Из всех моих поездок в Донбасс, а их было много с 2014 года, один из самых ярких моментов случился, когда мы ехали в конце марта 2022-го в Мариуполь с гуманитарной помощью. В городе еще шли бои, и никто еще не понимал до конца, что происходит. Город освобождали долго, мучительно долго.
Мы везли продукты и лекарства для людей, которые прятались в подвалах без света, воды и еды. Гражданских людей. Мы ехали из Донецка – дорога долгая, разбитая, усеянная сгоревшей боевой техникой, сложенными в фигуру V мостами и беспрерывными дырами, воронками и трещинами в асфальте. И на протяжении почти всего пути мы видели встречные колонны наших БМП и танков, которые перебрасывали на другое направление.
Мы смотрели из машины на бойцов, таких разных. Молодых и пожилых, опытных и, кажется, только узнавших, что такое война. Они сидели наверху техники. Усталые, щурящиеся на раннее весеннее солнце, грязные, покрытые пылью. Некоторые танки были с именами – «Малина», «Ромашка». Какие-то были покрыты ветками с только что пробившимися почками или маскировочными сетями. Какие-то заметно побитые, но «живые». Сидели группами на крышах – по пять человек, погода манила быть на воздухе. Кто-то курил, кто-то лежал нога на ногу. Было видно, откуда они ехали – из ада.
Техника шла небыстро, но ровно, четко и размеренно, сильно пыля вокруг. И мы, как сумасшедшие, всем сигналили и махали руками. Я чуть не выпрыгивала из окна нашего бусика, показывая пальцами V, «Виктори» – «Победа». Хотелось их всех обнять. Как в фильмах про войну, помните? Когда играет «Прощание славянки» и девушки машут платками. Бойцы по-детски радовались в ответ – махали и смеялись, как дети. А я улыбалась им и одновременно плакала.
Уже когда мы поехали обратно в Москву, по радио услышала про Бучу. Открыла тогда еще незакрытый Facebook*, а на меня низверглись потоки помоев. Словно канализацию прорвало. Изнасилованные младенцы, сворованные холодильники. «Личка» разрывалась от писем друзей, которые спрашивали: неужели это правда? Старые коллеги каялись за наших военных, а мир проклинал нас.
Но все это время у меня перед глазами были усталые ребята, которые ехали в сторону Донецка. И марш «Прощание славянки». Я не знала тогда, что произошедшее в Буче – спланированная инсценировка и вранье. Еще не было никаких результатов вскрытий тел, причем сделанных англичанами, доказавшими, что люди умерли от осколочных ранений, а не от издевательств и зверств, которые приписывали нашим военным. Ничего этого я не знала. Но я вынырнула из глубин этой мясорубки – и сомнений, что это вранье, у меня не возникло ни одного.
Перед глазами шла вереница красивых, в копоти, лиц. Но еще перед глазами были все те, кому мы привезли помощь. Бабушки, женщины, старики, инвалиды, подростки, дети. И то, что они рассказывали – как наши ребята, вот эти усталые, лежащие на танках, парни, отдавали людям свои пайки, ведь жители до этого голодали, отдавали спички, воду, лекарства, кормили их своей полевой едой – точно было правдой. Просто потому, что этим людям, пережившим ад, врать было бессмысленно. Мы слышали это от самых разных людей в разных частях города.
Через наши бусы (так в Донбассе называют грузовые микроавтобусы) прошла не одна сотня людей. Мы тогда приезжали в Мариуполь не раз и не два. Слышали многое, записывали, выкладывали рассказы людей. Про то, как «нацики» закрывали их в подвалах, поджигая дома, как вэсэушники выгоняли из собственных квартир, устраивая там огневые точки. Как расстреливали за простую просьбу о сигарете. Просто так. Как людей не выпускали из города, говоря им в открытую: «Вы наш живой щит».
Мы всё это слышали непрерывными потоками, которые в какой-то момент слились в одну реку ужаса. Люди рассказывали сами. Мы не были журналистами и не выспрашивали подробностей. Мы лишь привезли еду, но они сами хотели поделиться. Сами хотели рассказать. Им это было нужно, потому что они это еще не пережили. Жили еще в подвалах, не было электричества и воды. Ничего не работало, могилы были перед домами и даже не все тела убрали. Город гремел от постоянных приходов-выходов артиллерии разных калибров.
