Если не ошибаюсь, в сентябре 1907 года мама решила взять нас в гости к своей сестре Гале, только что вернувшейся из Англии, а заодно и к знаменитому русскому писателю Льву Толстому. Его имя было нам хорошо знакомо, так как мы читали некоторые его детские рассказы, и о нем часто упоминали взрослые. Кроме того, одна из сестер моей матери, тетя Ольга, была замужем за сыном Толстого Андреем, а другая сестра, тетя Галя, была женой Владимира Черткова, ближайшего друга Толстого. Последнему только что разрешили вернуться в Россию после ссылки за толстовские идеи.

На вокзале Могилева нас провожала большая толпа друзей. Посыпались прощальные подарки. Особенно мне запомнилась огромная коробка конфет, большей я никогда в жизни не видела. Наша гувернантка и мы, три сестры, заняли большое купе, а мама и младший брат — соседнее маленькое купе. Я взяла с собой две книги Фенимора Купера, так что, все, что я помню о поездке это чтение Купера и поедание одной конфеты за другой из огромной коробки, которая стояла на столе рядом со мной. Не знаю, почему никто не отобрал ее у меня. Ночью мне стало плохо, и по приезде в Тулу меня сразу уложили в гостинице, где я и пробыла большую часть нашего визита с гувернанткой. Она все ругала меня за то, что я испортила нам обеим поездку, особенно когда все отправились обедать к Толстым.

В конце недели меня повезли в Ясную Поляну с кратким визитом. Помню большой дом, множество портретов и Софью Андреевну, самого любезного и сердечного человека на моей памяти. Нас отвели в кабинет Толстого, где он написал большинство своих знаменитых книг, но мне он показался голым и обшарпанным, больше похожим на камеру. По моим воспоминаниям, дом был полон людей, но Толстого в это время не было. Я видела его в доме тети Гали позже в тот же день. Их поместья располагались близко друг к другу; они приезжали друг к другу каждый день. Мы все сидели вместе, когда Толстой приехал верхом. Я была поражена, увидев его таким стариком. Он легко спрыгнул с лошади. Лошадь была старая, худая и, по моему детскому мнению, совсем не подходящая. Когда он приветствовал меня, его глаза, казалось, проникли в самый дальний уголок моей души. Я до сих пор помню, теперь, пятьдесят лет спустя, их проницательное выражение. Он был очень добр к нам, детям. Казалось, он интересовался всем и всеми, с кем разговаривал. Так много было сказано об этом великом человеке, что я, должно быть, внимательно следила за ним. В то время я вела дневник и записывала каждую деталь, но теперь они ускользают от меня. Меня поразило, что он такой невысокий, потому что на портретах он всегда казался огромным. Он был одет в крестьянскую блузу темного цвета, каким его обычно изображают. Мы сидели в комнате с роялем, когда внезапно вошла толпа мужиков и начала двигать пианино. Толстой тотчас встал и стал помогать мужикам. Меня поразило, что он сделал это естественно. Обычно так не делали. Я имею в виду, что если работники передвигали мебель, работа оставалась за ними. Это все, что я помню о нем, хотя мне тогда было почти двенадцать лет.

Когда мы уезжали домой, наш поезд останавливался на станции Ясенки, где нас встретил кузен Дима Чертков с фотографиями Толстого для каждого из нас, с личной его подписью. Мы хранили их годами. Если бы не революция, у меня, вероятно, сохранилась бы эта фотография. Позже Дима рассказал мне, что он получал много фотографий с автографом для других, но забыл попросить хотя бы одну для себя.

Дима Чертков

Мой кузен Дима Чертков был интересным человеком. Он был воспитан по толстовскому принципу. Ему никогда ничего не навязывали и не заставляли. По натуре он был добрым и умным, но так как у него никогда не было формального образования, делал ошибки во время разговора. Когда мы приехали в Москву в 1910 году, Дима поступил там в свободный университет. Может быть, это было через год после того, как он приехал и, конечно, часто бывал у нас в гостях. Он был довольно застенчив, и чувствовал себя как дома только с необразованными людьми.

Одевался он тоже очень своеобразно, обыкновенно в крестьянскую рубаху, а поверх нее на рабочий манер, надевал пиджак. Мама пригласила его присоединиться к нашим урокам танцев. Их нам давал пожилой балетмейстер, который научил нас бальным и некоторым характерным танцам. Дима был очень неуклюж, но очень старался научиться. На уроках было тесно и душно. Учитель был очень веселым. Приходя на уроки танцев, Дима всегда надевал под рубашку жесткий белый воротничок. Вероятно, он считал воротник последним словом элегантности, и мы смеялись над его жесткими воротниками. Однажды ему что-то сказали о них, и после этого мы его почти не видели. Дима нам нравился и мы сожалели, что он перестал приходить. В то время он был последователем Толстого и вегетарианцем. Он всегда питался в вегетарианском ресторане. Вскоре мы узнали, что он помолвлен с официанткой из этого ресторана. Это была крестьянская девушка из села неподалеку от Ясенок, из грубой и неприятной семьи. Родители Димы были убиты горем. Его пытались отговорить, но все было напрасно. Его воспитывали делать то, что он хотел, и этот случай не стал исключением.

Поскольку Чертковы были толстовцами, не верившими в русский православный обряд, а гражданского брака в России не было, молодые отправились в Англию, чтобы заключить там гражданский брак. Ходили они и к бабушке Димы Черткова, близкой подруге Вдовствующей Императрицы Марии, человеку знатному и состоятельному. Отец Димы начинал как блестящий гвардейский офицер. Для его матери было тяжелым ударом, когда он стал последователем Толстого и отказался от военной карьеры. То, как воспитывался ее единственный внук Дима, должно быть, глубоко потрясло старушку, да еще и этот брак. Однако бабушка была настолько добра и внимательна к внуку, насколько могла, и за это все ею очень восхищались.

Поначалу большевики очень внимательно относились к Толстым и Чертковым. Их не преследовали, а старикам даже назначили пенсии. Однако позже, когда Александра, младшая дочь Толстого, основала Толстовский фонд в Нью-Йорке и выступила против коммунистического режима на открытых митингах в Соединенных Штатах, ее родственники в России пострадали. Тетя Ольга, ее дочь Соня (30-летняя сестра Ильи Толстого, известная также как Софья) и многие другие толстовцы были арестованы и некоторое время преследовались. Позже Соня Толстая была назначена заведующей Яснополянским музеем. При приближении немцев она убрала и спрятала всю ценную мебель, портреты и документы. Все удалось спасти, и за это Соня получила Сталинскую медаль в награду за сохранение музея.

Я помню тетю Ольгу с тех пор, как она была помолвлена. Она и ее жених (Андрей Толстой) посетили нас после того как обручились. Это я потом узнала от мамы. Дядя Андрей научил мою сестру Марину ходить. Помню, как мы ходили вокруг бильярдного стола, дядя Андрей держал Марину под мышками, а я держала ее за руку с одной стороны и был еще кого-то с другой. Я до сих пор помню, как мы все ходим вокруг большого бильярдного стола, Марина очень довольна и улыбается. Это одно из воспоминаний моего раннего детства, которое похоже на вспышку. С тех пор я помню тетю Ольгу. Помню первые фотографии двух ее детей, Софьи (Сони) и Ильи, которые, как говорили, были любимыми внуками Толстого. В следующий раз я видела тетю Ольгу на похоронах моего отца, более чем через десять лет, в мае 1910 года. Именно тогда я вдруг почувствовала к ней очень глубокую симпатию, которую сохранила на всю жизнь. Она приезжала к нам в 1912 г. и снова в 1913 г. с двумя детьми. Ее брак с Андреем Толстым оказался несчастливым. Вскоре они развелись, и тетя Ольга и ее дети остались у Толстых в Ясной. Она часто жила у своей старшей сестры, тетей Гали Чертковой. Они навещали нас в Москве. У тети Гали был чудесный низкий голос. Я никогда не забуду ее первого приезда в Москву. Ее высокий сильный муж нес ее на руках. Она выглядела хрупкой и нежной. После чая она села за пианино и начала играть, а потом начала петь. Трудно было поверить, что такой полный низкий голос исходил из ее хрупкого тела. Ее пение очаровало нас, и мы просили петь еще, но она очень скоро устала и отправилась домой. Мы все были глубоко впечатлены и тронуты. Тетя Галя написала «Воспоминания моего детства». У меня есть эта книга, та, что была издана в 1907 году. После революции она выпустила второй том, кажется, в 1919 году. Во всяком случае, в 1918 году, после убийства моей матери, я читала книгу в Киеве и помню, что там это упоминалось.

Перевод Елизаветы Преображенской

Русская Стратегия