«...Да встретит враг в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России; народ Русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы укрепившихся на тебя львов и тигров.

Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием на руках, никакие силы человеческие вас не одолеют...», - это отрывок из манифеста Александра Первого 1812 года, призывающего ратников в Ополчение. Автором вдохновенного текста был адмирал Александр Семёнович Шишков.

Он родился в семье инженера-поручика Семёна Никифоровича Шишкова, род которого восходил к 15 веку. К веку 18-му Шишковы стали мелкими помещиками. В их владении была лишь небольшая деревенька подле города Кашина. Тем не менее все четыре сына Шишковых получили достойное домашнее образование – причём в духе патриархальном и имея в основе своей чтение православной литературы. Во второй половине 18-го века, обуянного французским «просвещением», такое воспитание получали далеко не все отроки. С младых ногтей усвоил Александр Семёнович и церковный язык, и священную историю, и жития святых. А также и народные песни, которые слышал он от окрестных крестьян.

В 1766 году отрок поступил в Морской кадетский корпус, где был директором его свойственник И.Л. Голенищев-Кутузов. Успешно закончив его, молодой офицер получил предложение остаться на преподавательской должности. Шишков предложение приняла, но должность преподавателя совмещал с боевой службой.

В 1776 году Александр Семёнович был назначен на фрегат «Северный орёл», который сопровождал в плавании с Балтийского на Чёрное море вокруг Европы три других фрегата, замаскированные под купеческие корабли. В дальнейшем он совершил несколько походов, выполняя секретные дипломатические миссии. Во время этих путешествий сильнейшее впечатление на молодого моряка произвело зрелище греческих часовен, не тронутых турками, но обезображенных безбожными надписями и рисунками французских якобинцев-безбожников. Это поставило Шишкова в ряды непримиримых врагов революций.

По возвращению на Родину, Александр Семёнович сочетал преподавание с составлением «Треязычного морского словаря на Английском, Французском и Российском языках в трёх частях». Этот словарь и предисловие к нему стало первой филологической работой Шишкова.

Боевое крещение моряк-филолог получил в войне со Швецией. Он был участником Гогландского (июль 1788) и Эландского (июль 1789) сражений. За доблесть, проявленную в последнем, Шишков был произведён в чин капитана 2-го ранга и получил под команду только что сошедший со стапелей 38-пушечный гребной фрегат «Святой Николай». На нём в составе отряда гребных фрегатов он вышел из Кронштадта и присоединился к эскадре вице-адмирала А. И. фон Круза. В её составе Шишков участвовал в Красногорском сражении  против шведской эскадры герцога Зюдерманландского, окончившемся победой русского флота.

В дальнейшем Александр Семёнович исполнял должность флаг-офицера командующего флотом адмирала В. Я. Чичагова и в этом качестве участвовал в Ревельском и Выборгском сражениях. Отличившись в последнем из них, Шишков был послан к императрице Екатерине II с донесением о победе. Государыня наградила доброго вестника золотой саблей с надписью «За храбрость» и золотой, осыпанной бриллиантами табакеркой.

Во времена своей юности Шишков пробовал себя в разных литературных жанрах – в том числе, поэтическом. До наших дней сохранились написанные им морские куплеты:

Как молния плывущих зрак,

Средь темной ослепляет ночи,

Краса твоя мелькая так

Мои затмила ясны очи!

Смущен и изумлен я стал,

Узрев толь ангела прекрасна,

Не так опасен мачтам шквал,

Как ты казалась мне опасна.

Исчез тогда штиль чувств моих,

Престрашна буря в них возстала;

Ты ж из очей своих драгих,

Брандскугели в меня метала:

Тогда в смятении моем

Зря грозну прелесть пред собою

Не мог я управлять рулем,

И флаг спустил перед тобою.

С тех пор тебе отдавшись в плен,

Твоей я воле повинуюсь;

К тебе душевно прикреплен,

Я за тобою буксируюсь.

С тех пор нактоуз твой, иль дом,

Тебя который сокрывает

С такою силой, как мальстром

Меня от всюду привлекает .

Мне в море утешенья нет,

Везде я без тебя тоскую;

И часто мысленно, мой свет,

К тебе я лавирую.

Наполнен завсегда мечтой

Тебя в убранстве зрю богатом:

То яхтой иногда златой,

То легким чистеньким фрегатом.

Вдруг вздумаю тебя догнать,

Весь нетерпением пылаю –

Спешу и марсели отдать,

И брамсели я распускаю.

Когда же парусов нельзя

При шторме много несть жестоком;

Любовью трюм свой нагрузя,

Иду, лечу к тебе под фоком.

Или, коль неизвестен мне

Пункт места твоего, драгая,

По близости я к той стране,

Лежу на дрейфе ожидая.

Лишь ты отколь предпримешь путь

Конструкцию твою драгую

Узрю, хоть в горизонте будь,

И в миг тебя запеленгую!

Тогда не медля ни часа,

К тебе я курс свой направляю;

Брасоплю, ставлю паруса,

Шумлю, сержусь, повелеваю.

По шканцам бегая, кричу,

В кильватер за тобой пускаюсь,

Узлов по десяти лечу –

Ура! взывая, восхищаюсь.

Дышу веселием, горю,

Чту счастливым себя на веки;

Уставясь на тебя смотрю,

Готовлю для сцепленья дреки [аборд. крючья]

Но вдруг сон исчезает сей,

И я, бледнее чем бумага,

Не зря ни яхт, ни кораблей,

Стою, как шест вехи без флага!...    

По окончании войны Александр Семёнович вернулся к занятиям мирным. В 1793 году увидел свет его перевод «Морского искусства», получивший высокую оценку Цесаревича Павла Петровича. Став Императором, он произвел Шишкова в капитаны 1-го ранга и пожаловал 250 душ в родном Кашинском уезде. Парадокс, но об этом подарке моряк-филолог забыл. В итоге однажды к нему явилась делегация его крепостных с просьбой наложить на них хоть какой-нибудь оброк, поясняя, что он их, а «против других совестно». Александр Семёнович пришёл в восторг от мужицкой речи и стал возить ходоков по своим знакомым, чтобы они повторили им сказанное. Мужики с трудом уговорили барина отпустить их домой. Оброк же он им назначил, но легкий, и с тем, чтобы он полностью шёл на нужды деревни. Позже не отпустившие ни одного крестьянина «борцы с крепостничеством» будут обличать этого добрейшего хозяина, как «ярого крепостника»…

Александр Семёнович несколько лет состоял при особе Императора. Вместе с ним он инспектировал Балтийский флот, а затем, произведенный в звание генерал-адъютанта, отправился в заграничную командировку с целью вербовки матросов и офицеров в русский флот. В 1799 году Шишков, автор написанных к тому времени многочисленных трудов по истории русского военно-морского искусства, был назначен на почётную должность историографа флота.

При Александре Первом адмирал был назначен директором вновь образованного Адмиралтейского департамента морского министерства и членом Морского учёного комитета. Однако, конфликт с морским министром адмиралом П.В. Чичаговым привел к временному отходу Александра Семёновича от государственной деятельности.

Адмирал-филолог, ставший в 1796 году членом литературной Российской Академии, всецело отдаётся просветительской работе. Он издает книгу «Сочинения и переводы», в которую включает свои оригинальные и переводные статьи, собственный перевод «Слова о полку Игореве» и обширнейший его разбор. Одновременно он организует сообщество литераторов «Беседы любителей русского слова», задачей которого было укрепление патриотизма вообще и любви к родному языку в частности.

Между тем русское образованное общество начала 19 века чуждалось и языка своего, и культуры, на французском в петербургских салонах говорили куда лучше, чем на родном, который в свою очередь коверкали французским акцентом. Англичанка М. Уилмот свидетельствовала: «Русские переносят вас во Францию, не осознавая нимало, сколь это унизительно для их страны и для них самих; национальная музыка, национальные танцы и отечественный язык — всё это упало, и в употреблении только между крепостными».

Об этом сокрушался и сам Шишков, отмечавший: «Ненависть к языку своему (а с ней понемногу, постепенно, и к родству, и к обычаям, и к вере и к отечеству) уже так сильно вкоренилась в нас, что мы видим множество отцов и матерей, радующихся и утешающихся, когда дети их, не умея порядочно грамоте, лепечут полурусским языком; когда они вместо здания говорят едифис; вместо меня удивило, меня фрапировало. Я сам слышал одного дядю, который племянника своего, называвшего людей его слугами, учил говорить лакеи».

«Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, - вопрошал Александр Семёнович, - когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством, хвастают и величаются. Будучи таким образом воспитываемы, едва силой необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные...

…Между тем как мы занимаемся сим юродливым переводом и выдумкой слов и речей, ни мало нам несвойственных, многие коренные и весьма знаменательные российские слова иные пришли совсем в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем ознаменование и употребляются не в тех смыслах, в каких с начала употреблялись. Итак, с одной стороны в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой — истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия: таким-то образом процветает словесность наша и образуется приятность слога, называемая французами élégance!»

Возражая офранцузившимся соотечественникам, адмирал призывал:

«Когда станут увеселять нас чужие обычаи, чужие обряды, чужой язык, прельщая воображение правдивою русскою пословицей: Там хорошо, где нас нет, тогда в душу и в образ мыслей будет нечувствительно вкрадываться предпочтение к другим, и следовательно, уничижение к самим себе, станет уменьшаться дух народной гордости, который гремящими устами Ломоносова завистникам России говорит:

    Обширность наших стран измерьте,

    Прочтите книги славных дел,

    И чувствам собственным поверьте:

    Не вам подвергнуть наш предел.

    Исчислите тьму сильных боев,

    Исчислите у нас героев

    От земледельца до Царя,

    В суде, в полках, в морях и в селах,

    В своих и на чужих пределах

    И у святого алтаря».

Национальное беспамятство уврачевали, однако, не призывы не слышимы в отечестве пророков, а залпы неприятельских пушек. Наполеон, вторгшийся в Россию, заставил вспомнить и русский язык, и обычаи, и самое имя своё, которое, покрытое славой, стали вновь носить с гордостью.   

Неслучайно, именно Шишкова, автора пламенных русофильских статей, призвал Александр Первый вновь на службу в тяжёлую годину и именно ему доверил написать манифест о наборе в Ополчение и многие другие обращения той поры… Но этого мало. Адмирал занимает должность государственного секретаря, сменив на ней либерала-западника Сперанского. По итогам кампании Александр Семёнович был пожалован орденом Александра Невского - «за примерную любовь к отечеству».

А.С. Пушкин, который, как известно, состоял в противоположном шишковскому литературном «лагере» и со свойственной ему язвительностью вышучивал адмирала в эпиграммах, оставил о нём и иные строки:

Сей старец дорог нам: он блещет средь народа,

Священной памятью двенадцатого года.

Шишков проделал с армией весь Заграничный поход, после чего был освобождён от должности «по состоянию здоровья». Следующий его «приход во власть» состоялся лишь 10 лет спустя. В 1824 году Александр Семёнович был назначен на должность министра просвещения.

Своего предшественника, князя А.Н. Голицына, Шишков подвергал жесткой критике, считая его виновником упадка нравственности: «кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращён с истинного пути и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия». На первом же заседании Главного правления училищ Шишков заявил, что министерство должно прежде всего оберегать юношество от заразы «лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием, вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и через то делающим его в старости юношею». «Науки, изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного… - говорил Александр Семёнович. - Сверх того, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или ещё вредным гражданином».

Шишков стремился сделать российское образование, перенятое с Запада, русским, и во главу угла вновь ставил – язык: «Природный язык есть душа народа, зеркало нравов, верный показатель просвещения, неумолчный проповедник дел. Возвышается народ, возвышается язык; благонравен народ, благонравен язык. (…)

Дар красноречия не спасает от презрения глаголы злочестивых. Где нет в сердцах веры, там нет в языке благочестия. Где нет любви к Отечеству, там язык не изъявляет чувств отечественных.

Где учение основано на мраке лжеумствований, там в языке не воссияет истина; там в наглых и невежественных писаниях господствует один только разврат и ложь. Одним словом, язык есть мерило ума, души и свойств народных. Он не может там цвести, где ум послушен сердцу, а сердце - слепоте и заблуждению. (…)

Итак, природный язык есть не только достоинство народа, не только основание и причина всех его знаний, не только провозвестник дел его и славы, но и некий дар, к которому, хотя бы и не рассуждать о нем, природа вложила в нас тайную любовь. И если человек теряет эту любовь, то с ней теряет и привязанность к Отечеству, и совершенно противоборствует рассудку и природе.

Вера, воспитание и язык суть самые сильные средства к возбуждению и вкоренению в нас любви к Отечеству».  

За четыре года пребывания в должности Александру Семёновичу удалось сделать довольно много. В частности, был составлен Устав гимназий и училищ уездных и приходских, в основе которого лежала идея сословного образования.

Шишков оставил министерский пост в 74 года, сохранив за собой должность президента Российской Академии, которую возглавлял с 1813 года. Её целью было развитие развития отечественных наук и просвещения с упором на русские корни. Александр Семёнович стремился собрать в своей Академии всех национально мыслящих русских учёных. В конце концов, её членами стали и прежние противники адмирала – «карамзинисты», участники кружка «Арзамас». Шишков осуждал их за неумеренное использование иностранных заимствований, предлагая русские аналоги этим словам. Они же высмеивали архаичность этих аналогов и в целом шишковского подхода к языку. Однако, в конечном итоге русский язык и помирил спорщиков, будучи их общей большой любовью. По воспоминаниям Н.И. Греча, Карамзин при первой встрече с Шишковым в 1816 году сказал ему: «Я не враг ваш, а ученик: потому что многое, высказанное вами, было мне полезно, и если не все, то иное принято мною и удержало меня от употребления таких выражений, которые без ваших замечаний были бы употреблены». Позже Николай Михайлович признается: «Люблю его за доброе сердце». Шишков в самом деле отличался большим добросердечием и искренностью. Поэтому, как пишет А.С. Струдза, «чистосердечно и публично отрекся от прежних своих невыгодных мнений о писателе Карамзине, <…> маститый старец полюбил в нем человека, преклонил голову перед изящной чистотой его слога, одним словом, влюбился в его творения и в него самого».

«Поистине язык наш есть некая чудная загадка, поныне еще темная и неразрешенная, - писал Шишков. - В каком состоянии был он до введения в Россию православной веры, мы не имеем ни малейшего о том понятия, точно, как бы его не было. Ни одна книга не показывает нам этого. Но вдруг видим его возникшего с верою. Видим на нем Псалтирь, Евангелие, Иова, Премудрость Соломонову, Деяния апостолов, послания, ирмосы, каноны, молитвы и многие другие творения духовные. Видим язык наш не младенцем, едва двигающим мышцы свои; но мужем, поражающем силою слова, подобно как Геркулес силою руки. Дивимся острым и глубоким мыслям, заключающимся в словах его. Дивимся чистоте, согласию, важности, великолепию. Кажется, как будто ум и ухо истощили все свое тщание на составление его».

В другом месте читаем такие строки: «Самое главное достоинство человека, причина всех его превосходств и величий, есть слово, сей дар небесный, вдохновенный в него, вместе с душою, устами Самого Создателя. Какое великое благо проистекло из сего священного дара! Ум человеческий вознесся до такой высоты, что стал созерцать пределы всего мiра, познал совершенство своего Творца, увидел с благоговением Его премудрость и воскурил пред Ним жертву богослужения».

Можно ли обвинить в архаичности языка человека, столь поэтически воспевающего его?  

Конечно, Шишков подчас впадал в крайности, отвергая и необходимые заимствования и предлагая аналоги грузные и нелепые, но в целом вклад его в отечественную филологию невозможно переоценить. Он одним из первых осуществил попытку организовать кафедры славяноведения при российских университетах, создать Славянскую библиотеку в Петербурге, в которой были бы собраны памятники литературы на всех славянских языках и все книги по славяноведению. Многое было сделано адмиралом для просвещения провинции. Для детей он перевел немецкую «Детскую библиотеку» И.К. Кампе, состоявшую из нравоучительных рассказов. По ней десятилетиями обучали грамоте дворянских детей. «Александр Семеныч Шишков, без сомнения, оказал великую услугу переводом этой книжки, которая, несмотря на устарелость языка и нравоучительных приемов, до сих пор остается лучшею детскою книгою. Она имела много изданий; кажется, первое было сделано в 1792 году», - отмечал С.Т. Аксаков.

Шишков в своей борьбе за национальное образование, за приверженность к русским традициям, за верность Православию и отеческому наследию, был, безусловно, предшественником славянофилов. Весьма значима была его роль в защите Православной веры. Князь Голицын патронировал т.н. «Библейскому обществу» - экуменическому сектантскому образованию, получившему в период его министерства широкое распространение. Наряду с подобными новомодными религиозными течениями в фаворе у министра был и западноевропейский мистицизм, и масонство.

Шишков, стоявшей во главе неформальной партии ревнителей Православия, сменив Голицына на посту, пресек деятельность и «Библейского общества», и других деструктивных образований.

Интересно, что при этом обе супруги адмирала были инославными: первая – лютеранка, вторая, с которой сочетался он браком, уже перешагнув 70-летний рубеж, - католичка. Вероисповедания жен, однако, никоим образом не отразилось на взглядах адмирала. Он во всю свою долгую жизнь оставался неколебимым ревнителем Православия и Русскости, пламенным патриотом Отечества. «Что такое Отечество? – писал Шишков. - Страна, где мы родились; колыбель, в которой мы взлелеяны; гнездо, в котором согреты и воспитаны; воздух, которым дышали; земля, где лежат кости отцов наших и куда мы сами ляжем. Какая душа дерзнет расторгнуть эти крепкие узы? Какое сердце может не чувствовать этого священного пламени? Даже звери и птицы любят место рождения своего. Человек ли, одаренный разумною душою, отделит себя от страны своей, от единоземцев своих и уступит в том преимущество пчеле и муравью? Какой изверг не любит матери своей? Но Отечество меньше ли нам, чем мать? Самый худой человек постыдился бы всенародно и громогласно признаться в нелюбви к Отечеству. Все веки, все народы, земля и небеса возопили бы против него; только ад стал бы ему рукоплескать».

Шишков умер в 87 лет и был похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры. Вспоминая о нём, С.Т. Аксаков отмечал: «…Он… не изменял своим правилам никогда. Эту твердость называли упрямством, изуверством, но, Боже мой, как бы я желал многим добрым людям настоящего времени поболее этого упрямства, этой горячей ревности…»

Русская Стратегия