всей страны была пройдена революционная точка невозврата. Пожалуй тогда лишь немногие провидцы могли предполагать что робкий демократический взлет обернется кровавым коммунистическим пике. Но уже нельзя было не заметить, что в движение пришло все: умы и капиталы, люди и земли. Дмитрий Никитич тоже снялся с места и на волне столыпинских реформ навсегда покинул Москву и родную «Расею», оставив за Уралом старую жизнь со всеми ее достоинствами и пороками, такой, какой она пожалуй во многом была еще при отцах и дедах.

Сибирь встретила тридцатилетнего переселенца тепло, одну за другой предлагая возможности. В Томске Дмитрий Коробков оказался как раз в ту пору, когда город сотканный из хаоса деревянных улочек и переулков вошел во вкус преобразований и отстраивался в камне. Ненадолго судьба моего предка пересеклась с судьбой русского купца-миллионера Александра Второва. Дмитрий Никитич становится заведующим постройкой каменных работ в городе Бийске и Томске, присоединяется к работе над одной из жемчужин томской архитектуры - Второвским пассажем. Позднее он принимает предложение Второва об открытии кредитной линии и начинает свое дело.

Семью и торговлю Дмитрий определяет в относительно удаленную, но очень живую местность с загадочным названием - село Тайна, в стороне от волостного центра Старая Барда по старому Кебезенскому тракту. Крепко прижиться там не удалось и семья перебралась в молодое село Новая Барда, в котором им предстояло прожить десяток счастливых и десяток тревожных лет.

К роковому 1917 году у перешагнувшего сорокалетний рубеж Дмитрия Коробкова уже было семеро детей (4 сына и 3 дочери), еще одной девочке с трагичной судьбой только предстояло родиться. Крепкое хозяйство: 12 лошадей, 12 коров, 23 овцы и несколько свиней, порядка 50 десятин обрабатываемой земли и необходимая техника, магазинчик и кожевенная мастерская. Членство в местной маслодельной артели. А алтайское масло в ту пору славилось на весь мир и бережно упакованным в кедровые ящички поставлялась к столу в Лондоне, Гамбурге и Копенгагене.

Первые годы советской власти прошли относительно спокойно, удавалось подстраиваться и находить подход. В 1920-х Дмитрий Коробков даже входил в члены сельсовета, активно участвовал в сельской жизни и делах потребкооперации. Но к 1928 году, когда от былого хозяйства не осталось уже и половины Коробковы прошли новую точку невозврата - главу семьи лишили избирательных прав.

Почти все, что я знаю про прадеда написано его рукой в прошении о пересмотре этого решения. Бумага подшита к делу лишенца и хранится в Алтайском краевом архиве. Откровенное, без прикрас и утайки своего достатка или таких опасных деталей как использование наемного труда, письмо человека, который не видел за собой греха и недоумевал от произошедшего. Вероятно он думал, что все это досадная ошибка, которую исправят, разберутся где-то там наверху.

Наверху разобрались и в 1931 году 57-летний Дмитрий Никитич Коробков как кулак, вместе со всей семьей, включая 80-летнюю мать, беременную сноху, малых детей и внуков был выслан на спецпоселение в Нарымский край. Никто из них больше не увидит дома, кроме Анастасии, той самой девочки, которая родилась последней, уже советским ребенком в 1919 году. Спустя время ей, вместе с другой юной односельчанкой, удалось бежать из ссылки и добраться до дома. В родном селе остались две ее старшие сестры, не попавших в списки выселяемых по счастливой случайности - они совсем недавно вышли замуж за небогатых мужчин и не успели обзавестись значительным хозяйством. Настя несколько дней пряталась под кроватью в доме моей прабабушки Прасковьи. С собой она принесла мрачные вести о семье, которые до нас, ныне живущих, дошли лишь обрывочно, поскольку Прасковья Дмитриевна имела правило не говорить сверх меры, хорошо понимая охранительную силу неведения. Анастасии же не удалось сойти с намеченного судьбой маршрута, ее не стало уже через несколько дней после возвращения домой. Как вспоминают ее племянницы, она, изголодавшаяся в ссылке и бегах объелась нехорошего зерна и умерла скоропостижно, но мучительно. Сестры похоронили ее на сельском кладбище при церкви в Новой Барде. Сейчас в умирающем селе не осталось ни церкви, ни следов тех могил, ничего, что могло бы напомнить об Анастасии, но осталось ее имя, которое сегодня носит ее родная племянница и старшая дочь Прасковьи Дмитриевны и которое ношу я.

Все чаяния Дмитрия Никитича увязли в мерзлоте сибирских болот, где по всей видимости пропал и он сам. Немногочисленным потомкам не достался ни дом с магазином, ни душистые травы с семейных земель, ни самовара, ни сундука, ни платка, ни брошки... Не осталось ни одного фото тех, кто отправился в Нарым. Никаких следов, кроме скупых архивных строчек. Однако, глядя на сохранившееся в архиве письмо написанное незнакомым, но родным почерком, на фасады Второвских пассажей в Томске и Бийске, кладка которых помнит тепло его рук, на бескрайние пустоши в Луговом, бывшем некогда Новой Бардой и на то самое место в деревеньке, где когда-то стоял дедов дом, я понимаю, что досталось нам много. Дмитрий Никитич оставил нам главное - память, которую как оказалось не так-то просто отнять, которая способна согреть на расстоянии времени и дать чувство семьи тогда, когда от семьи казалось бы уже никого не осталось. Прадед подарил мне память о прошлом, которая дает надежду на будущее.

Анастасия Андреевна Парамонова (р. в 1992)

Томский государственный университет

(г. Барнаул)