Утренник в детском саду. Я крайний справа. Макеевка, примерно 1952-53 г.
Опыт моего детства
Кто-то скажет: какой еще опыт может дать раннее детство, самая неразумная пора жизни?
Но оно очень необычно и неповторимо тем, что таинственно возникшее в мiре из ничего самосознание человека, еще не зная толком, что оно из себя представляет, исходя из своего инстинктивного разума, начинает познавать чудо окружающего мiра и себя в этом мiре. Ребенок видит мiр глазами первооткрывателя, не так, как привыкший к нему взрослый, поэтому дети часто задают необычные и смешные вопросы. Еще не возникает главного вопроса: для чего я в этом мiре? ‒ но выполняется какая-то предварительная программа, исконно заложенная в родившемся маленьком разумном существе, в его теле и в чувствах, которыми оно наделено.
Опыт бытия постепенно нарастает, как снежный шар, который всё время (а оно нам дано Богом именно для нашего развития, самоопределения, созревания) катит по пустырю, и в нем уже живут, зачем-то снуют туда-сюда большие люди, даже на железных машинах и трамваях, и этот детский шар памяти вместе со снегом вбирает в себя также комочки земли, опавшие листья и отмершие стебли травы, искореженные железки, окурки и прочий мусор, от которого шар стараются очищать родители (в моем детстве ‒ полтавские бабушки-сестры Ефросиния и Устиния, урожденные Бережецкие из малороссийского казачества), так как родители основное время проводили на заводе. С родителями, во дворе, в детском саду я говорил по-русски, а с бабушками, как они: по-украински, но я не ощущал это языком, отдельным от русского, и он был не такой, какой слышу сейчас в украинской Раде).
А уже во взрослом возрасте мы осмысляем запечатленный памятью детский опыт, дающий много первичной познавательной информации о смысле жизни. Мне также интересно сейчас понять, как и в чем на мою биографию повлияло мое детство (куда я включаю Макеевку и Бешпагир). Мне также хотелось бы этим дать внукам и свидетельство о советской эпохе, которую власти РФ ныне пытаются приукрасить.
Макеевка Сталинской области
Макеевский металлургический завод им. Кирова (это был видный большевик, который не имел никакого отношения ни к Макеевке, ни к металлургии) располагался вплотную к нашим жилым домам (наша квартира была на втором этаже, не помню, был ли третий) на улице, которая сейчас называется тоже им. Кирова. Невольно вспоминаются начальные кадры советского "перестроечного" фильма "Маленькая Вера", когда ребенок качается на качелях и рядом с детской площадкой проезжают грузовые железнодорожные вагоны ‒ в фильме, это, если не ошибаюсь, было близ металлургического завода в Мариуполе, примерно то же было в моем детстве в Макеевке. За нашим домом начиналась эстакада, проходившая над заводскими железнодорожными путями, по которым порою проезжали такие вагоны, груженые раскаленным шлаком или коксом с кисловатым запахом.
Недавно я нашел наш дом на глобальной карте мiра Гугля и поразился размерам завода сверху ‒ это был настоящий монстр длиной в несколько километров, во много раз превосходивший своими размерами расположенные рядом жилые кварталы
Желтым значком отмечен наш дом, справа от него серая территория завода, протянувшегося с юга на север, еще дальше направо ‒ центральная часть города.
Сейчас, в результате послесоветской Великой криминальной революции, этот монстр уже мертв: краеведы в интернете пишут, что гигантский комбинат порезали на металлолом, остались в основном руины с жалкими остатками промышленной жизни между ними: «К 2009 году с ликвидацией доменных и мартеновских печей комбинат превратился в Макеевский прокатный завод, а ещё через несколько лет, когда тут остались лишь вспомогательные цеха и коксохим ‒ в Макеевский филиал Енакиевского металлургического завода». (Много современных фотографий Старой колонии и ее руин можно посмотреть в интернете: это места моего макеевского детства.)
Сохранились еще шлаковые отвалы ‒ искусственная гора из "объедков", оставшихся от выедания богатых недр, которыми наделена эта земля и которые привлекли сюда людей для использования их в своей цивилизации.
Справка из Википедии и др. источников.
Официальной датой основания города Макеевки считается дата первого упоминания в 1690 году поселения запорожских казаков Ясиновка (сейчас поселок городского типа, подчинённый Макеевскому горсовету). В 1787 году возникла слобода Макеевская (позже посёлок Макеевка, с 1965 года включён в территорию Горняцкого района города). Название производят от имени казака Макея.
В 1815 году Макеевская слобода стала центром вновь созданной Макеевской области. До середины XVIII территория южнее Бахмута находилась под контролем Крымского ханства и оседлое население здесь практически отсутствовало. Заселение этих территорий началось лишь после окончания русско-турецкой войны 1735‒1739 гг., результаты которой были окончательно закреплены после войны 1768-1774 гг. по мирному договору 1774 года, когда Крымское ханство (осколок татарской Орды, завоевавшей Русь в XVIII веке) было подчинено России и Приазовье вошло в состав Российской Империи. В конце XVIII века эти, в основном пустовавшие ранее, земли были заселены казачьими станицами и поделены на губернии, при этом территория нынешней Макеевки была отнесена к области казачьего Войска Донского.
Донбасс был поделен между Екатеринославской губернией и Областью Войска Донского так, что угольные пласты тянулись и соответственно промышленность росла как раз по их границе. Здесь она проходила по реке Кальмиус, от истоков его поворачивала на восток, поэтому Юзовка (и 3/4 нынешнего Донецка) относились к Екатринославщине, а 4/5 нынешней Макеевки ‒ к области Войска Донского. В те времена большей частью "донской" половины будущего Донбасса владел род Иловайских, дворян из казачьей старшины, возводившей свою родословную к основателю Макеевской слободы ‒ казаку Макею.
В середине XIX века в районе нынешней Макеевки началась добыча каменного угля. Началось строительство шахт, которые в 1859 году были объединены в Макеевский каменноугольный район. В 1885 году предпринимателем И.Г. Иловайским было начато сооружение труболитейного завода. Сначала уголь вывозили подводами на гужевом транспорте (на волах и лошадях). Первые железные дороги на территории района были проложены между Иловайском и Ханженково (1869 год), Ясиноватой и Криничной.
В 1897-1898 годах французское "Генеральное общество чугуноплавильных, железоделательных и сталелитейных заводов России" начало грандиозного металлургического завода "Унион" строительство близ Макеевой слободы. Старая колония, давшее началу современному городу, была построена на рубеже XIX¬‒XX веков вместе с заводом.
К 1911‒1913 годам макеевским заводом "Унион" производилось 235,8 тыс. тонн чугуна, 169,9 тыс. тонн стали, 128,7 тыс. тонн проката, кроме того, завод приобрёл угольные шахты. Так казачье поселение превратилось в крупный промышленный центр России привлекавший заработками, несмотря на трудные условия шахтерской работы, стекавшихся туда рабочих, на которых делали ставку революционеры в своей пропаганде.
Во время Февральской революции, как и везде, поначалу верховодили меньшевики и эсеры, большевики были непопулярны своей военно-пораженческой агитацией, но благодаря щедрому германскому финансированию к концу 1917 года они всё больше доминировали в Советах по всей стране. Захватив власть в столице, большевики на германские деньги создали платную Красную гвардию с костяком из интернациональных частей, и повели успешную оккупацию России ‒ "триумфальное шествие советской власти", вскоре своими репрессиями вызвавшее повсеместное сопротивление, т.н. гражданскую войну.
В своих книгах я уже описал причины поражения русского белого сопротивления красным: главной из внутренних причин были обманные большевицкие обещания "Заводы ‒ рабочим, земля ‒ крестьянам!" и жесточайший террор против нелояльного населения (Красная армия пополнялась ее создателем Троцким насильственными мерами и взятием в заложники семей мобилизованных офицеров); главной внешней причиной успеха красных была поддержка власти большевиков западными демократиями в надежде на экономический контроль над разрушенной Россией (документальную книгу американского проф. Саттона об этом "Уолл-стрит и большевицкая революция" я перевел и издал по-русски со своим обширным послесловием). На Дону наиболее консервативной русской силой было казачество (в частности, весь 1917 год Макеевку контролировали казаки есаула В.И. Чернецова). Поэтому декретом от 24.01.1919 за подписью Свердлова (председателя ВЦИК ‒ высшего законодательного органа большевиков) казачество подверглось "расказачиванию", то есть геноциду мужского населения, а казачьи территории постепенно были поделены между соседними неказачьими административными новообразованиями.
В феврале 1919 года Макеевский район был включен в состав Донецкой губернии (с центром в г. Луганск). Районным центром стал г. Дмитриевск. В декабре 1919 года большевики передали Донбасс в состав Украинской ССР. 15 марта 1920 г. вышло Постановление Совета украинской трудовой армии № 15 за подписью Сталина: «Образовать Донецкую губернию из частей Харьковской, Екатеринославской губ. и Области Войска Донского». В течение всех 1920-х годов в новообразованной УССР проводилась насильственная украинизация, причина которой была в большевицком подавлении русского народа как "угнетателя" всех других, поэтому было приказано считать отдельными от русских население Украины (Малороссийской окраины) и Белоруссии (Белой Руси), придав их географическим названиям статус национальных ‒ вопреки воле народа. Поэтому даже за все время советской власти украинизация так и не смогла утвердиться особенно в юго-восточных областях республики, упорно говоривших на родном русском языке. (Это дало о себе знать и в восстании Донбасса в 2014 году против запрета даже местного официального использования русского языка киевской властью сразу после укроамериканского государственного переворота.)
В 1931 году, в связи с тем, что на Украине было несколько одноимённых населённых пунктов, г. Дмитриевск был переименован в город Макеевка, объединив несколько близлежащих поселений. К этому году население города достигло 165 тыс. человек, но административное значение его снизилось в пользу соседней Юзовки.
Расположенная рядом с Макеевкой Юзовка также была основана металлургами, англичанином Джоном Юзом в 1869 году, и она тоже развилась в крупный промышленный центр, получивший в мае 1917 года статус города. В 1924 году Юзовку переименовали в "Сталин", согласно официальному объяснению ‒ "в связи со смертью Ленина", мол, Сталин теперь главный как советизатор Донбасса. Вот как это мотивировалось: «Переименование города Юзовки в Сталин вполне приемлемо, т.к. его [Ленина] стальным последователем является тов. Сталин. Это имя дала ему партия, т.к. он был тверд и непоколебим, как сталь. Мы же должны быть так же тверды и непоколебимы, как сталь. Сталин будет нашим символом, и всякая попытка ненавистников стальных идей тов. Ленина разобьется о стальную стену» (Донецкий областной архив, фонд 279, опись 1, дело 1, с. 27-30).
В 1929 году, г. Сталин был переименован из мужского рода в средний ‒ "Сталино", которое стало административным центром Сталинского округа Донецкой губернии, а в 1932 году город стал центром Донецкой области, которая в 1938 году была разделена на две: Сталинскую и Ворошиловградскую.
Так Макеевку ко времени моего рождения угораздило попасть в Сталинскую область, название которой навсегда украсило мою двуязычную метрику (в которой первенствующим языком был украинский и графа фамилии обозначалась словом "прiзвище").
Таким образом я родился в казачьей области имени великого палача русского народа, чье имя таким образом должно было бы сопровождать меня всю жизнь несмотря на то, что в 1961 году Хрущев заменил название Сталино на Донецк (в Википедии в статье обо мне так и настаивают, что я родился в г. Макеевка Сталинской области, а не Донецкой, и по сути это так и есть). В документах современной РФ милостиво согласились родить меня в Донецкой области, но в водительском удостоверении, несмотря на мои протесты, настояли на том, что это было не в России, а в УССР.
Мои родители, молодые инженеры, были направлены в Макеевку в конце 1944 года по институтскому распределению: восстанавливать металлургический завод.
 Мои родители: Виктор Афанасьевич Пахомов (ур. Виктор Викторович Назаров) и Вера Григорьевна Дмитренко. Макеевка, конец 1940-х годов.
Сначала в Макеевку сразу после получения диплома приехала мама с бабушкой в октябре 1944 года, уже беременной, и очень расстраивалась, что отец всё еще не защитил диплом и задерживается (он получил его 30 декабря и смог приехать лишь в следующем году), а живот растет и все это видят (будущего ребенка в письмах отцу она называла "тов. М", имея в виду меня, а родилась моя сестра Галочка). Я сейчас разбираю письма мамы, очень грустные и даже отчаянные.
Из Сталинска в Сталино она ехала с бабушкой поездом около месяца, выехала 25 сентября (на второй день поле свадьбы) и прибыла 16 октября. Поезд часто стоял на одном месте по нескольку дней, еду не везде удавалось находить, к тому же мама заболела гриппом, затем дизентерией и перенесла болезнь в пути в поезде...
В Макеевке диавольские козни против моих родителей не прекратились: родившаяся в июне 1945 года моя сестра Галя умерла от дизентерии 16 ноября 1946 года в возрасте 1 год 5 месяцев 5 дней (так указано в свидетельстве о смерти на простом клочке бумаги). На ее смерти сказалось и то, что 1946‒1947 годы были голодными в "освобожденных областях" Украины, лекарств не хватало, и тогда там умерло от голода и болезней полтора миллиона человек. Врачи сказали отцу, что больной девочке "нужен лимон", но отец не смог его найти во всем городе и вернулся со слезами (впрочем, этот лимон, как потом оказалось, не был нужен).
А я был рожден 18 сентября 1948 года бездыханным. После родов мамой занимались акушерки, но она забезпокоилась, почему не слышит моего крика, и настояла, чтобы меня подали ей. Я не дышал и никакие шлепки не помогали. Тогда присутствовавший старый врач взял меня за ноги и потряс вниз головой – из моего рта выпал комок слизи и лишь тогда раздался мой первый крик...
Родился я в больнице, расположенной на другой стороне Ставка, в его северной части. Или в этой больнице я позже умирал. А может быть там объединилось и то, и другое. В возрасте полутора лет я тяжело болел целым букетом разных болезней, главной из которых тоже была дизентерия. Врачи сказали маме, что я не жилец. К этому времени, мне кажется, относятся и мои первые воспоминания в жизни: движущиеся белые халаты в темном полумраке ‒ всё в черно-белом свете....
Лишь когда мне было уже около сорока лет, мама рассказала мне (в письме из Ставрополя в Германию) о том, что меня спасло во время этой болезни. Вот этот рассказ.
«Когда тебе было 1 год и 5 месяцев, ты заболел дезинтерией. В то время ее очень боялись, и дети от нее часто умирали. Меня с тобой положили в больницу. В палате нас было 2 больных детей с матерями. Лечили тогда дизентерию сульфамидинами, препаратами-порошками. И когда стали давать тебе порошки. у тебя началась рвота. Тогда стали тебе колоть пенициллин. Его тогда считали панацеей от всех болезней. (Это потом через 30 лет доказали, что пенициллин при дезинтерии не помогает.)
Но от него тебе стало еще хуже. Ты ничего не мог есть, если что и съешь ‒ тут же вырвешь, даже воду не мог пить. И все время была температура 39º. Сидеть уже не мог. только лежал и очень боялся уколов, которые тебе делали через каждые 4 часа. При виде медсестры та плакал. Лежал такой худой с печальными глазенками и плачущим видом.
И вот вызывает меня к себе в кабинет гл. врач и говорит, что ты больше трех дней не проживешь. (Каково мне было это слушать, ведь и первая Галя умерла по их вине ‒ я потом только это поняла, а сначала я верила медикам, как богам.)
Я весь день проплакала у твоей кровати, а ночью под утро кто-то мне мужским голосом говорит: «Читай "Отче наш"». Я отвечаю: я не знаю. А этот голос властно твердо приказно сказал: "Так выучи!"
Утром, когда пришла уборщица (пожилая женщина), я ее спросила: Вы знаете "Отче наш"? Она ответила, что знает. Я попросила мне прочитать, записала и целый день читала над тобой, плача, стоя на коленях у твоей кровати. В этот день ты особенно был тяжелым (видимо, был твой последний день) ‒ ты целый день проплакал: А-а-а... А-а-а. не пил, не ел. К 5 часам вечера выбился из сил и уснул. В 6 часов пришла сестра делать укол, и тут как будто кто-то мне подсказал ‒ не буди. не давай. И я осмелилась сказать ¬ не трогайте, не будите, он весь день проплакал, от только что уснул. Она ушла. Потом приходит в 10 ч. вечера (через 4 часа). Я опять сказала ‒ не дам его будить, он спит. В 2 часа ночи ‒ то же самое. В 6 часов утра пришла сестра опять. Я сказала ‒ замерю температуру, если будет, тогда будете колоть.
В 7 часов меряю температуру ‒ нормальная! И после этого я не разрешиа никаких лекарств, ты начал поправляться, и нас через 3 дня выписали домой. Но в первый день выздоровления я кормила тебя (как птенца) тем, что сама пережую и со своей слюной пищу давала (курятину, кашку и др.). Эта болезнь задержала твой рост ‒ ты долго не вставал и не ходил, был рахитичным.
А я на всю жизнь запомнила "Отче наш" и часто молюсь за тебя, чтобы у тебя всё было хорошо, и за то, чтобы мы увиделись и чтобы ты вернулся» (Из письма мамы от 3/ХII-1987)
Видимо, тогда меня и крестили. А может быть и раньше, потому Господь и счел меня достойным жизни?
Так Господь защитил меня от смерти, определив жить дальше – и когда мама мне это рассказала уже в пожилом возрасте, это стало и для нее толчком в обращении к Церкви, и для меня поводом задуматься: для чего-то я понадобился Господу Богу, и я Его должник...
Разумеется, и мои полтавские бабушки, особенно очень благочестивая Тетя Устя (так ее звала мама, поэтому так ее всю жизнь называл и я), внесли свой вклад в мое спасение ‒ думаю, именно она устроила крещение, что официально уже не запрещалось, но и не поощрялось. Помню, как она водила меня в церковь во время Великого поста прикладываться к ранам Христовым. Было страшно перед Ним, Распятым... Церковь находилась с другой стороны завода, надо было перейти через эстакаду над железнодорожными путями и затем проехать несколько остановок на трамвае. (Возможно, это церковь, о которой я нашел в интернете такое воспоминание И.А. Паршиковой: «В 1914 году был построен Свято-Троицкий храм, в 1928 году закрыт, а в 1939 году разрушен... [Во время войны] на территории оккупированной Макеевки открывается Свято-Троицкая церковь в здании теперешнего Укрсоцбанка... А после освобождения Макеевки под церковь выделяют помещение, где сейчас находится фабрика спецодежды, наискосок от стоматологии» (адрес этой фабрики сегодня примерно в том районе: ул. 118 Павших революционеров, 31). В 1958 г. и эта церковь была закрыта.
Большевики планировали «уничтожить имя Бога» на всей территории СССР к концу 1930-х годов. Церкви повсеместно уничтожались, только за полтора года 1937‒1938 было расстреляно более 100 000 священнослужителей. Именно под немецкой оккупацией в Макеевке было открыто несколько храмов (из городского краеведческого музея мне написали, что целых шесть). А поскольку в годы войны в СССР Церковь была с 1943 года тактически использована в целях исторического патриотизма, то и после войны некоторые из открытых немцами храмов избежали немедленного разгрома (усиление антирелигиозной пропаганды, аресты духовенства, закрытие церквей начались с 1947 года).
Должен также отметить, что Тетя Устя своей терпеливостью, незлобивостью и праведной жизнью повлияла на меня уже после своей смерти (она не имела мужа и детей, муж ее из-за этого бросил, оставив ей лишь фамилию Буцкая, которую она произносила по-украински: "Буцька", но, выдавая ей паспорт, туповатые чиновники истолковали это по-русски как "Буцько", а она, урожденная Бережецкая, смиренно не стала добиваться исправления.) Тетя Устя не имела даже пенсии, так как ее документы пропали во время войны...
О жизни до революции мои бабушки рассказывали с ностальгией, например, как отец давал им гривенник на ярмарку, и его хватало там на увеселения и сладости. Дальнейшая жизнь у них была тяжелой: революционная смута, потеря мужей, большевицкий террор, голодомор как принудительная мера для "добровольного" вступления в колхозы: сопротивлявшиеся села окружали, отбирали все съестные припасы и вымаривали голодом ‒ так было и на Северном Кавказе, и в южных областях Сибири, во всех земледельческих районах СССР. Мама рассказывала, что во время голода в их селе Решетиловка родители не пускали детей на улицу ‒ боялись, что их утащат и съедят. Рассказывала, как вдоль их забора шла старушка, едва передвигая ноги, упала и умерла, и из ее разжатого кулака струйкой просыпалось на землю зерно ‒ видимо, несла домой... Тетю Устю, уже опухшую от голода, вывезла из голодающей местности на санках ее сестра Ефросинья, к сожалению, не помню подробностей. Все они смогли уехать в Сибирь, в Сталинск ко второму мужу моей бабушки ‒ Кобищану.
Тетя Устя, как я уже написал, видимо, вернулась в Решетиловку накануне войны. Я спрашивал ее про жизнь под немецкой оккупацией, но, к моему удивлению, она никаких зверств не видела, разве что зимой немцы заставляли сельчан расчищать дороги от снега. Впрочем, в их местности не было и партизан, именно в борьбе с которыми применялись немцами карательные меры. А многие жители больше опасались возвращения советской власти и уходили с немцами. И некоторым было чего опасаться: Прасковья (1919 г.р.), племянница моих бабушек, дочь их брата Иллариона Бережецкого, работала при немцах в аптеке и получила за это десять лет воркутинских лагерей, откуда вернулась с туберкулезом. Мы с моей кузиной Женей как-то летом, примерно в 1960 году, гостили у деда Иллариона в Тараще под Белой Церковью, и я помню характерную жесткую зэковскую печать горечи на лице тети Паши, примерно, как зэков гримируют в художественных фильмах)...
Следует также уточнить, что мои родители после войны восстанавливали макеевский завод, который был разрушен не немцами, а еще в начале войны отступавшими советскими частями, вернее, этим везде занимались специальные отряды НКВД ‒ чтобы не оставлять немцам ничего ценного. Взрывали предприятия, мосты, электростанции, водопроводы, склады, административные здания (разумеется, потом во всем этом советские пропагандисты винили немцев), так что жизнь населения в освобожденных от оккупации городах начиналась в условиях полной разрухи.
Эти лишения и страдания, возможно, приучили моих бабушек к терпеливости, но и выработали экономный, нерасточительный, как еще говорят "кулацкий", то есть прижимистый образ жизни. В частности сберегались все испортившиеся вещи, которые еще могли для чего-то пригодиться (так оно порою и бывало), разумеется, недопустимо было выбрасывать еду, приходилось доедать через силу. Однажды, я в каком-то порыве все свои игрушки, сделанные для меня сибирской бабушкой, подарил жившим во дворе бедным цыганским детям, ‒ но украинские бабушки велели всё вернуть обратно. И были правы: это было мое неуважительное отношение к труду бабушки Веры (жаль, что не сохранились эти игрушки как память о ней ‒ только на фотографиях).
Прабабушка Наталья Николаевна (ур. Колокольцóва) и бабушка Вера в г. Кузнецк (с 1932 г. Сталинск , с 1961 г. Новокузнецк) мастерят игрушки как подарок правнуку-внуку в Макеевку. Примерно 1952 г.
С сибирской бабушкой с отцовской стороны Рузиной Верой Павловной. Макеевка, примерно 1953 г.
Как я уже сказал, наш дом близ завода я нашел в интернете (спутниковая карта Гугля) по детским воспоминаниям: завод, трамвайная линия на нашей улице, за ней парк и Ставок. Неподалеку, на противоположной стороне улицы рядом с парком, был мой детский сад. Эта улица на картах носит имя Кирова, хотя в письмах родителей они, по крайней мере, в 1951 году, указывали адрес: Старая колония, ул. Ленина 27/1 кв. 10. Видимо, они позже с Ленина перебрались на Кирова? Или улицу переименовали, присвоив имя Ленина более солидной улице в центре города? Ведь улица Ленина находится не в Старой колонии, а по другую сторону завода в центральной части города, которую я совершенно не знал... В краеведческом музее Макеевки (в переписке) мне этого не смогли объяснить, хотя помогли уточнить расположение детсада у парка, значит и место дома на этой улице я запомнил правильно.
Я помню прогулки с родителями в парке у ставка, есть много фотографий у скульптур: с медведем, со спортсменкой, у фонтана. Помню, как нашел в парке грибок (шампиньон), бабушки его сварили в супе и я съел его ‒ очень вкусная первая в жизни самостоятельная "добыча", поэтому она так запомнилась.
Дети нашего двора. Я четвертый слева, сижу скрестив ноги.
Основное время я проводил во дворе, в центре которого была куча песка, но без ограждений она постепенно расползалась и смешивалась с землей и пылью. Однажды самосвал привез кучу свежего песка ‒ вот была радость! Мы в нем "купались" и эту кучу тоже быстро растерзали.
Еще нам нравилось класть на трамвайные рельсы металлические предметы и удивляться потом, как их расплющивало колесами: гвоздь превращался в плоский меч, запечатлевая в себе эту силу, превосходящую прочность железа, а монетка превращалась в тонкий безсмысленный кружок, лишенный прежнего имени, достоинства и ценности, прежде обозначавшейся цифрой.
Жизнь в грешном мiре уже в детстве дает о себе знать ‒ как это потом анализируешь в зрелом возрасте. Это прежде всего детский эгоизм, когда ребенок утверждает свое "право собственности" и жадничает ‒ несомненно, такое было и у меня. Или бывают дети жестокими.
Где-то в три-четыре года во мне проявилось то, что Церковь называет первородной греховностью человеческой натуры ‒ безпричинное зло, особенно непонятное именно в несознательном ребенке: однажды я, чтобы сделать что-то приятное котенку, несколько раз намеренно бросил его о настенный ковер над кроватью, чтобы тут же пожалеть его, таким странным способом проявляя к нему свою любовь. Это было лишь один раз, спонтанно, но осталось запомнившимся пятном, подтверждавшим древнюю богословскую антропологию...
Еще один пример: в пятилетнем возрасте я влюбился в Люду в нашем дворе, она была чуть постарше, но отвечала взаимностью, мы часто играли вместе и однажды, забравшись под кровать в ее доме (наши бабушки разговаривали рядом за столом) по-детски наивно и целомудренно, из любопытства и еще без стыда, просвещали друг друга о том, чем мальчики отличаются от девочек, сами ничего в этом не понимая. Уже дети чувствуют в этом какую-то тайну, которая в своей онтологической глубине полностью не раскрывается даже в зрелом возрасте (просто взрослые люди к этому привыкают как к данности): почему человек создан именно таким, двуполым? Но думаю, что если бы нам, теоретически, пришлось бы взрослеть в отсутствие чьих-либо объяснений о супружеской жизни, то человеческая природа сама сделала бы это, как, вероятно, было у изгнанных из рая еще совсем одиноких Адама и Евы. С тех пор это чувство пола инстинктивно живет в человеке, и Церковь, не считая его праведностью как близкое к животному, а ставя гораздо выше девственность и монашеское безбрачие, аскетическое воздержание и посты, помогающие получить Божию помощь в трудные времена ‒ всё же не запретила его (примечательны апостольские поучения в этом отношении), а лишь ограничила облагораживающими условиями священного супружества, как огонь ограждают стенками печи.
В середине ‒ Люда, справа один из мальчиков нашего двораУже в то время я обрел и свой первый "политический" опыт (также, конечно, осознанный лишь позже). Мой детский сад располагался неподалеку от нашего дома на противоположной стороне той же улицы, метрах в трехстах севернее. Во входном вестибюле доминировала огромная картина Сталина во всю стену, кажется окруженного радостными детьми, но я запомнил в ней именно "божественного" Сталина.
Хорошо помню день его смерти: как толпа народа с красными знаменами и черными траурными лентами хаотически металась по нашей улице, преграждая путь трамваям, откуда-то, будто из-под земли, звучала траурная музыка, проникавшая повсюду, и казалось, весь мiр переродился и взрослые люди, не зная, как жить дальше, от этого растерялись. Но не дети. Мальчишки нашли на тротуаре вафельную корочку от мороженого и поссорились из-за нее, на что им старшеклассник с траурной повязкой на рукаве сурово сказал: "Вот вы тут деретесь, а в Москве все люди плачут"...
Мать мне позже рассказала, что плакал и мой отец, даже будучи "дважды сыном врага народа" ‒ из-за чего ему было отказано в принятии в летное училище. На наглядном примере своей семьи я потом осознал, насколько сатанинская тоталитарная система корежит душу человека, принуждая ее любить зло и добросовестно служить ему, при этом человек полагает, что служит добру и Отечеству. Отец служил инженером, служил честно и самоотверженно, все свои лучшие человеческие качества и силы тратя на восстановление завода и гордясь этим. Его тогда, в 1952 году, приняли в партию, продемонстрировав доверие несмотря на его плохую биографию, ‒ он в то время был, пожалуй, образцовым продуктом новосозданного советского поколения, готового на подвиги по зову партии и не помнящего родства. Он был честным человеком, очень наивным, не способным на обман, но в то же время и показательной жертвой обманной системы. (Позже, когда я в эмиграции прочел "1984" Орвелла, я подумал об отце как такой же жертве, и защемило в груди ‒ сколько им было потеряно в дарованной ему жизни...)
Несколько лет спустя, видимо осенью 1957 года, к нам уже в село Бешпагир вновь приехала сибирская бабушка с инвалидом дядей Юрой, мы их встретили на вокзале в Ставрополе, на служебном автомобиле (от МТС или колхоза). Сев в него, она сразу же радостно сказала отцу о реабилитации его отчима Пахомова, чтобы и его обрадовать, и меня поразила реакция отца, продиктованная страхом и опять-таки наивная: он моментально закрыл ей рот рукой, чтобы она не говорила этого при колхозном шофере, подрывая отцовский авторитет, хотя шофер, разумеется, всё понял...
(Когда я уже учился в Москве и приезжал в родительский дом в Ставрополь, мы с отцом откровенно беседовали на политические темы, и он не одобрял моего созревавшего бунтарства против системы: «погоди, вот схватит тебя жизнь ‒ тогда поймешь, что это такое». То есть в основе его лояльности лежал страх, а не добровольный выбор. И когда этот страх стал исчезать в годы "перестройки", он стал, к счастью, освобождаться от советского морока, также и мама, раньше него и серьезнее... Новым препятствием на этом пути освобождения у отца стало то, что свергнувшие коммунизм перекрасившиеся в "демократов" партийные функционеры не могли быть привлекательной альтернативой: в сравнении с прежними служилыми коммунистами они проявили себя как откровенные эгоисты-разрушители, цинично отвергнувшие и былой "нравственный кодекс строителя коммунизма", который паразитировал на лучших человеческих качествах для целей античеловечной системы.)
В детском саду мне всё более-менее нравилось, кроме яичницы-глазуньи, жареного лука и молочных пенок, а также мне не удавалось засыпать в "мертвый час" после обеда: я разглядывал шероховатости крашеной штукатурки на стенке над кроватью и мысленно находил в ней различные изображения наподобие заданий на внимательность: "найди охотника в кустах".
На днях (ноябрь 2020 г.), разбирая мамины письма, я нашел конверт с письмом моей детсадовской воспитательницы Александры Савельевны Волковицкой (детсад № 1 з-да им. Кирова, Совколония, Деловой переулок), которая, в связи с нашим отъездом из Макеевки, в мае 1954 г. написала письмо "Воспитательнице детского сада, где будет находиться Миша Пахомов". Это первая в моей жизни официальная характеристика, в возрасте 5 с половиной лет.
В прилагаемой "Выписке из истории развития ребенка" перечислены перенесенные мною тогда болезни (скарлатина, дизентерия, корь) и "антропометрические измерения на 3 апреля 1954 г.: вес 15,600, рост 103 см".
Но это письмо так и осталось безадресным, ибо следующего детсада у меня уже не было.
С тех пор мне не довелось побывать в Макеевке, хотя хотелось и планировал в последние годы, но помешала война в Донбассе, когда Макеевка попала в постоянную зону украинских обстрелов и границу с РФ для "туристов" закрыли. Место появления человека в мiр и первых лет его познания откладывается в онтологической памяти как ее начало, без которого всё дальнейшее не существовало бы. Вот почему у многих людей есть чувство родины, которое, бывает, просыпается даже в преклонном возрасте и заставляет собирать сведения о предках и даже посещать первые места своей жизни...
Так я и воспринимаю сейчас Макеевку как начало моего познания мiра, не "райского на земле", как хотелось бы, а далеко не во всем благоприятного, даже немного сурового, что приходится учитывать в своем стремлении к его познанию и своих возможностей и задач в этом мiре.
|
