В 1917-1918 гг. Севастополь дважды пережил ужасы массового террора. В историю города эти события вошли как «Варфоломеевские ночи». Жертвами революционной стихии стали сотни офицеров и обывателей. Инициаторами расправ были распропагандированные моряки и солдаты, примкнувшие к ним уголовные элементы.

Вторая волна террора захлестнула город в апреле-июне 1919 г. На этот раз насилие было преимущественно делом рук органов ВЧК.

29 апреля 1919 г. в Севастополь «вступили отряды красных банд числом около 2000 человек», при 1 орудии и 2-3 пулеметах[i].

Как отмечал опрошенный в качестве свидетеля в рамках следственных действий, которые проводились после прихода Добровольческой армии в июне 1919 г., член городской управы Иван Кухтин, дума и профессиональные союзы были введены в заблуждение относительно намерений и дисциплины большевиков.

«Нам говорили, - вспоминал очевидец, - что на Севастополь идут организованные войска и что с приходом их у нас установится порядок и свобода. (Таково же было и желание рабочих, которые входили в профессиональные союзы). Оказалось, что в действительности дело обстояло иначе. Пришедшие большевики явились с готовой чрезвычайкой…»[ii]

Вскоре стали ходить слухи о вероятных еврейских погромах и потому в первых числах мая прибыл карательный отряд Храпова, чины которого приняли участие в обысках и арестах от ЧК, состоявшей «исключительно из коммунистов»[iii].

Местная «чрезвычайка» расположилась в доме Жандра по Чесменской улице (№9). Наряду с ней существовал контрольный пункт Особого отдела (ОО) при РВС Крымской армии, помещавшийся в доме Гефтмана № 102 по Екатерининской улице (ныне – Ленина)[iv]. Эта ЧК просуществовала недолго, затем весь ее состав и функции были переданы вышеуказанному контрольному пункту, который переместился в дом Жандра[v]. Первое время Севастопольскую ЧК возглавлял Юлиан Крупчицкий-Торба. В начале 1919 г. он прибыл в город по заданию ЦК РКП(б) для подпольной работы. В марте 1919 г. на подпольной конференции избран секретарем горкома.Встав во главе местной ЧК в конце апреля, уже 5 мая 1919 г. он был переведен на партийную работу[vi].

1 июня 1919 г. контрольный пункт ОО при РВС Крымской армии был преобразован в 3-й Особый контрольный пункт ОО при РВС 1 Крымской армии (контрольный пункт № 3)[vii]. Это учреждение возглавлял некто Булатников, бывший солдат контрразведки Севастопольской крепости, где он служил писарем. Прежде он состоял заведующим юридическим отделом и заменил на посту председателя некоего Бугаевского. По мнению опрошенного жителя города Александра Кондури, в прошлом Булатников являлся одним из организаторов массовых убийств офицеров и обывателей, которые произошли в городе в феврале 1918 г.

«Все наиболее важные с точки зрения большевиков дела, - свидетельствовал Кондури, - а также и секретные, проходили через тот контрольный пункт, там в кабинете решались вопросы жизни и смерти арестованных»[viii].

Деятельность контрольного пункта, «откудаисходили всякие злодеяния», и которая являлась «источником всевозможных преступлений», быстро снискала среди горожан кровавую славу.

«…насилие, произвол, убийства, - вспоминал очевидец, - были спутниками его»[ix].

13 мая 1919 г. на вокзале станции «Севастополь» арестовали капитана Михаила Филонова, проживавшего по улице Большая Морская, д. № 32. На следующий день, 14 мая, он был приговорен к смертной казни как «принимавший активное участие в борьбе против Советской власти и член партии народной свободы» (кадет). Также офицеру инкриминировалась служба в контрразведке Добровольческой армии, чего в действительности не было, но там служил его однофамилец. Став жертвой рокового для него совпадения, несчастный был до смерти забит прикладами и шомполами, после чего брошен в море[x].

Тогда же приговорен к расстрелу житель города по фамилии Ковальчук, «как провокатор, принесший много вреда пролетариату в дни царствования и торжества реакции»[xi].

4-17 мая 1919 г. был осужден на смерть бывший городовой севастопольской полиции Александр Стеблин, которого обвинили в умышленном сокрытии огнестрельного оружия, каковое у него было обнаружено во время обыска. По пути к месту казни приговоренный пытался бежать, но был застрелен при попытке к бегству возле дома № 102 по улице Екатерининская, где располагался контрольный пункт[xii].

В первых числах мая 1919 г. арестован полковник инженерных войск Александр Смирнов, труп которого на следующий день был найден на полотне железной дороги по пути к станции «Инкерман»[xiii].По свидетельству члена городской управы Федора Головенко, Смирнов был убит в поезде, «когда его будто бы» перевозили в Симферополь[xiv]. Как сообщил настоятель больничной церкви Христа Спасителя, Митрофан Василькиоти, полковник был убит 3 мая 1919 г. «прикладами, а может быть также и расстрелян». Похоронен на следующий день[xv].

12 мая 1919 г. убит 58-летний отставной ротмистр Александр Рудь. Погребен, точнее, произведено отпевание, лишь 18 мая 1919 г., после того как убитый был опознан своим зятем по обручальному кольцу и метке на белье[xvi].

15 мая 1919 г. убит солдат Юнусов, которого обвинили в участии в борьбе против советской власти в рядах «эскадронцев» (крымско-татарских вооруженных формирований). Перевязав по рукам и ногам, и прикрепив к шее груз, несчастного бросили живым в море.Как показал комиссии допрошенный в качестве свидетеля севастопольский мулла Юсуф Рахимов, после того как мертвое тело Юнусова выбросило на берег, 5 июня 1919 г. убитый был предан земле[xvii].

30 мая 1919 г. арестован епископ Вениамин (Федченков). Поводом для ареста стало то, что владыка, желая утешить нескольких женщин, чьи родственники якобы служили у белых (в действительности это были специально подосланные чекистские провокаторши), сказал им, что «скоро большевики уйдут»[xviii].

Взятие Вениамина под стражу всколыхнуло верующих.

«Когда мы приближались к городу, - вспоминал владыка, - я увидел на Артиллерийской, возвышенной стороне его, странное зрелище; над ровным обрывом (или спуском) горы стояли стеною люди... «Как свечи», - подумалось мне... Весь город уже узнал о моем аресте от тех случайных прохожих, которые видели меня еще рано утром: «Архиерея арестовали!» Это вызвало в массе народа сильное чувство неожиданного и большого события. А, слава Богу, простой народ везде (и доселе благодарю Бога!) относился ко мне с любовью, тем более сочувствовал он мне теперь, в аресте, за которым часто стояла другая опасность...»[xix].

После того как епископа поместили в «чрезвычайку», ее здание окружила толпа. Воцарилась напряженная атмосфера. Опасаясь, что жители начнут штурм, чекисты и охранники стали спешно заряжать ружья. Чтобы успокоить верующих и убедить их разойтись, Булатниковлично спустился в узилище и попросил Вениамина подняться наверх. Епископ согласился, и вскоре его взору предстала потрясающая картина:

«…перед нами колыхалось, как говорят, море голов. Все пустое пространство было забито народом. Не знаю, сколько сбежалось сюда; одна тысяча или пять тысяч... Множество. Больше все женщины. Тогда женщины как-то смелее выступали. Объяснялось это тем, что с женщинами обращались снисходительнее и деликатнее, чем с мужчинами, а кроме того, мужчине в революционное-то время точно стыдно было показывать свои мягкие чувства: тогда все пылало, гремело грозою»[xx].

По просьбе одного из чекистов владыка обратился к толпе с призывом разойтись по домам. Но люди не согласились:

«- Не уйдем! Освободить его! За что арестовали?

Перед самым моим лицом, лишь немного налево и чуть пониже, стояла какая-то молодая женщина лет тридцати, здоровая, цветущая, черноглазая. Она тоже кричала что-то. А солдат, стоявший с ружьем возле меня, говорит ей:

- Э-эх! Немцев бы на вас. Они показали бы, как орать тут!

Мгновенно она продернула правую руку через решетку и прямо - в глаза солдату, точно кошка, чтобы выцарапать их, и завизжала;

- Ах ты, окаянный! Он да нас, русских, на немцев кличет! Ах, ты-и!

Солдат, опешивший от неожиданного нападения такой горячей души, отвел быстро свое лицо и ничего ей не ответил. А мне уж не до того было. Все сильнее раздавались крики: «За что? За что?»

На короткое время владыке удалось успокоить людей, но вскоре вновь раздались возмущенные возгласы. Тогда Вениамин обратился к Булатникову, сказав:

«- Отведите меня лучше обратно, бесполезно просить их.

   Он согласился, и я воротился в арестную комнату. Что было потом, я сам не видел. Только слышал невероятный гвалт. И с ужасом начал думать. «Неужели сейчас начнут расстреливать этот милый народ!»[xxi].

После, на допросе, Булатниковпризнался епископу:

«- Когда мы вас вывели к народу и вы обратились к ним, я держал уже револьвер на взводе и решил: если б вы сказали хоть одно слово против нас, то я убил бы вас. Пусть и мы погибли бы, но и вам не жить. Но вы вели себя прилично».

Так именно –«прилично» - и было сказано»[xxii].

Дальнейшее епископ описывал, не ручаясь за достоверность. Якобы чекисты «вызвали роту матросов разгонять толпу. Но матросы будто бы, может быть это легенда, отказались заниматься этим негеройским делом. Тогда затребовали пожарную команду, чтоб поливать народ, но (это уже, неверное, легенды) бабы распрягли лошадей и потащили со скамей своих мужей и братьев. Пожарные были из того же народа, что и защитницы мои.

Тогда объявили город на военном положении. Расставили пулеметы и грозили расстрелом. Народ вынужден был расходиться»[xxiii].

Документы Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков рисуют иную картину. Согласно им, толпа была разогнана матросами[xxiv], на следующий день собралась вновь, однако и в этот раз ее разогнали.

Тогда прихожане в числе 1 тыс. человек собрались в ограде Покровского собора, где в аудитории собрались представители приходского совета, а также были приглашены члены других приходских советов – для обсуждения вопроса отправки делегации для ходатайства об освобождении епископа.Во время заседания в аудиторию ворвались двое матросов, из числа четырех, прибывших на автомобиле, которые «позволили себе возводить хулу на Бога, Матерь Божию и Св. Николая Чудотворца, прибавляя к матерной брани Имя Божие, или Имя Матери Божьей и Святителя Николая.

Ругаясь таким образом, матросы обвиняли собравшихся в устройстве заговора против советской власти и требовали, чтобы присутствовавшие разошлись.

Затем матросы стали избивать представителей Приходского Совета ручками от револьверов», лидера ранили довольно сильно, потом арестовали и увели с собою.  Выйдя затем к прихожанам, они потребовали, чтобы те разошлись и нескольких человек вскоре арестовали.

«Дня через четыре арестованные были освобождены»[xxv].

Приведенное выше свидетельство дополняют строки воспоминаний владыки, согласно которым, после разгона толпы «прихожане под председательством старшей сестры Владимирского собора, жены генерала П-ва, собрались в нижней церкви Покровского собора для выработки мер защиты. Но отряд «чрезвычайки» явился туда с саблями наголо (так это все потом рассказывали в городе) и разогнал их. А генеральше будто бы порезали даже руку. Порядок водворили. Однако этот протест народа не прошел напрасно. Начальство разрешило четырем представительницам прихода являться по утрам в «чрезвычайку» и осведомляться о моем состоянии.

Один из защитников вообразил, что мне уже переломали ноги и руки и увезли в Одессу на казнь. На этой идее он сошел с ума и был отправлен в лечебницу... Боюсь сказать сейчас, но, кажется, меня после возили к нему, чтобы он убедился в фантастичности своего воображения. И он оправился. Зато одна из четырех прихожанок-делегаток, посещавших меня в «чрезвычайке», скончалась от разрыва сердца. Так сохранилось в моей памяти. Генеральшу большевики после не трогали, и она скончалась мирно»[xxvi].

Епископ Вениамин провел в заключении восемь дней, затем его отпустили.

К сожалению, владыка не был единственным духовным пастырем, попавшим в руки ЧК. Как показал настоятель церкви Михаила Архангела при штабе крепости, протоиерей Михаил Папета, были арестованы настоятели трех монастырей: Херсонесского, Инкерманского и Георгиевского, вместе с братией «по несколько человек от каждого монастыря». Всего большевики арестовали до 30 монашествующих лиц[xxvii].

Как показал очевидец, после ареста монахов он лично слышал, как один чекист просил другого «дать ему этих монахов, чтобы их приставить к стенке и расстрелять», но просьба не была удовлетворена[xxviii].

Репрессии коснулись даже работников советских учреждений. Так, 20 мая 1919 г. арестованы и посажены в тюрьму служащие уголовного розыскного отделения, где их продержали от 2 до 15 дней, а тем временем в отделении были уничтожены фотографические карточки и листки учета преступного элемента[xxix]. Один из сотрудников отделения, бывший полицейский пристав Алексей Крашенинников, был выдан рассыльным Орловым, который «указал на него после жестокого истязания» во время допроса[xxx]. 21 мая 1919 г. Крашенинников был взят из тюрьмы в контрольный пункт, где расстрелян[xxxi].

В ходе допросов чекисты практиковали пытки и истязания. Так, вышеупомянутому А.Кондурилично пришлось видеть арестованного бандита, забинтованного с головы до ног после его допроса, причем тогда же была избита и его мать, которую таким образом принуждали к даче изобличающих показаний против сына. Также избит член партии правых эсеров, рабочий Карасев. Его били по голове бутылкой – «предметом, бывшим всегда под руками властителей контрольного пункта, где оргии не прекращались»[xxxii].

Звуки избиения Карасева услышалидругие узники, в том числе, владыка Вениамин:

«…однажды мы слышали отчаянный крик этажом ниже... Почему? Непонятно. Но на другой день оттуда перевели в нашу камеру моего (второго) келейника Ивана. И он сообщил, будто бы били бутылкой по голове какого-то рабочего-меньшевика. За что - не знаю»[xxxiii].

После того как о случившемся узнали рабочие, среди них начались волнения. В результате чекисты были вынуждены сообщить через прессу, что Карасев пострадал во время драки с другими арестантами, бывшими в нетрезвом состоянии[xxxiv].

Иногда арестованные проводили в «чрезвычайке» лишь считанные часы, после чего их отпускали. Так повезло товарищу прокурора по 1-му севастопольскому участку Леонтьеву, которого в начале мая задержали на улице красноармейцы «по указанию какого-то мальчишки» как якобы служившего в Добровольческой армии[xxxv].Но, например, упомянутого выше члена городской управы И.Кухтина, арестованного якобы «за сношения» с чинами Добровольческой армии, с которыми он имел дела по службе,- продержали в контрольном пункте 9 дней, а затем перевели в городскую тюрьму, где он провел еще 12 дней, и только потом был освобожден[xxxvi].

О том, в каких условиях содержались узники «чрезвычайки», повествуют нижеприведенные строки воспоминаний владыки Вениамина:

«Нас провели в полуподвальный этаж (тот, что в Америке называется «безмент»). И вдруг вижу; тут же наша монашеская братия! С улыбками расплакались. Те тоже мирны будто бы. Помимо монахов в этой же комнате были два офицера, один купец домовладелец из Петербурга, еще кто-то... Всего в ней нас было, если не ошибаюсь, 27 человек. Почему-то эта цифра всегда в моей памяти об аресте. А пространством комната была невелика: примерно 2 на 2 сажени, то есть 4 квадратных сажени. По опыту постройки Тверской семинарии я помнил, что по архитектурным законам постройки церквей на квадратную сажень полагается по 15 человек стоять. Следовательно, тут можно было поместить стоя 60 человек, но мы же должны были еще и спать. Однако скажу, не в тесноте места был вопрос, а в недостатке воздуха. Если б мы не держали окно (было лишь одно) день и ночь открытым, мы могли бы задохнуться. Мебели было - всего одна мягкая кушетка. Сидели и спали мы на полу. Вши ползали по нам, как и везде в подобных местах, Кушетку арестованные предоставили мне в знак почитания старшего по чину. Но я спал и на голом полу, мне казалось, там чище и меньше насекомых, чем на кушетке»[xxxvii].

Отдельного внимания заслуживает процедура исполнения приговоров. В основном людей расстреливали в подвале дома Жандра по улице Чесменской. После оставления красными города здесь были найдены мертвые тела четырех человек[xxxviii]. В ходе расследования трупы были идентифицированы. Ими оказались вышеупомянутый А. Крашенинников, бывший комендант гостиницы «Модерн» Иван Ирин, адъютант коменданта города Георгий Чернявский, летчик Сергей Солнцев[xxxix].

Последний запомнился владыке Вениамину как «молодой офицер, красивый, миловидный блондин, с розовыми, как у девушки, щеками, с голубыми глазами, лет 25. Веселое смеющееся лицо, пощелкивание пальцами, вертение на ногах, иногда с приплясыванием, - все это нас поразило. Как ни были мы спокойны, но все же мы не улыбались и не танцевали, а он точно на товарищескую пирушку пришел.

- Как вас зовут? - спросил я.

- Зовите Сережей. А фамилия моя - Солнцев. Так Сережей и звала его вся камера. Он нам рассказал, что арестовали его за дело - фальшивое употребление каких-то печатей. Но не унывал, надеясь, что вина его не столь большая. Сообщил, что до революции его стихи печатывались уже в толстом журнале, кажется, в "Русской мысли". На нем была длинная кавказская бурка.

 Мы все сразу полюбили нашего тюремного соловья.

 Прошло два дня. Вдруг видим, что наш Сережа неожиданно замолк и стал печальным. Надел бурку и обратился ко мне с просьбой:

- Владыка! Разрешите мне прилечь на вашей кушетке.

- Она не моя. Ныне вся собственность национализирована, - сшутил я. - Пожалуйста!

Он завернулся в бурку и лег.

- Сережа, что с вами? - спрашиваю его, - Заболели?

- Нет, - ответил он протяжно и уныло, - здоров. Но только чует душа моя, что не выйти мне отсюда живым...

- Почему? Вот двух офицеров же выпустили отсюда!

- Да-а! Но мне не выйти...»[xl]

В ночь гибели Солнцева один из наиболее активных чекистов, бывший приказчик Щавинский, пришел на квартиру своей матери в солдатской шинели, сплошь залитой кровью, и мать замывала ее[xli].

Непосредственным организатором расстрела был нектоВайнблад (кличка Панин). Бывший подпольщик, еврей по национальности, «приказчик или портной» по профессии[xlii], в июне 1919 г.он отступилиз Севастополя вместе с частями Красной армии и советскими учреждениями[xliii].

23 июня 1919 г. члены Особой комиссии провели визуальный осмотр подвала контрольного пункта.

«При производстве осмотра и вскрытии трупов вышепоименованных лиц, на шее и в области головы у каждого их них оказалось по несколько пулевых ранений с входным отверстием с передней и задней стороны тела»[xliv]. У Солнцева, сверх того, обнаружена рана, нанесенная тупым, тяжелым орудием.

«По заключению производившего осмотр и вскрытие врача смерть означенных лиц последовала от огнестрельных ран, причем на близком расстоянии из револьвера. Выстрелы производились одновременно из нескольких револьверов спереди, сзади и сбоку, в то время, когда убитые спускались вниз по лестнице подвала»[xlv].

Кроме того, несколько трупов, в том числе, одной женщины, были выброшены морем[xlvi]. У упомянутого выше капитанаМ.Филонова по извлечении из воды «шея была обмотана веревкой»[xlvii].

В середине мая 1919 г. деятельность севастопольских чекистов даже стала предметом разбирательства на заседании городского ревкома.  Как доложил председатель ревкома Борис Занько, «было расстреляно без суда красноармейцами 9 человек и 4 человека Чрезвычайной комиссией. Из них два как бандиты, и два как контрреволюционеры». Далее развернулась дискуссия. Коммунисты потребовали привлечь виновных в расстреле к ответственности и впредь ни одного расстрела без санкции ревкома не проводить. По мнению меньшевиков, ревком вообще не имел права санкционировать расстрелы, поскольку он не принимал участия ни в следствии, ни в суде, а необходимо создать для этого революционный трибунал. Тем не менее, большевик Орион Алексакис, а вслед за ним и левый эсер Иван Семенов, требовали, чтобы ревком утверждал или отменял каждый приговор трибунала[xlviii].

Вскоре вопрос о «массовых неоправданных расстрелах, проведенных органами ЧК в Крыму» был вынесен на обсуждение в ходе одного из заседаний Совнаркома КССР в мае 1919 г. Согласно принятому решению, особые отделы и контрольные пункты утрачивали право суда и расстрела, приобретая статус следственных органов. Организовывались военно-революционный трибунал армии и революционный трибунал Крымской республики. Вынесение смертных приговоров теперь находилось в их исключительной компетенции.

По факту расстрелов, произведенных органами ЧК, было проведено расследование[xlix].

Но, как видно из вышеприведенных примеров, касающихся произвольных арестов и бессудных убийств, совершенных в июне 1919 г., это не положило конец злоупотреблениям в работе советских карательных органов.

Структуры ВЧК в Севастополе и в Крыму прекратили существование к 24 июня 1919 г., когда полуостров вновь перешел под контроль Добровольческой армии.

Дмитрий Соколов

Коллаж Евгении Руденко

Русская Стратегия

[i]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90. – Л.22

[ii] Там же. – Л.14

[iii]Там же. – Л.22

[iv] В материалах комиссии нумерация дома разнится. Одни опрошенные указывают номер 102, другие – 103.

[v] Там же. – Л.36

[vi] Владимирский М.В. Красный Крым 1919 года. — М.: Издательство Олега Пахмутова, 2016. - С.212

[vii]Скоркин К.В. На страже завоеваний Революции. Местные органы НКВД-ВЧК-ГПУ РСФСР. 1917-1923: Справочник. - М.: ВивидАрт, 2010. – С.396

[viii]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90. – Л.36

[ix] Там же. – Л.11

[x]Там же. – Л.24

[xi] Там же.

[xii] Там же.

[xiii] Там же.

[xiv] Там же. – Л.10

[xv] Там же. – Л.31

[xvi] Там же.

[xvii] Там же. – Л.28

[xviii] Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. – М.: Издательство «Отчий дом», 2016. – С.289

[xix]Там же. – С.298

[xx] Там же. – С.300-301

[xxi]Там же. – С.302

[xxii] Там же. – С.303

[xxiii] Там же. – С.302

[xxiv]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90.  – Л.31

[xxv]Там же.– Л.32

[xxvi]Вениамин (Федченков), митрополит. Указ. соч. – С.303

[xxvii]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90.  – Л.33

[xxviii] Там же. – Л.12

[xxix]Там же.– Л.25

[xxx] Там же. – Л.37

[xxxi] Там же. – Л.40

[xxxii] Там же. – Л.36

[xxxiii] Вениамин (Федченков), митрополит. Указ. соч. – С.306

[xxxiv]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90. – Л.36

[xxxv] Там же. – Л.25

[xxxvi] Там же. – Л.14

[xxxvii] Вениамин (Федченков), митрополит. Указ. соч. – С.299

[xxxviii]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90. – Л. 10

[xxxix] Там же. – Л.17

[xl] Вениамин (Федченков), митрополит. Указ. соч. – С.306-307

[xli]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90. – Л.36

[xlii] Там же.

[xliii] Владимирский М.В. Указ. соч. - С.212

[xliv]ГА РФ, ф. р470, Оп. 2, д. 90. – Л.17

[xlv] Там же.

[xlvi] Там же. – Л.10

[xlvii] Там же. – Л.31

[xlviii] Владимирский М.В. Указ. соч. - С.211-212

[xlix]Скоркин К.В. На страже завоеваний Революции. История НКВД-ВЧК-ГПУ-РСФСР. 1917–1923: Монография. - М.: ВивидАрт, 2011. - С. 845