Когда я вспоминаю об «островах», на которых мы охотились, передо мной возникают весенние картины. Эти «острова» в основном представляли собой березовые рощи. Наши русские березы очень красивые, прямые и намного больше, чем в Америке. Мы жили в ста верстах от железной дороги, и до нашего дома, Горок, приходилось ехать около восьми часов. С детства я была в восторге от этих поездок. Сборы для нас были забавой. И вот наступал день, когда мы все собирались в дальнюю дорогу. После того, как мы одевались, все торжественно присаживались. Мама вставала первой. Она крестилась, и мы следовали ее примеру. Затем наступали последние прощания с теми, кто оставался. Иногда это был мой брат, но обычно оставались только старшие слуги, чтобы отдохнуть присмотреть за московским домом.

Мы все садились в большую комфортабельную карету, вмещавшую шесть человек. За ней следовала другая карета. Так как я всегда ездила в первой, я мало что помню о второй. В последнюю минуту вспоминали о множестве маленьких забытых предметов. Отцу это очень не нравилось. Однако мама всегда вспоминала о каких-то вещах, пока карета не загромождалась маленькими чемоданами, коробками и пакетами.  Хорошо помню раздраженное выражение лица отца, потому что я сочувствовала ему и ненавидела все эти добавления в последнюю минуту, которые теснили нас и делали поездку довольно неудобной. Наконец отец говорил: «с Богом», кучер крестился, и мы отправлялись. Все, что мы видели по пути, приводило нас в восторг. Это было приключение, и мы смотрели из окон нетерпеливыми глазами. На полпути мы останавливались в еврейской гостинице. Когда мы были маленькими, мы ночевали там. Это было одно из событий, которого мы особенно ждали, потому что спали мы там не на кроватях, а на сене. Эта гостиница находилась на самой вершине холма, и подниматься и особенно спускаться было непросто. Холм был очень крутым, а повозка очень тяжелой. Некоторые механизмы должны были работать идеально, чтобы карета не соскальзывала вниз. Было много волнения, мужчины перекликались, отдавали указания и распоряжения. Это тоже был интересный опыт.

Чаще всего поездка домой в Горки осуществлялась ранней весной, когда березки покрывались мелкими молодыми блестящими листьями. Эти березовые рощи всегда были красивы, но весной они были неописуемо прекрасны, с их высокими белыми стволами и контрастной ярко-зеленой листвой. Часто под ними отдыхали или бродили овцы, а маленький пастух сидел на опушке рощи и наигрывал на самодельной дудке. Такие сцены очаровывали меня; они были так прекрасны в своей простой спокойной красоте. Подобные картины я видела в Константинополе в 1920-1921 годах. Эти пастухи и пасущиеся овцы были, правда, в совсем другой обстановке, иногда прямо на голых скалах, им почти нечем было питаться. Тем не менее они тоже были очень привлекательными. Однако наши березовые рощи незабываемы и очень дороги моему сердцу. Интересно, существуют ли они еще? Пастухов, конечно, больше нет.

По пути в Горки нам не терпелось увидеть башню дома, и мы все выглядывали, каждый стараясь первым воскликнуть: «Я вижу башню». Был длинный отрезок дороги под названием «шоссе», затем показывался знакомый домик «смотрителя шоссе», затем мы сворачивали на нашу грунтовую дорогу. Однажды мы застряли в грязи. В то время мне было около пятнадцати. Я вызвалась пойти домой за помощью и отправилась одна. Была прохладная, ясная весенняя ночь, и я хорошо помню ту одинокую прогулку по лесу, около двух миль. Это тоже было приключением, временами казалось, что за мной следуют таинственные тени. Но мне не было страшно. Тишина ночи и одиночество заставили меня почувствовать себя взрослой и очень важной. Когда я подошла ближе к дому, он был похож на сказочный дворец, где сияли все освещенные окна и не было слышно ни звука.

Мама и брат, которые ехали впереди нас, волновались, что мы так опоздали. Тотчас отправили помощь, чтобы вернуть запоздалых путешественников домой. Когда все приехали, мы сели за очень поздний ужин в нашей большой, но очень уютной столовой, где обычно семья собиралась пять раз в день на завтрак, обед, чай, ужин и вечерний чай. Этот последний чай был самым уютным. Самовар с легким запахом горелых углей пыхтел, и всегда был пряный запах меда, дерева и чего-то очень сладкого и приятного. Особенно зимой. Над центром длинного стола висела большая лампа. В одном конце стоял огромный старый дубовый буфет с застекленной столешницей. Нижняя часть была разделена на три части наподобие серванта, только он был такой большой, что мы могли прятаться в среднем отсеке за скатертями даже в десятилетнем возрасте. Напротив этого огромного буфета у стены стоял огромный старый столик. Он использовался для закусок перед обедами, а также был нашим пасхальным столом. Какими роскошными были пасхальные столы в старой России! Это было незабываемое зрелище. Все мясо было холодным: ветчина, индейка, фаршированные молочные поросята; салаты на любой вкус, красиво расписанные яйца, высокие, сдобные пирожные, бабы, украшенные мазурки и, конечно же, традиционная пасха. Эти столы всегда украшали цветами; мы, русские, особенно гордились ими. Еда, безусловно, была чем-то уникальным и необыкновенно вкусным как на вид, так и на вкус. Был обычай на Пасху три дня ничего не готовить; единственным горячим блюдом была чашка бульона. Никто не должен был трудиться. Каждый угощался сам, а слуги наслаждались праздником. Как и всякий русский, я любила Пасху. Это была весна, день всегда был прекрасным, все время звонили церковные колокола, было так весело, все трижды целовались друг с другом - очаровательный обычай.

Когда, как и в Перл-Харборе, с выстрела в спину, началась японская война, это вызвало всплеск патриотизма и большое негодование. Чувства взрослых, естественно, передавалось и нам. Я считаю, что дети сильнее переживают происходящее, чем предполагают их родители. В наших играх и разговорах война была темой, которую я отчетливо запомнила. Не помню, как это получилось, но мы решили отказаться от десертов и откладывать деньги на раненых. Эта идея вызвала у нас большой энтузиазм и удовольствие, и нам было обидно, когда время от времени подавали десерт. Я всегда отказывалась и не прикасалась к ним. Мы продолжали спрашивать, сколько денег отложено. В конечном счете, мне и Марине сказали, что мы собрали 200 рублей и можем отнести их лично Императрице, которая собирала пожертвования в дворцовых мастерских.

Назначили монаршую аудиенцию, и наша французская гувернантка отвела нас во дворец. Я должна была произнести краткую речь. Нас научили делать реверансы, и в назначенный день мы прибыли во дворец. Нас привели в комнаты, заполненные занятыми дамами. У некоторых из них были швейные машинки, я помню многих из них. Мы стояли с мадам в условленном месте. Плохо помню, что тогда чувствовала. Затем вошел камергер в роскошном костюме — или это был церемониймейстер? Во всяком случае, у него был жезл, которым он бил по полу. Когда он прошел, высокий арап распахнул дверь. Его костюм был красным с золотом. Конечно, мы ожидали увидеть Императрицу в великолепном одеянии, но, к нашему ужасу и разочарованию, она была одета во все черное. Она подошла прямо к нам и начала говорить по-английски. Мы присели, так глубоко, как могли. Я произнесла свою небольшую речь, когда каждая из нас представила свой небольшой вклад.

Императрица говорила с нами дольше, чем я ожидала. Я отвечала без своей обычной робости. Она спросила, как нас зовут и сколько нам лет, а потом протянула нам руку, которую мы поцеловали. Я хорошо запомнила ее красивое грустное лицо и большие серые глаза. Я всегда слышала и читала, что она была очень холодной и замкнутой. Тем не менее, с нами она говорила очень тепло и ласково, потому что, насколько я помню, я чувствовала себя как дома, чего обычно не бывает, когда я разговариваю с незнакомцами. Мадам похвалила меня за то, как я себя вела, когда мы вернулись домой. Должно быть, это было событие из моей детской жизни, потому что оно осталось в памяти ярким воспоминанием.

Вскоре мы уехали из Петербурга. Я возвратилась туда с коротким визитом в 1911 году, а затем прожила там три месяца в 1914 году, когда посещала курсы сестер милосердия. За исключением коротких поездок, это был последний раз, когда я жила в нашей прекрасной столице.

Я снова видела Императорскую семью в Москве во время празднования Трехсотлетия Дома Романовых. Она почти не отвечала на приветствия толпы. Ее сдержанное, даже горькое выражение лица контрастировало с тем, как очаровательно приветствовала всех Вдовствующая Императрица, которая шла впереди, рука об руку, с сыном, улыбаясь и кланяясь, когда они проходили. Однако это уже другая история. Четыре Великие княжны и их двоюродная сестра Ирина Александровна Юсупова представляли собой восхитительную группу сияющих молодых девушек, стоявших вместе в павильоне на открытии памятника их деду, Александру III. Все это было очень впечатляюще и величественно. Кто мог предвидеть невыразимо трагический финал этих прелестных девушек и страшную трагедию, развернувшуюся на лесных рудниках под Екатеринбургом?

Перевод Елизаветы Преображенской

Русская Стратегия