- Да, да, мой милый Кернушка, сколько вам лет?
- Да вот 23, владыко святый.
- Вы на каком курсе?
- Да вот только что кончил юридический, и теперь я на первом курсе богословского факультета.
- Значит, вы кончите богословский факультет в 27 лет, не правда ли?
- Да, владыко, выходит так.
- Ну, а я вот в 28 лет был уже архимандритом и ректором Московской академии.
(Из воспоминаний архим. Киприана (Керна) о митр. Антонии (Храповицком)).
Он стал ректором МДА в 28 лет, а до этого год был ректором Санкт-Петербургской духовной академии. Церковь была для него всем, и всё прочее измерялось им сугубо меркою церковной. Сам Царь для него, убеждённого монархиста, был во-первых и в-главных не фигурою политической, но частью церковного самим Богом установленного порядка. В 1917-м он едва не возглавил Русскую Церковь, но жребий пал на его ученика – митр. Тихона (Беллавина). В дальнейшем многие сходились во мнении, что если бы патриархом стал митр. Антоний, то ему суждено было бы попасть в число первых мучеников, ибо стерпеть этого «махрового реакционера» и «контрреволюционного церковника» не могло уже Временное правительство, что уж говорить о большевиках… Господь, не судивший ему стать во главе Церкви в Отечестве, вручил ему заботу об устроении Церкви Зарубежной, призванной не только окормлять малое стадо, в изгнание сущее, но и нести свет Православия во все уголки мира.
Алексей Павлович Храповицкий происходил из старинного дворянского рода. Один из предков его был кабинет-секретарём Екатерины Великой и оставил записки о той блистательной эпохе. Детство будущего первоиерарха РПЦЗ прошло в Новгороде, позже семья перебралась в Петербург. Мать воспитывала детей в духе религиозности, Храповицкие неизменно посещали церковные службы, а Алёша с ранних лет начал прислуживать на оных. Мальчик глубоко проникся красотой церковных богослужений, его занимало всё, что было связано с Церковью. Уже в те нежные годы он задавался вопросом, почему в России нет Патриарха? В возрасте семи лет будущий митрополит изъявил желание учиться в духовном училище, но родители не стали прислушиваться к желанию ребёнка, полагая, что для отпрыска старинного рода зазорно «ходить в бурсаках». Алёша был определён в гимназию. Кроткий и разумный отрок пользовался, как ни странно, авторитетом в среде товарищей и имел на них благотворное влияние. В первые годы учения он познакомился со знаменитым Апостолом Японии архиепископом Николаем. Вдохновившись подвигом русских миссионеров, Алеша с товарищами сложили свои карманные деньги для приобретения миссии сперва причастного прибора, а затем и довольно видной плащаницы. В последних классах гимназии отрок написал службу святым Кириллу и Мефодию, которая затем была утверждена Св. Синодом для богослужебного употребления. Гимназию он окончил с золотой медалью и теперь, повзрослев, настоял на своём, избрав вместо Училища Правоведения Духовную академию.
Замечательно, что уже будучи студентом, Алексей оказывал влияние не только на товарищей, но и на академическое начальство. Молодой Храповицкий горел ревностью об академическом храме. Пользуясь связями своей семьи, он, студент, наладил в оном архиерейские богослужения, привлек к участию в богослужениях других студентов. Можно лишь удивляться, что в «кузнице кадров» для Русской Церкви храм по сути оставался полузаброшен до появления ревностного юноши. Этим его деятельность в стенах академии не ограничилась. Под влиянием Храповицкого, ректор Янышев, будущий императорский духовник, исходатайствовал разрешение Св. Синода составлять из студентов проповеднические кружки, проповедовать слово Божие в храме, а также участвовать в преподавании Закона Божия в образцовых школах при семинариях.
Свою первую проповедь Алексей Храповицкий произнес на 2-м курсе. Проповедь обратила на себя внимание академического начальства.
По окончании академии свежеиспеченный богослов объявил родным о своем решении принять монашество. Вскоре он был пострижен с именем Антоний…
Дальше начинается стремительное восхождение молодого иеромонаха. В 27 лет он возглавил родную Петербургскую академию, в 28 - Московскую. Будущий владыка пользовался огромной любовью своих студентов. Один из них, прот. Сергий Четвериков вспоминал: «Владыка Антоний был сердцем нашего академического мира... Двери его покоев во всякое время были открыты для студентов. Сам он часто приходил на нашу вечернюю молитву в академическую церковь и после молитвы о чем-нибудь беседовал. Он умел подойти к каждому из нас, и из наших отношений с ним был устранен дух формализма и официальности. Мы жили, согретые его любовью и лаской. И, вместе с тем, эти отношения были чужды всякой фамильярности. Мы чувствовали его неизмеримое превосходство... Он впервые, может быть, многим из нас раскрывал смысл православного пастырства, как любовного и самоотверженного приятия в свою душу своей паствы, переживания вместе с нею всех горестей и радостей, всех испытаний, искушений и падений своих духовных чад и возрождения и восстания силою сострадательной любви и молитвы...»
Стараниями архим. Антония Московская академия становилась подлинным духовным центром России. Прекратилось пьянство среди студентов, возросли их научные и духовные запросы, многие юноши стали принимать монашество… В ту благословенную пору академию посетил всероссийский батюшка Иоанн Кронштадтский, и тяжко недуживший в ту пору архим. Антоний сподобился испытать на себе чудо исцеления от одного лишь прикосновения святого пастыря.
Чрезмерная ревность о студентах, которых ректор отечески не давал «в обиду», отвергая неразумные с его точки зрения требования начальства, привели в скором времени к его смещению с должности и переводу в Казань. Здесь он пользовался таким же восторженным обожанием своих пестуемых. Митр. Мелетий Харбинский вспоминал: «...Исключительные дарования нашего о. ректора дали ему возможность изменить систему воспитания, существовавшую до сего времени. Он видел, что непосредственное и постоянное общение с учащимися, чего до него почти не было, будет иметь самые благоприятные результаты. И вот это большое дело он делал при помощи устраеваемых у себя в квартире чаепитий...На этих вечерах нередко затрагивались такие вопросы, как вопрос о восстановлении патриаршества, необходимость чего раскрывалась во всем своем величии и красоте. Наш преосвящ. ректор нередко говорил, что вопрос, почему у нас нет патриарха, тогда как у других автокефальных церквей таковой имеется, — стал его интересовать с десятилетнего возраста. И только под конец жизни Господь привел ему самому быть кандидатом на патриарший престол и увидеть исполнение своего давнего желания.
Преосвященный наш ректор отличался необыкновенной памятью. Он говорил, что помнит все, что читал, начиная с двенадцатилетнего возраста. Особенно он поражал всех своей необыкновенной памятью на Московском Собор 1917 года, когда приводил наизусть апостольские правила по целым страницам».
С 1897 года начинается архиерейское служение владыки Антония. Кровавый 1905 год застает его на Волынской кафедре, где он становится одним из организаторов Союза Русского Народа и почётным председателем его Почаевского отдела. Одновременно владыка становится первым архиереем – членом другой монархической организации, «Русского собрания».
21 октября 1905 года в Житомирском кафедральном соборе владыка произнес пророческую проповедь о русской революции: «...Теперь когда она (крамола) открыто безчинствует в наших городах, когда нагло заглушает своими выходками всю русскую землю, когда она плюет тебе в глаза, о родная Русь, — теперь стыдом и раскаянием исполнены сердца наши. Теперь мы понимаем, как должны были мы беречь Тебя, о вожделенный наш Государь, теперь мы понимаем, что Ты один, Ты и никто более, надежный щит нашей растерзанной Родины, и Твои враги суть злейшие враги России.
О, Государь, если бы Ты знал, как безраздельно предан Тебе твой народ и лучшие люди общества.
О, Государь, если бы Ты знал, сколько миллионов русских сердец дали бы себя изрезать на мелкие кусочки за Тебя, за Твое благополучие.
Тогда бы Ты утешился в эту тяжелую годину испытаний; тогда бы Ты уверился в том, что не растлился еще Твой народ, в том, что под плесенью, покрывшей часть верхней поверхности нашей жизни, бьется здоровое народное сердце, бьется оно любовью к Тебе, нашему красному солнышку...
О, братие, дай Бог, чтобы Царь удостоверился в этом... Молитесь об этом, русские люди, ибо, если будет так, то и Господь не отвернется от нас...но если долготерпение царственного праведника истощилось, и Он в своем сердце проклянет нас, то этот вопль праведника достигнет неба и низведет на нас проклятие Божие...и тогда уже никто не спасет Русскую землю от конечной погибели, в которую стараются вовлечь ее внутренние враги...»
20 февраля того же года авва Антоний произнес в Исаакиевском соборе слово «О Страшном Суде и современных событияхъ», в котором призвал народ молиться о том, чтобы Господь «...не попустил простому русскому народу заразиться общественным омрачением — чтобы народ продолжал ясно сознавать, кто его враги, и кто его друзья, чтобы он всегда хранил свою преданность Самодержавию, как единственной дружественной ему Высшей Власти, чтобы народ помнил, что в случае ее колебания, он будет несчастнейшим из народов, порабощенным уже не прежним суровым помещиком, но врагом всех священных ему и дорогих устоев его тысячелетней жизни, — врагом упорным и жестоким, который начнет с того, что отнимет у него возможность изучать в школах Закон Божий, а кончит тем, что будет разрушать святые храмы и извергать мощи Угодников Божиих, собирая их в анатомические театры...
Вот то печальное будущее, которое ожидает Россию, если бы она доверилась внутренним врагам своим, желающим сдвинуть ее с вековечных устоев...»
В 1914 году владыка возглавляет Харьковскую кафедру. И в дни Русско-японской, и в дни Первой мировой войн авва Антоний обращался с горячими проповедями к русскому воинству, призывая оное доблестно сражаться за Веру, Царя и Отечество. Он выступал, как ярый обличитель революции и к 1917 году имел устоявшуюся репутацию «реакционера», «антисемита», «черносотенца»…
Примечательно и весьма важно, особенно сегодня, когда иные современные монархисты едва ли не весь народ обвиняют в измене Царю, то, как объяснял положение дел в роковые дни февраля-марта 1917 года один из наиболее ревностных монархистов своего времени митрополит Антоний (Храповицкий):
«Меня спрашивают, почему я не отозвался к ожидающей моего слова пастве о том, кому же теперь повиноваться в гражданской жизни и почему перестали поминать на молитве Царскую фамилию. Отвечаю, но отвечаю по собственному почину. Представители нового Правительства со мною не видались, мне не писали и через других не передавали своих желаний. Пусть никто не думает, что это молчание, или то, что я сейчас скажу, внушено мне страхом. Ареста, которым мне угрожают некоторые ораторы на площади, я не боюсь, не боюсь и смерти. Скажу больше: я восторженно рад буду умереть за Христа. – Итак, от 28 февраля по 3 марта я ничего не говорил потому, что не знал, какова воля Государя, которому мы присягали. Имя его по-прежнему возносилось в молитвах; 3 марта стало известно, что он отрекается от престола и назначает Государем своего брата; тогда 4 марта в собрании духовенства было выработано нами поминовение Михаила Александровича как Российского Государя. Однако через час стал известен манифест об его отречении впредь до избрания его Учредительным Собранием, если таковое избрание состоится. Вместе с тем новый государь повелел повиноваться Временному Правительству… С этого момента означенное Правительство стало законным в глазах всех монархистов, то есть повинующихся своим Государям русских граждан. И я как пастырь Церкви, обязанный всегда увещевать народ свой повиноваться предержащим властям, призываю вас к исполнению сего долга теперь, то есть к послушанию Комитету новых министров и его главе – князю Львову и г. Родзянке как временной главе Государства, а равно и всем местным властям, которые были и будут утверждены упомянутым Комитетом и его уполномоченными. Мы должны это делать, во-первых, во исполнение присяги, данной нами Государю Николаю II, передавшему власть великому князю Михаилу Александровичу, который эту власть впредь до Учредительного Собрания сдал Временному правительству. Во-вторых, мы должны это делать, дабы избежать полного безвластия, грабежей, резни и кощунства над святынями. Только в одном случае не должно ни теперь, ни в прошлом никого слушать – ни Царей, ни правителей, ни толпы: если потребуют отречься от веры, или осквернять святыни, или вообще творить явно беззаконные и греховные дела. Теперь второй вопрос: почему не молимся за Царей? Потому, что Царя у нас теперь нет и нет потому, что оба Царя от управления Россией отказались сами, а насильно их невозможно именовать тем наименованием, которое они с себя сложили. Если бы Царь наш не отказался от власти и хотя бы томился в темнице, то я бы увещевал стоять за него и умирать за него, но теперь ради послушания ему и его брату, мы уже не можем возносить имя его, как Всероссийского Государя. От вас зависит, если желаете, устроить снова Царскую власть в России, но законным порядком, через разумные выборы представителей своих в Учредительное Собрание. А какой это будет законный порядок выборов, о том решат, уже не мы духовные, а Временное Правительство».
Временное правительство, между тем, было более занято не порядком выборов, а «зачисткой реакционных элементов». В частности, «зачищен» был от них самый Св. Синод, в котором остались лишь архиереи-конформисты… Скоро украинские сепаратисты потребовали покинуть кафедру от митр. Антония. Владыка уехал на Валаам, предполагая провести оставшиеся дни в молитвах и духовных сочинениях. Однако, вскоре верные харьковчане призвали его обратно, а из Москвы пришёл ещё один призыв – на Поместный Собор, коему надлежало восстановить на Руси патриаршество.
Казалось бы, сбывалась мечта митр. Антония. Но как и в каких условиях это происходило! В то время, как жребий решал, кому нести крест патриаршего служения, большевики обстреливали Кремль, убивали юнкеров, «завоёвывали» Россию… К моменту окончания Собора ленинская банда уже «завоевала» её. Вскоре первомучеником из архиереев был убит митрополит Киевский Владимир. Его место занял авва Антоний.
В Киеве он пережил и петлюровщину, и большевиков. Однажды распропагандированная толпа окружила его на улице после службы и угрожала ему, но бесстрашие, спокойствие и богомудрое слово владыки укротили бурю страстей.
Митрополит Флавиан Киевский вспоминал: «У владыки Антония постоянно «караван сарай». Тут за чаем были и архиереи и архимандриты и генералы и монахи, студенты, старые, молодые, все чувствовали себя как в родном доме и ласки у владыки хватало на всех. Самовар у владыки был двухведерный и, как фабрика, всегда был под парами и келейники на подносах разносили стаканы. Тут происходили диспуты на богословские темы, обсуждались политические дела. Около часа ночи владыка делал распоряжение, чтобы гостям приготовили кровати. Тогда все уходили, прощаясь и принимая благословение от хозяина. А владыка шел к себе в кабинет и занимался делами до 2-3 часов ночи.
Целые кипы деловых бумаг проходили через его руки. Как только звонили к заутрене, владыка шел молиться к себе в спальню, читал свое вечернее правило и ложился спать, к 8 часам он уже опять был на ногах.
Владыка всегда преклонялся перед подвигом монахов, которые посещали заутреню в великой церкви, но им это давалось гораздо легче, ибо они в девять часов уже спали и до двух часов высыпались. Правда, владыка себя не жалел и никогда о себе не думал, спал не спал, ел не ел, это его мало занимало, а вот о других заботился прямо-таки с материнской сердечностью. Боже сохрани, чтобы кого отпустить ненакормленным или как-нибудь не утешенным. В половине девятого приходил личный секретарь с докладом, владыка делал распоряжения, передавал ему бумаги с резолюциями, а также список, кому сколько надо послать денег: то студентам, то уже окончившим академию, то семинаристам, то священникам, которые обращались к нему, как к родному отцу за помощью и равно всем давал, хотя многие и злоупотребляли его добротой. Владыка о сем знал и все-таки давал, а когда ему говорили: «Владыка святый зачем вы ему даете, ведь все равно их пропьет». Владыка спокойно отвечал: «я и сам хорошо знаю, что он их пропьет, но пропивши эти деньги, которые он у меня выпросил на дорогу, его совесть загрызет и Бог даст он пить перестанет, а так все равно он найдет деньги и напьется и пьяный будет себя уверять, что он напился только потому, что он разочаровался в архиереях, что они такие скупые, не посылают бедному студенту денег на дорогу...»
И, действительно, много было таких раскаяний со студентами, которые впоследствии были очень примерными пастырями. Когда в первых числах месяца владыка получал свое жалование, то к вечеру того же дня в кассе уже ничего не оставалось. Денег владыка не любил и считал грехом о них думать и придавать им какое-либо значение. Из одежды тоже ничего не любил, кроме сапог, к которым был не равнодушен, но больше одной пары никогда не имел. Рясы, подрясники и другия вещи владыке дарили его почитатели, но он всегда ходил в стареньких и довольно потертых рясах и подрясниках, ибо у него сохранился старый барский обычай: «старое дарить неприлично», а если дарить, то всегда самое лучшее и во всяком случае не ношенное. Поэтому все, что ему дарили его почитатели, он старался сейчас же кому-либо из приходящих батюшек передарить.
Никогда нельзя было увидеть владыку сидящим без дела, он всегда работал: если не было просителей, владыка разбирал огромную корреспонденцию. Никто никогда не оставался без ответа, кто бы ни писал, от князя до простого мужичка, спрашивающего своим простым малограмотным почерком о том, как нужно жить, чтобы угождать Богу и т. д. Когда владыка вскрывал письмо, то первым долгом смотрел на подпись, и если подписи не оказывалось, то владыка проверял, не по ошибке ли она отсутствует, т. е. он начинал читать и если по началу было видно, что это какая-нибудь жалоба или кляуза, владыка с большим удовольствием разрывал письмо. Он говорил, что «порядочные люди анонимок не читают: если ты ревнуешь об истине, пиши пожалуйста, но имей мужество свое письмо подписать». Газет он никогда не читал, говорил: «некогда мне их читать, да и незачем — для спасения души там ничего не узнаешь, а самое важное мне и так все расскажут».
Покидать свою паству владыка не желал. «Никуда я теперь не поеду, умирать, так умирать. Чего там я буду куда-то ездить», - говорил он. Спасло авву Антония чудо. Когда Белая Армия заняла Орёл, его вызвали в Новочеркасск для участия в заседании Архиерейского собора. Владыка поехал, полагая вскоре вернуться. Но в это время Армия начала отступать, а Киев был взят большевиками. Вместе с другими беженцами митрополит Антоний оказался в Новороссийске и здесь также был избавлен от гибели буквально чудом. Вот, как свидетельствует об этом келейник владыки, архимандрит Феодосий: «...В Новороссийске началась страшная суматоха и на пристани была такая масса народа, лошадей и всевозможного груза, предназначенного для эвакуации, что совершенно нельзя было пробраться в город. Весь город шумел, волновался: каждый спешил попасть на пароход... 12-го марта вещи на квартире, где жил губернатор были уложены и отправлены на пристань, уехали и квартиранты. Остался один владыка и вице-губернатор С. П., добрейший человек. Выстрелы слышались все ближе и ближе. Приехал полковник Аметистов справляться, на каком пароходе поедет владыка, но владыка наотрез отказался выезжать куда бы то ни было, говорит — все равно где умирать... Тогда протоиерей Г. Ломако пошел к грекам и рассказал им историю с владыкой: что он мол никуда не хочет ехать, — а оставаться здесь ему совершенно нельзя, ибо его на куски разорвут и т. д., и все вместе с греками придумали одну очень умную и безобидную хитрость, а именно — к владыке приехали три грека и говорят: «Владыка, пожалуйте на пароход "Элевзис" служить молебен по случаю взятия св. Софии в Константинополе греками. Там сегодня будет водружен крест». Владыка от радости благодарил Бога, крестясь многократно, так как это было его желание от малых лет, и с радостью согласился отслужить молебен, тем более, что он греков очень любил за твердость в вере. Подали лазаретный автомобиль. Мне о. Ломако шепнул на ухо — возьмите и остальные вещи. Я понял, что мы больше сюда не вернемся и захватил чемоданы. С нами поехал и о. Ломако. Только что мы приблизились к морю, у берега уже стоял катер, который был прислан с парохода. Сели в катер — матросы греки моментально отчалили и мы приехали на великолепный пассажирский пароход. Владыке отвели двухместную каюту, а нам 3-х или 4-х местную в первом классе. Устроились удобно. Думали, что ждем, пока соберутся греки, но слышу — поднимают якорь; выхожу на палубу смотрю, а мы уже выходим в море. Тогда владыка спрашивает, что же о молебне никто ничего не говорит, а о. Ломако — потому, что никто ничего не знает, а тех, кто приглашал владыку на пароход, здесь нет и не было. Тогда только владыка понял, что его вывезли и избавили от верной смерти. Снаряды уже долетали до Новороссийска и наполняли город своим свистом и грохотом, что наводило панику. Наш пароход ушел последним. На улицах Новороссийска уже были расстрелы и даже некоторых из жителей вешали...»
На родную землю митрополит Антоний ещё ненадолго возвратился – по призыву генерала Врангеля. Дальнейшая же деятельность его разворачивалась уже на чужбине. Владыка горячо поддерживал последний форпост русского сопротивления – Дальний Восток, призывал создать новое русское ополчение по образцу 1612 года. Однако, и этот форпост вскоре пал…
В 1921 г. в Сремских Карловцах состоялся первый Русский Заграничный Церковный Собор. Собор происходил под председательством владыки Антония при участии 101 члена, из коих 11 были русские епископы и 2 сербских. Собор обратился с посланием к чадам Русской Православной Церкви, в рассеянии и изгнании сущим. «...И ныне пусть неусыпно пламенеет молитва наша — да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли; да даст защиту Вере и Церкви и всей земле русской и да осенит он сердце народное; да вернет на всероссийский Престол Помазанника, сильного любовию народа, законного православного Царя из Дома Романовых...», - говорилось в нём.
Сам митрополит Антоной опубликовал в эти дни статью, вошедшую в сборник соборных деяний. «Кто же будет отрицать, что февральская революция была столь же богоборческой, сколько противомонархической? – писал он. - Кто может осуждать большевистское движение и в то же время одобрять временное правительство? Оно подняло руку на Помазанника Божия; оно уничтожило в армии церковное начало, уничтожило церковно-приходские школы, ввело гражданскую присягу, одним словом – все это дело было торжеством того нигилизма, который известен русскому обществу уже три четверти столетия. Правда, боясь простого народа, деятели этой революции только наполовину сняли маску со своего противохристианского облика и даже хвалились, что они освобождают не только народ, но и самую Церковь, угнетавшуюся царями. Однако ни один царь не позволял себе разгонять всего состава Синода и набрать туда двух-трех заведомых священников-нигилистов, а должность обер-прокурора оставить во всей ее противозаконной силе и заменить ее сумасшедшим циником. Но "временное правительство" разрешило Собор? Да потому, что надеялись, что он изменит, вернее – отменит Православие в России, а преданные слуги нового Синода из богословов в духе Карамазовского Ракитина открыто печатали, что "Церковь нуждается не в реформе, а в реформации". Созвали Предсоборный Совет и больше, чем наполовину, наполнили его выгнанными со службы горе-профессорами, нигилистами, которые на Соборе всеми силами, то есть при помощи клеветы, передержек, обструкций и т.п. боролись против возрождения патриаршества и духовной школы... и если бы не подоспели большевички и не напугали наших левых лидеров на Соборе, то еще неизвестно, удалось бы восстановить патриаршество, о котором Предсоборный Совет и не обмолвился... Вот почему православный русский народ и все разумные люди в России должны торжественно отречься от приобретенных ими "завоеваний" февральской революции, а это возможно выразить только чрез признание преступности низвержения Царствующей Династии и чрез призыв ее вновь занять царский престол. Это необходимо не только как единственное средство спасения России как государства, но в той же мере – для снятия с себя преступного уклонения от Божией правды...»
Основываясь на указе Патриарха Тихона о возможности архиереям отдельных епархий переходить на самоуправление впредь до созыва нового Поместного Собора, был образован Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Зарубежом. Вынужденные уступки большевикам со стороны Патриарха Тихона аввы Антоний принимал с пониманием отчаянного положения, в котором находился первоиерарх-заложник, шантажируемый массовыми репрессиями в отношении духовенства. Однако, когда другой ученик владыки, митр. Сергий (Страгородский), оказавшийся с помощью чекистов в роли «патриаршего местоблюстителя», пошёл дальше, объявив радости богоборческой власти радостями Церкви, поругав подвиг претерпевающих гонения мучеников и став управлять Церковью под диктовку ГПУ, митр. Антоний жестко обличил его: «Радости советской власти — оскудение веры и благочестия, умножение беззакония, развращение людей, разрушение Церкви, страдания верных чад Божиих, пролитие крови праведных, насаждение на земле царства диавола. Может ли это быть радостью для Церкви?
Послание митрополита Сергия не архипастырское и не церковное, а политическое и посему не может иметь церковно-канонического значения и не обязательно для нас свободных от гнета и плена богоборческой и христоненавистной власти...»
В 1929 году большевики на Дальнем Востоке вторглись в пределы Китая в Трехречье, населенное русскими беженцами, и утроили там жестокую резню. Авва Антоний откликнулся на эту трагедию обращением к народам всего мира, ко главам всех правительств и Церквей. «Красные отряды вторглись в пределы Китая и всей своей жестокостью обрушились на русских беженцев выходцев из России, нашедших в гостеприимной Китайской стране убежище от красного зверя, - писал владыка. - Уничтожаются целые поселки русских, истребляется все мужское население, насилуются и убиваются дети, женщины. Нет пощады ни возрасту, ни полу, ни слабым, ни больным. Все русское население, безоружное, на китайской территории Трехречья умерщвляется, расстреливается с ужасающей жестокостью и с безумными пытками. Вот замученные священники: один из них привязан к конскому хвосту. Вот женщины с вырезанными грудями, предварительно обесчещенные; вот дети с отрубленными ногами; вот младенцы брошенные в колодцы; вот расплющенные лица женщин; вот 80 летние старцы в предсмертных муках расстрела; вот реки, орошаемые кровью убегающих в безумии женщин и детей, расстреливаемых из пулеметов красных зверей.
Кровь леденеет, когда читаешь сообщения компетентных лиц с Дальнего Востока о зверствах красных в захваченной ими части Китая. Все существо содрогается от этой небывалой кровавой расправы с безоружным населением и детьми.
Вопиют архипастыри и пастыри Дальнего Востока, протестуют пред всем миром русские общественные организации, взывает ко всем русская печать.
Но не слышно ни о помощи, ни слов утешения.
Припоминая как еще недавно раздавались горячие протесты из-за резни в Палестине и как заволновались тогда некоторые державы, у нас создается впечатление, что мир задался целью уничтожить русский народ и в этом осуществляется какой-то диавольский план.
Вот уже 12 лет насильники в Москве раздирают русские души, уничтожают тысячелетнюю культуру, развращают народ, разрушают храмы, оскверняют и уничтожают древнейшие святыни, подвергают гонению духовенство и верующих, морят и гноят в тюрьмах множество невинных людей, культивируют утонченные пытки, перед которыми бледнеет все, ведомое в этой области истории.
Искусственно развивается голод и эпидемии болезней, инсцинируются восстания и бунты. Все это для увеличения террора. Идет поголовное истребление русского народа. И народы мира молчат. Упорно безмолвствуют, а многие из них якшаются с злодеями, а иные даже всячески поддерживают их, хотя они отлично осведомлены обо всех этих зверствах и ужасах и через печать, и через своих агентов и по личным наблюдениям, и по сообщениям и рассказам бежавших оттуда своих же подданных, и через Лигу Обера и т. д., и т. д.
К Вам, народы всего мира, к Вам, правители государств, к Вам союзники России, через жертвы которой стали Вы победителями, к Вам братья православные славяне, которых Русские Цари и Русский народ всегда носили в сердцах своих, жертвуя кровью лучших сынов своих в помощи Вам, к Вам обращаю свое старческое слово, к Вам взываю. Возвысьте свой голос в защиту истребляемого русского народа. Положите предел этой жестокости красных зверей.
Если не во имя Бога, то хоть во имя гуманности, цивилизации, во имя идеи разоружения народов, о чем столько конференций собирается, хоть во имя всего этого явите свою милость, проявите человечность, культурность, гуманность. Обратите внимание на несчастный народ в тяжких муках и оковах находящийся. Вы знаете, Вы имеете способы и средства прекратить этот произвол, насилия, надругательства над человеческой личностью, эти безумные убийства и жертвы.
Пастыри всех народов, ежегодно собирающиеся по несколько раз на конференции (в Женеве, Лозанне и т. д.) для обсуждения вопросов о проведении в жизнь евангельских принципов и установлении в народах порядка нравственности и мира. Начните осуществление взятой Вами миссии с советской России. Обратите внимание и свое и своих пасомых, и народов на Россию. Там попирается Св. Евангелие. Там вытравляется нравственность, там уничтожается религия, там похуляется Бог.
Ваш долг, как руководителей паствы, и сугубый, раз взяли на себя миссию объединения церквей в утверждении евангельских принципов в народах. Но Ваши конференции молчат об этом. За это время Вы ни разу не возвысили на них своего голоса.
Вы были глухи к замогильным воплям русского народа. Вы, как иудейские левиты, проходили мимо израненного разбойниками русского народа.
Услышьте же теперь этот вопль и возвысьте Ваш голос. Без этого Ваши конференции, Ваше церковное служение пустой звук, пустое действо, граничащее с лицемерием.
Мне, бессильному чем-либо помочь своему народу, остается вопить и взывать, как многократно делал я.
И ныне взываю и вопию к Вам в униссон с предсмертными стонами и криками моего народа».
Вопль русского архипастыря остался гласом вопиющего в пустыне. Несколько демонстраций, несколько принципиальных жестов уполномоченных лиц (испанский посол не подал руки советскому дипломату) – вот, и вся реакция мира на предсмертные стоны и крики русского народа.
В изгнании владыка Антоний продолжал пестовать юношество, воспитывать новых подвижников благочестия. Одним из его учеников стал будущий святитель Иоанн (Максимович). Последний писал о своём возлюбленном наставнике. «Личность его не существовала вне Церкви и как бы в себе отражала Церковь. Близок ему был каждый православный, какой бы он ни был народности и из какого бы ни был края Каждому, кто имел нужду в нем, он был добрым отцом и добрым наставником. К каждому приходившему к нему за добрым советом он относился как к своему духовному сроднику... Всякому обращавшемуся к нему за поддержкой и помощью он считал себя обязанным помочь, как своему ближнему, отдавая нередко последнее, что имел, а сам испытывал подчас лишения. Такое отношение к людям не было у него искусственным или принужденным. Оно исходило из глубины его существа и имело корни в глубокой вере и преданности Богу. Полагая главным для человека его духовное преуспеяние и спасение души, он заботился о том и тогда, когда к нему обращались по вопросам житейским, рассматривая все дела и поступки со стороны их духовной пользы и стараясь сделать так, чтобы то имело не только житейскую пользу, но и нравственную ценность. Особенно же сильно мог действовать митрополит Антоний на души людские благодаря чистоте своего сердца. Отдав его Богу от своей юности, он сохранил его неповрежденным до конца жизни… Сам устремляясь все больше и больше к горнему миру, он к нему привлекал и каждого, кто имел с ним общение, незримо действуя на него чистотою и высотою своего духа. Отрешаясь постепенно от всего земного, предавшись всецело Богу и в Боге пребывая, он сделался твердым адамантом веры; вмещая в своем любящем сердце всех и каждого, он как магнит притягивает ищущих спасения, возводя их к познанию Божественной Истины».
Блаженнейший митр. Антоний преставился ко Господу 10 августа 1936 года. Отпевал его в Белграде Сербский Патриарх Варнава. «Имя митрополита Антония, - говорил он в надгробном слове, - связано с громадным периодом развития великой духовной мощи Русской Церкви и русского народа, развития русской богословской мысли и русской церковной литературы. Митрополит Антоний должен быть поставлен в один ряд с великими иерархами первых веков христианства… Прощаясь ныне с митрополитом Антонием, стоя у его бездыханного тела, мы все должны навсегда сохранить его священный завет о том, чтобы православная царская Россия была бы восстановлена во что бы то ни стало. В этом спасение всех нас».
Е. Фёдорова
Русская Стратегия
|
