В 1764 году Императрица Екатерина Великая упразднила малороссийское гетманство и назначила в эту обширную провинцию первого в её истории генерал-губернатора, коим стал блестящий русский полководец Пётр Александрович Румянцев. Государыня дала ему самолично составленную обширную инструкцию, в которой предписывалось способствовать более тесному единению Малороссии с Великороссией.
Румянцев взялся за дело со всей рьяностью. Он начал с того, что объехал вверенный ему регион, произвёл его «генеральную опись». В 1767 году в Москве собралась комиссия для составления уложения, в которую различные классы малоросского населения прислали своих представителей. С малороссийской «вольницей» было покончено, отныне этот край был такою же провинцией Империи, как и прочие. Румянцев же, управляя им, стяжал себе славу талантливого администратора.
Малороссия была родиной Петра Александровича, на её приволье возрастал он истинным казаком, сорви-головой, не знавшим по младости удержу ни в чём. Своего отца узнал Румянцев лишь в пятилетнем возрасте. Александр Иванович, ближайший сподвижник Императора Петра, был неизменно занят на царской службе, выполняя особенно деликатные и ответственные поручения монарха. В отличие от сына, уже от рождения имевшего и положение, и состояние, отец достигал своего положения исключительно собственными талантами. Ещё юношей он поступил в потешный войска, затем служил в Преображенском полку, достойно показал себя в битвах Северной войны и, наконец, обратил на себя внимание Государя. Пётр Алексеевич учинил молодому офицеру настоящий экзамен, засыпав мудрёными вопросам. Румянцев ответил на все и был пожалован адъютантом. С той поры Александр Иванович стал одним из самых доверенных помощников Императора. Именно ему поручил Пётр слежку за бежавшим заграницу сыном и возвращение Цесаревича в Россию.
Невесту своему любимцу Государь также избрал сам – внучку знаменитого сподвижника Царя Алексея Михайловича боярина Артамона Матвеева, растерзанного во время устроенного царевной Софьей Стрелецкого бунта. В красавицу Марию Андреевну был влюблён и сам великий Император, эту сердечную привязанность он пронёс через всю жизнь. Матвеевы вовсе не жаждали породниться с не сановитым Румянцевым, но хватило грозного царского взора, чтобы сей жених сделался любезен вельможным боярам. Крестной первенца молодой четы, названного в честь августейшего благодетеля, стала сама Императрица Екатерина Алексеевна.
Возрастая без отца, полностью подчинив себе женское царство его малороссийского имения, этот неутолимо жадный до радостей жизни первенец был подобен жеребёнку, никогда не знавшему узды, и потому запоздалое проявление отцовской власти наткнулось на яростное сопротивление свободолюбивой натуры. Александр Иванович хотел видеть сына дипломатом! Для этого 14-летний недоросль был отправлен в Берлин для стажировки при русском посольстве с жалованием в 400 рублей. Однако, в планы Петра не входила ни разлука с Родиной, ни чинная стажировка у посла Бракеля. 400 рублей он в считанные дни промотал в берлинских трактирах, а затем, будучи в изрядном подпитье, записался волонтёром в один из прусских полков.
Пропавшего юношу искало всё посольство. Когда его нашли и вызволили из рядов прусской армии, бедняга Бракель оплатил все долги, который «будущий дипломат» успел наделать в столь короткий срок, и отправил его с глаз долой в Петербург к отцу. Александр Иванович, сгорая от стыда, вынужден был просить Императрицу Анну Иоанновну определить непутёвое чадо в Кадетский корпус…
Это славное заведение выдержало нового постояльца ещё меньший срок чем берлинское посольство. Никак невозможно было вольному сыну малороссийских степей примириться с бессмысленным регламентом и муштрой! Ни малейшей радости жизни! Что оставалось юному Петру, как не попытаться внести эту радость в стены кадетского монастыря? Правда, начальство отчего-то несколько не обрадовалось подобным попыткам, и через четыре месяца Румянцев-младший к общему удовольствию покинул корпус.
Лишь отец с матерью не разделили этого удовольствия. Впрочем, Александр Иванович ещё не утерял надежды выправить стезю своего наследника. Он определил Петра в полк и самым рачительным образом пёкся о его продвижении по службе. Тем более, что в полку молодой Румянцев и сам оказался отнюдь недурён. Молодечество и лихость к лицу доброму воину! А Пётр, несмотря на молодость, обнаружил в себе к тому задатки военного вождя и расчётливого командира. Первый случай проявить себя выпал ему в Шведскую кампанию 1742 года. Петру исполнилось семнадцать, но он, ещё 6 лет записанный в полк, уже носил офицерский чин. Старшие офицеры морщились и бранились от его «казацких» выходок, этой не стесняемой ничем разухабистой вольницы, манкирующей правилами и регламентами. Зато солдаты обожали своего командира. Отечески заботливый, расторопный и предприимчивый, он умел сделать так, чтобы его люди всегда были обеспечены не только кашей, но и мясом.
Завоёванной в ту войну Финляндией управлял отец, генерал-аншеф Александр Румянцев. Пётр, получивший за Гельсингфорсское сражение чин капитана, исполнял обязанности флигель-адъютанта отца на мирных переговорах. Когда же договор был подписан, Александр Иванович отправил его с радостной вестью прямиком к Императрице! Государыня была щедра к вестнику своей виктории и произвела 18-летнего молодца в полковники.
Возвращение в столицу, однако, вновь дало простор «дурным задаткам» юноши. О его амурных похождениях ходили легенды самого скандального свойства. Например, под окнами одной из своих любовниц полковник устроил марш своих солдат, будучи при том сам «в костюме Адама», украшенном лишь шпагой и треуголкой. Таким образом молодой забияка решил подразнить ревнивого мужа возлюбленной. О «подвигах» такого рода жалобы ложились на стол самой Императрица, а та вынуждена была передавать их сгоравшему от стыда отцу.
Наконец, родители приняли жесткое решение: женить молодца! Невесту нашла Государыня Елизавета – дочь принявшего мученический венец в годы бироновщины Артемия Волынского, обласканная Императрицей и наделенная ею большим приданым. Узнав о своей участи, герой пришёл в ужас и разделался с явившейся угрозой вполне по-подколесински – ночью сбежал из родного дома в сопровождении денщинка и умчался в Ревель, где был расквартирован его полк.
С отцом Румянцев так и не успел примириться, и петровский сподвижник только с небес смог увидеть, как шалопай-сын превращается сперва в славного полководца, а затем и государственного деятеля.
Первую славу принесла Петру Александровичу битва при Гросс-Егерсдорфе. Генерал-аншеф Апраксин прямо накануне сражения поставить его, кавалериста, командиром трёх сводных пехотных полков. Вместо родных, выпестованных и обученных им ревельцев оказались под его началом солдаты, ещё вовсе не знавшие ни его, ни его методов. В Норкиттенском лесу чутко ловили они громы начинавшейся битвы, которой так стремился избегнуть хитромудрый Апраксин. Когда утренний туман рассеялся, «засадному полку» открылась картина разгоравшейся битвы. Румянцев, дотоле бывший сплошным слухом, жадно ловящим каждый звук, теперь весь ушёл в глаза. На глазах разыгрывалась драма…
Свой главный удар пруссаки обрушили на левый фланг русских, которым командовал племянник царицы Евдокии Фёдоровны, первой супруги великого Петра, генерал-аншеф Василий Авраамович Лопухин. Удар неприятеля был столь силён, что русские полки оказались смяты. И тогда доблестный генерал-аншеф, возглавив Второй Гренадерский полк, командир которого был убит, сам повёл войска в атаку. В тот же миг он был ранен пулей, но не покинул строй, зовя своих солдат за собою.
Зов бравого генерала был услышан, воодушевлённые примером любимого командира солдаты бросились в штыковую и оттеснили неприятеля. Лопухин же пал, простреленный ещё одной пулей… Солдаты отбили героя и вынесли его с поля боя, но враг вновь перешёл в наступление и принялся громить растрёпанные русские полки.
Видя это, Румянцев понял: надо действовать! После подвига славного Лопухина и его доблестных воинов отступить и отдать победу Фридриху – мыслимое дело для петровского воинства?! Бежать с поля боя, покрыв позором русские знамёна?! Нет, не бывать тому! Оглядев своих солдат, Пётр Александрович по напряжённым лицам их ясно увидел – молодцы всей душой рвутся в бой, рвутся выручать погибающих товарищей. В этот миг впервые за десять дней молодой генерал ощутил себя единым целым со своими подчинёнными. Выхватив шпагу, он крикнул своим сильным голосом:
- Ребята, постоим за Россию и матушку-Государыню! Поможем нашим!
- Ура! – грянули в ответ сотни глоток. Они только и ждали этого приказа! Им нипочём был густой лес, сквозь которой приходилось продираться. Они устремились сквозь него быстрее и легче, чем через постылый плац, на которому принуждены бывали маршировать.
Пушки, патронные ящики и всю прочую поклажу пришлось бросить. Тащить её через чащобу – лишь потерять драгоценное время, а времени этого каждая секунда на вес золота была.
Вот, вырвались из леса нежданно для уже торжествующих пруссаков первые цепи новгородцев, гренадер и воронежцев и с яростью бросились в схватку, мстя за павших товарищей. Бился вместе со своими солдатами и генерал Румянцев. Его шпага разила неприятелей, не зная промаха, сам же он был словно заговорен от пуль и клинков.
Израненные русские войска, дело которых казалось почти конченным, увидев подмогу, воспрянули духом. Вопли восхищения встречали румянцевских богатырей.
- Братцы! Поспешайте! – хрипели надорванные голоса людей, которым Бог нежданно послал избавление от верной погибели.
И «засадный полк» спешил. И не щадил себя, разя неприятеля штыками, выручая своих. Разом преобразилась картина боя. Рассеялось, как дым, краткое прусское торжество, и уже русские с восторженным гиком гнали супостата. Солдаты Фридриха подались назад, попытались перестроить свои ряды. Но не тут-то было! Русские не дали им ни мгновения времени, наседая на них. Оказалось, что господа пруссаки не любят штыкового боя, лоб в лоб, глаза в глаза! Зато для русских штык – первое оружие!
Яростной выдалась та сеча. Один смертельно раненый гренадёр зубами впился в горло прусского солдата и так и не разжал их, не выпустил своего пленника, доставшегося русским с прочими. Хвалёная лучшая армия Европы, встретив неожиданный отпор, сперва заколебалась, затем стала ретироваться и, наконец, побежала, подобно стаду скотов, утратив всякое подобие порядка и строя.
Вместо поражения русская армия отметила 19 августа 1757 года блистательную викторию, истинным героем которой стал молодой генерал Румянцев.
Война с Турцией, отвлекшая Петра Александровича от обустройства Малоросии, стала апогеем его военной славы. Ларга и Кагул навсегда золотыми буквами вписаны в длиннейший свиток русских побед. К началу боевых действий Россия сосредоточила на главном Днестровско-Бугском театре военных действий две армии: Первую в районе Киева под командой генерал-аншефа Александра Михайловича Голицына, и Вторую на Днестре – под началом Румянцева. Главная роль в начинавшейся кампании отводилась Голицыну, ему была передана даже часть вышколенных Петром Александровичем войск Второй армии. Тем не менее, именно последняя уже в январе 1769 года отразила удар крымской конницы, и, используя этот опыт, Румянцев спешно разработал и наладил подвижную систему защиты от новых набегов. Надо заметить, что к этому времени прежний шалопай и повеса стал одним из первых русских военных теоретиков. Его перу принадлежал теоретический труд «Обряд службы», ставший первым действенным кодексом русской армии, учебником для её офицеров и руководством по боевой подготовке. Введение «Обряда» уже немало способствовало преодолению прежнего разнобоя в воспитании войск. А это куда как необходимо было! Чтобы турка побить и навсегда обеспечить безопасность России от Порты Оттоманской нужна была армия дисциплинированная, в которой продумано и отлажено всё: взаимодействие родов войск, устройство лазаретов, обоза, снабжения – нет мелочей в военном деле, нет незначительных деталей. Но за деталями никогда нельзя упускать из виду главного, ибо «…искусство военное… состоит в одном том, чтоб держать всегда в виду главную причину войны, знать, что было полезно и вредно в подобных случаях в прошедших временах, совокупно положение места и сопряженные с тем выгоды и трудности, размеряя противных предприятия по себе, какое бы могли мы сделать употребление, будучи на их месте».
Первая армия Голицына сосредоточила все силы на взятии Хотина. Пётр Александрович считал тактику свояка ошибочной, предлагая наступление на Очаков и Перекоп, взятие которых раскололо бы силы союзников – Турции и Крымского ханства. Но предпочтение всё же было отдано Хотину. Крепость эта была в итоге занята без единого выстрела – турецкий гарнизон попросту покинул свою цитадель. Рассказывали, что старик-фельдмаршал Салтыков не преминул лукаво пошутить по поводу этой виктории. Заведя Голицына в Успенский собор Кремля, где в неурочный час оказались они единственными богомольцами, Пётр Семёнович шепнул покорителю Хотина:
- Пусто здесь. Как в Хотине…
Румянцев же полагал, что брать города, не разбивая живой силы неприятеля, дело в изрядной степени пустое. Однако, ему недолго оставалось ожидать возможности воплощения собственной стратегии войны. Голицын был назначен генерал-губернатором Петербурга, и теперь главная роль в войне отводилась Петру Александровичу.
Фельдмаршал не замедлил оправдать оказанного ему Государыней доверия, и слава первой виктории вскоре овеяла победоносные русские знамёна – 7 июля 1770 года при Ларге Румянцев с 25-тысячным войском разбил 80-тысячный турецко-татарский корпус! А уже 21 июля была одержана виктория над вдесятеро сильнейшим неприятелем при Кагуле, вознесшая Румянцева в ряд первых полководцев XVIII века.
Накануне в палатке фельдмаршала собрался военный совет, которому предстояло решить судьбу русской армии. После длительного похода войска были утомлены. Многих солдат унесли болезни, ощутимо сказывалась нехватка продовольствия. Между тем, у берегов глубоководного Кагула, к которому вышла теперь румянцевская армия, турки, переправившись через Дунай, собрали 150-тысячное полчище, готовое в любой момент перейти в наступление. Командовал этими несметными силами великий визирь Османской империи Иваззаде-Халил-паша, равно известный как талантливый полководец и как великий сибарит. Свежие турецкие силы не знали нужды ни в чём. А их командование было хорошо осведомлено о малочисленности и изнурённости противника. Русская армия насчитывала лишь 23000 штыков, из которых шесть тысяч прикрывали обоз. Вдобавок расположение русского лагеря делало его уязвимым. Лагерь был зажат двумя озёрами, а турки с крымчаками стягивали свои войска и с фронта, и с тыла. Армии Румянцева грозило окружение.
На военном совете многие высказывались за немедленное отступление, считая создавшееся положение в случае турецкого наступления безнадежным. После триумфа Ларги отступление, как полагали они, не нанесёт бесчестия русскому имени. Но Пётр Александрович считал иначе:
- Русские, подобно древним римлянам, никогда не спрашивают: сколько неприятелей, но: где они? – заявил он. - С малым числом разбить великие силы – тут есть искусство и сугубая слава!
Неприятель тем временем начал передвижения на другом берегу, снялся с прежнего своего местоположения и явно демонстрировал, что готовится к сражению и собирается разбить стан уже в самой близи от русских войск, не удостаивая последние страха перед ними. Румянцев некоторое время наблюдал за этими маневрами в подзорную трубу, а затем, решительно сложив её, объявил:
- Слава и достоинство воинства российского не терпят, чтобы сносить неприятеля, в виду стоящего, не наступая на него. Если турки осмелятся разбить в сем месте хотя одну палатку, то я их в ту же ночь пойду атаковать!
Решение было принято. Нельзя было отдать противнику инициативу, необходимо было опередить его и перейти в наступление самим, чего никак он ожидать не может. На подготовку атаки у русских оставались считанные часы. Но их хватило. Уже в час ночи войска покинули позиции и подошли к турецким укреплениям на расстояние пушечного выстрела. Турки бросили навстречу многочисленную лёгкую конницу, но она была рассеяна огнём русской артиллерии.
В какой-то момент под напором противника дрогнули части генерала Племянникова. Наблюдавший ход сражения генерал-аншеф с юношеской резвостью генерал-аншеф оседлал коня и самолично помчался в самую гущу потрёпанного отступающего русского каре.
- Ребята, стой! – этот громоподобный возглас, перекрывший рёв орудий, возымел магическое действие на расстроенные русские войска, как и само явление пред них генерал-аншефа, лично поведшего в атаку своих солдат.
- Вперёд, ребята! Да здравствует Екатерина!
С дружным «ура» ещё миг назад расстроенные полки сомкнули свои ряды и, ударив в штыки, опрокинули турецкие полчища. Дело решили лейб-гренадеры бригадира Озерова, предпринявшие стремительную атаку на отличавшихся особенной лютостью и яростью янычар. Янычары были смяты, и казавшиеся несметными силы противника в панике бежали за Дунай, оставив победителям многочисленных пленных, весь лагерь, обоз, 140 пушек и 60 знамен. Русские же преследовали бегущего неприятеля и, настигнув на переправе, захватывали в плен уже практически без потерь.
Подобной ослепительной виктории, пожалуй, ещё не знало русское оружие. Утомлённый боем, в котором сражался, как в лучшие годы свои, радуя не утратившую силы руку знатными ударами, Пётр Александрович объезжал поле битвы. На славословия одержанной победе великий полководец, однако, ответил сдержанно:
- Посмотри на сии потоки струящейся крови, на сии тела, принесенные в жертву ужасной войне, - он повел рукой вокруг себя. - Как гражданин сражался я за Отечество, как предводитель победил, но как человек я плачу.
Когда победоносные русские полки построились, чтобы приветствовать своего вождя, Румянцев бодрой рысью выехал перед них и воскликнул:
- Я прошел все пространство степей до берегов Дуная, сбивая перед собою в превосходном числе стоявшего неприятеля, не делая нигде полевых укреплений, а противопоставлял бесчисленным врагам одно мужество и добрую волю вашу, как непреоборимую стену! Кланяюсь вам, ребята! – с этими словами генерал-аншеф снял треуголку и поклонился своим солдатам.
Закалённые в кровавой сече воины отвечали своему герою-предводителю восторженным «ура», а один старый солдат, не умея отыскать слов, подобающих для ответной здравицы полководцу, помявшись в волнении, вымолвил только с неподдельным восхищением и навернувшимися слезами:
- Ты, ваше сиятельство, прямой солдат!
Это была высшая похвала русского солдата русскому полководцу.
Слава Ларги и Кагула положила начало чреде блистательных и невероятных побед. В борьбе с сарацинами не иначе как сам Господь предводительствовал русскому воинству, не ведавшему поражений!
В 1774 году с 50-тысячным войском Румянцев обошёл 150-тысячную турецкую армию, стоявшую на высотах у Шумлы. Это посеяло в её рядах такую панику, что визирь принял все мирные условия, оформленные в Кучук-Кайнарджийский мирный договор. Это был зенит, триумф Петра Александровича! Государыня наградила его фельдмаршальским жезлом и наименованием Задунайского, возвела в честь его побед обелиски в Царском Селе и Санкт-Петербурге и предлагала герою въехать в Москву на триумфальной колеснице сквозь торжественные ворота… От последней чести Румянцев отказался, сочтя смешным изображать из себя древнегреческого бога или иного античного героя. Фельдмаршал Задунайский предпочитал оставаться самим собой, не ища чужой славы, чужих титулов, чужих регалий.
В дальнейшем звезда Румянцева стала клониться к закату. Вины его в том не было. Просто слишком ярко загорелась на небосклоне звезда иная – Григорий Александрович Потёмкин. Двум медведям сложно было ужиться в одной берлоге, а влияние всесильного фаворита, конечно, было значимее, чем стареющего полководца. Пётр Александрович имел право обижаться, однако, обида не затмила ему взора, не заставила не видеть заслуг и масштаба личности Потёмкина.
Румянцев всегда жил в ладу со своим честолюбием, умея, когда нужно, обуздать его. В 1789 году, во время очередной турецкой кампании, пришёл именно такой случай. Пётр Александровиче не стал усугублять разногласий с Потёмкиным, обострять неуместное в общем деле соперничество, не стал дожидаться своего устранения от войск под благовидно-почётным предлогом, а сам обратился с письмом к Григорию Александровичу: «А по моему обыкновению, не скрываясь, вам говорю, что не может лучше и пойтить наше дело в сем краю, верно как под одним вашим начальством».
Так всё и исполнилось. Отставленный от действующей армии и сказавшийся больным во избежание неуместных «назначений» и вызова в Петербург, Румянцев до конца кампании оставался в Яссах, несмотря на неудовольствие Государыни. Всё это время верный и любимый ученик, Александр Васильевич Суворов, одержавший тем временем блестящие победы при Фокшанах и Рымнике, исправно посылал ему рапорты о своих действиях, как если бы Пётр Александрович оставался командующим…
Та кампания завершилась новым русским триумфом. Ясский мир навсегда сломал могущество Оттоманской Порты и утвердил Россию на Чёрном море. Увы, «одноглазому Голиафу» судьба не дала времени насладиться одержанными победами, умноженной его неутомимыми стараниями русской славой, расцветом любимого детища его – Новороссии… Князь Таврический скончался в 1791 году, и весть эта глубоко поразила Румянцева. Старый фельдмаршал не мог сдержать слёз:
- Вечная тебе память, князь Григорий Александрович! – вздохнул он, получив письмо с горьким извещением. Бывшие за обедом немногочисленные гости не смогли скрыть удивления этой непритворной скорби. Заметив оное, Пётр Александрович сказал, предупреждая охотников вспоминать старые счёты:
- Князь был мне соперником, может быть, даже неприятелем, но Россия лишилась Великого человека, а Отечество потеряло сына бессмертного по заслугам своим!
Слава самого Румянцева, впрочем, вовсе не померкла за блеском заслуг чужих.
Румянцев! Я тебя хвалити хоть стремлюся,
Однако не хвалю, да только лишь дивлюся.
Ты знаешь, не скажу я лести ни о ком,
От самой юности я был тебе знаком,
Но ты отечество толико прославляешь,
Что мя в безмолвии, восхитив, оставляешь.
Не я – Европа вся хвалу тебе плетет.
Молчу, но не молчит Европа и весь свет…
Так воспел своего друга со времён «кадетского монастыря» поэт Сумароков. Ему вторили наперебой другие стихотворцы: Муравьёв, Хемницер… Почтил и Гаврила Державин строками прочувственными:
Блажен, когда стремясь за славой
Он пользу общую хранил
Был милосерд в войне кровавой
И самых жизнь врагов щадил;
Благословен средь поздних веков
Да будет друг сей человеков.
Но среди многих славословий и наград один эпизод, одно признание было особенно дорого герою Гросс-Егерсдорфа. Сам Фридрих Великий, некогда окрестившей Румянцева собакой, которой единственной надо бояться среди русских полководцев, лично воздал ему хвалу через шесть лет после Кагула. Пётр Александрович прибыл в Берлин, сопровождая Цесаревича Павла Петровича, после кончины горячо любимой жены предпринявшего путешествие с целью знакомства с новою невестой - принцессой Штутгартской. Прусский Император устроил фельдмаршалу торжественную встречу. Он выстроил весь свой потсдамский гарнизон по образцу кагульских позиций и представил поразившую его воображение битву.
- Приветствую победителя Оттоманов! – провозгласил старый король, некогда разбитый при Гросс-Егерсдорфе, своего прежнего противника.
Последние годы жизни Румянцев жил попеременно в своих малороссийских имениях – скромной Ташани и великолепных Вишенках. Этот подлинный замок был любовно возведен им некогда к приезду Государыни. Главный Вишенский дворец был выстроен в стиле средневековой романтической крепости. Дворцы поменьше - Молдавский, Турецкий, Готический и Итальянский – архитектурой своей точно отвечали названиям. Возводили эту красоту некогда привеченный Императрицей, а позже опальный Василия Баженова и зодчий-малоросс Максим Мосципанов, коего открыл сам Румянцев. В Готическом дворце во время своей поездки в Новороссию в 1787 году останавливалась Государыня. Память о её пребывании здесь поныне грела душу хозяина. После недолго охлаждения она ещё не раз призывала верного фельдмаршала, не раз дарила своими милостями и, что ещё дороже, тёплыми, сердечными письмами…
Семейная жизнь старого полководца так и не задалась. С женою, княгиней Голицыной, жил он порознь, хотя она подарила ему трёх сыновей. Старший, Михаил, по стопам отца вышел в генералы, а затем и сенаторы. Средний, Николай, прославился, как меценат, основатель Румянцевского музея в Москве. Младший, Сергей, дипломат и писатель, организовал Румянцевский музей в Петербурге. Никто из троих не посрамил отеческих седин, хотя, надо признать, отцом Пётр Александрович, был столь же непутёвым, сколь и сыном.
Живя в деревне, Румянцев чуждался какой-либо пышности. Одевался просто, так что проезжие принимали его за селянина, пользовался самой простой мебелью и утварью, извлекая парадную лишь для гостей, коротал время за рыбалкой. При этом дом Петра Александровича во всякое время отличался русским хлебосольством и гостеприимством.
Великий полководец был погребен в Киево-Печерской Лавре у левого клироса соборной церкви Успения. Над надгробием — шедевром русского классицизма — работали до 1805 года И. П. Мартос и Ж. Тома де Томон. Надпись на постаменте гласила: «Внимай, росс! Пред тобою гроб Задунайского». Церковь Успения вместе с усыпальницей Румянцева была взорвана во время Второй мировой войны…
Ныне сохранились две усадьбы Петра Александровича: Черниговская Качановка и Гомельский дворец, являющийся главной достопримечательностью Гомеля. В обоих усадьбах действуют музеи. Увы, в отличие от Малой и Белой Россия Великая не смогла сохранить наследия своего военного гения. От подмосковной усадьбы Троицкое-Кайнарджи уцелела лишь церковь, построенная при жизни Румянцева, и две усыпальницы. Восстанавливать её и создавать в ней румянцевский музей пока никто не собирается.
Е. Фёдорова
Русская Стратегия |
