В начале 20-х годов в Харбине в маленькой комнатке жили две русские студентки Харбинского университета, которых красный смерч выбросил за пределы Родины, но не задул при этом неугасимый огонь любви к ней в их душах. Девушек звали Римма Виноградова и Ольга Скопиченко. Обе они писали стихи и входили в литературное объединение «Молодая Чураевка». Римма была уже известна под псевдонимом Марианна Колосова, и её стихи оказывали заметное влияние на творчество подруги.

Если жизнь, как траву скосили...
Вечной памятью будут песни...
Тот, кто любит свою Россию,
Верит свято—она воскреснет.
И в пасхальный день, как молитву
Вспоминаешь родные были.
Ничего, что сердце разбито,
Ничего, что мечту убили.
Ничего, что тьмою изгнанья
Наш единственный свет погашен.
И во тьме пронесем мы знамя
Прошлых дней истории нашей.
Бог воскресший, через столетья
Ту страну, что много грешила
Славой вечной своей отметит...
Покаяньем, светом, силой.
День настанет светлей и краше
Милых дней, ушедших в преданья,
Над страною любимой нашей
Ослепительно солнце встанет.
Если долго мечтать о чуде,
На земле сбывается чудо.
И «воистину» скажут люди
И воистину счастье будет.
«В маленькой комнатушке, предназначенной для караульного китайца... жили две поэтессы, одна совсем еще начинающая, еще певшая с чужого голоса, и ее старшая сестра по перу, уже известная, уже окрепшая в своих стихах, нашедшая свой путь. Жили голодно, перебивались скудными заработками за случайные уроки, переписку, переводы...» - так позже вспоминала о том времени Ольга Скопиченко.
Ольга Алексеевна родилась в Сызрани в 1908 году. Её отец, лесовод, в годы войны был начальником лагеря военнопленных, а после революции, как кадровый офицер участвовал в Белом движении, заведовал артиллерийскими складами. Вместе с армией он эмигрировал в Харбин, где вновь устроился работать лесоводом. Трагическую эпопею перехода своей семьи с небольшим отрядом через безводную солончаковую степь в Китай поэтесса описала в повести «На спинах верблюдов» и рассказе «Три друга». «Когда я не прислушивалась к тревожным разговорам взрослых, когда забывала оставленную, вернее оставшуюся там далеко, дома, любимую няню, мне казалось, что лучше не может быть жизни, как вот это кочевание в киргизских степях часами, днями, неделями, только бы были рядом эти два друга—черный Туман и серенькая Бурка. Когда купили верблюдов, у нас появился мой третий друг, огромный двугорбый верблюд Васька… - вспоминала Ольга Алексеевна. - …Окончился степной путь, мы грузились в эталоны. Сколько было пролито слез при прощаньи с огромным Васькой и с моим милым черным Туманом! Но я понимала — н и лошади, ни верблюда взять с собой, в теплушку было нельзя. До сих пор помню, как печально заржал Туманка, и как последний раз кивнул мне своей огромной головой верблюд, когда их уводил новый хозяин. И только маленькая, серенькая Бурка осталась со мной, чтобы сделать весь наш горький беженский поход Великим Сибирским путем, прожить несколько лет в изгнании в далекой Маньчжурии и умереть на маленькой станции железной дороги, где неумелый фельдшер дал ей, по незнанию, какую-то ядовитую мазь… …Много лет прошло, но часто вспоминаю я своих трех друзей—черного киргиза Тумана, огромного ласкового верблюда Ваську и тебя, пушистая, русская кошечка, проведшая с нами все тяготы беженских дорог».

Степь бескрайняя брошена степь перед нами.

Монотонно скрипит за обозом обоз.

Мне еще непонятно, что это— изгнанье,

Это детство еще без печалей и слез.

Это кажется только, как мир приключений,

И не в тягость еще обиход кочевой.

И по детски забыты и дом и качели,

И запущенный сад над любимой рекой.

А осенние ночи все также волшебны,

Также в лунные блестки одеты поля

И в серебряном свете прекрасной царевной

Манит будущей жизнью родная земля.

А верблюд за верблюдом уныло маячат

По сгоревшей от солнца дороге степной...

Только изредка сердце сжимают ребячье

Непонятной, совсем незнакомой тоской...

Только лица у взрослых серьезны и строги,

Только смеха не слышно и сдержанна речь.

Взять бы свет серебристый на этой дороге

И для будущей жизни святыней сберечь.

В Харбине Скопиченко окончила гимназию и выпустила свой первый сборник «Родные порывы». «По воле Божией, мы покинули свою страну и попали в уголок прежней России, так как Харбин был истинным русским городом, - вспоминала поэтесса. - И долгие годы мы жили не на чужбине, а дома в городе, сохранившем русские обычаи, старую русскую жизнь.

Величественный наш православный Собор, собор, о котором так хорошо написал книгу «Никита Иконник» Юрий Михайлович Николаев. Если вы не читали эту книгу, постарайтесь найти ее в наших библиотеках и прочтите. Харбин русских университетов, русских театров, русской жизни.

Вспоминается снежный Харбин, сады и бульвары в снежном уборе, скрип саночек по улицам города, разрумяненные морозом лица прохожих, игру в снежки на больших гимназических площадках.

Строй елок перед Рождеством, магазины в блеске елочных украшений и игрушек. В каждой даже самой бедной беженской семье« разноцвеными огнями свечей горели рождественские елки. Помните...запах жареных каштанов. Как было приятно купить мешочек и греть замерзшие руки горячими каштанами.

Как было хорошо веселой студенческой ватагой в складчину нанять санки и со смехом и шутками мчаться по улицам города под скрип полозьев».

В «Молодой Чураевке» девушка познакомилась со многими известными поэтами «дальневосточниками» - Вс. Ивановым, А. Несмеловым и др. Их памяти посвящен ею рассказ «Устрицы», повествующий о «роскошном ужине» в дорогом ресторане «Фантазия», куда компанию пригласил гурман Иванов:

«Я невольно покосилась на художественно расписанное меню, но Всеволод пошептался с лакеем и, отстранив карту вин, коротко заказал:

— Устрицы и шампанское.

Завязался веселый разговор. Говорили о новых темах, о новых стихах. Арсений лукаво прищуришись, спрашивал нас какая лучше всего рифма на слово оранжевый...И так как ни я, ни Марианна ничего не ответили, тут же нараспев протянул

...оранжевый.

Ах и дрянь же вы...

Он был великий мастер на рифмы и ассонансы. А я сокрушенно думала, ну, вот и никакого ужина...ни цыплят, ни даже протого бифштекса... а я такая голодная. Да еще устрицы, а как их едят?

За свою короткую, шестнадцатилетнюю беженскую жизнь я только слышала об устрицах. А вдруг они и на самом деле пищат, когда их глотаешь.

Шампанское было искристое и очень вкусное. Именно шампанское помогло мне на голодный желудок глотать этих скользких слизняков, которые были поданы в .раковинах с изящными вилочками и ножичками. Глотала, внимательно наблюдая, как расправлялся с устрицами Иванов боялась показать свое полное невежество в обращении с таким изысканным блюдом. Голова кружилась от шампанского, от стихов Арсения, от добродушных шуточек Иванова, и я старалась не замечать сочувственных взглядов, которые на меня кидала Марианна.

В полночь нас тем же порядком на извозчике доставили домой. Всеволод попрощался с нами на улице, Арсений пошел провожать до дверей нашей хибары. И тут Марианна на него накинулась:

— Тоже, гурманы! Тоже хороший тон! Дамам даже не предложили выбрать, что они хотят заказать. Устрицы...шампанское...

Арсений оправдывался:

— Но ведь, это действительно шикарно и для «Фантазии» самое подходящее.

— Подходящее...Ольга два дня ничего, кроме корочки хлеба не ела. В доме пусто. А вы...

Арсений растерялся:

— Так почему вы не сказали, что вы голодные. Я бы заказал цыплят.

— Да так вот и сказать, что мы хотим что-нибудь существенное. Так вот перед Савоськой и сознаться, что мы голодающие поэтессы. Ты сам должен был догадаться.

Я молчала. У меня проходил угар шампанского, и я чувствовала, что устрицы стоят в горле комом.

— Я завтра утром забегу, — и Арсений немного смущенный пошел к калитке.

— Только смотри ни слова Всеволоду, не позорь нас, — крикнула ему вслед Марианна.

Утром часов в десять Арсений был уже у нас, принес с собой сайку хлеба, лук и две коробки сардин, все что мог достать в маленькой лавочке где ему еще не было отказано в кредите. Видимо сам тоже был «на мели» в эти дни».

В 1928 г. Скопиченко перебралась в Тяньцзинь, где вышел её второй сборник «Будущему вождю», в котором наиболее ощутимо влияние Колосовой.  Здесь же происходит значительное событие в личной жизни поэтессы – она выходит замуж за Павла Сухатина. Через год с приходом японцев супруги переехали в Шанхай.

В Шанхае Ольга Алексеевна работала на табачной фабрике, а также на радио в Русской Широковещательной Ассоциации. Параллельно она продолжала активно писать и публиковаться в русских изданиях - «Слово», «Шанхайская заря», «Рубеж», «Парус». С победой в Китае коммунистов русским эмигрантам вновь пришлось бежать. Скопиченко сперва оказалась на маленьком острове Тубабао на Филиппинах, где прожила 2 года в лагере русских беженцев, а оттуда перебралась в Сан-Франциско.

«Путешествие с острова Тубабао в Америку, прибытие прямо из джунглей в большой нарядный тогда, красивый город у Золотых Ворот, первые впечатления островного жителя попавшего почти в рай... Так оно и было, мы ходили по огромным базарам, любовались нарядными витринами, наслаждались мягким климатом, солнечной весной, даже подернутые дымкой тумана ранние часы казались нам прекрасными.

Словно витязь, закутанный в дымку тумана.

Весь в сияньи дрожащих мостов золотых,

Город кажется сказкой у скал океана

Словно старых преданий, загадочный миф.

И что особенно поражало это обилие зелени, прекрасные парки и множество птиц белоснежных, крикливых чаек, сизых голубей и маленьких черных птичек, имени которых я до сих пор не знаю. Помню, как соседка по квартире, американка, говорила мне восторженно:

— Сан-Франциско недаром назван во имя Франциска Ассизского, он так любил все живое, птицы слетались к нему и клевали из его рук.

Так было», - так писала о последнем пристанище своей долгой одиссеи Ольга Алексеевна.
 

Ещё в Шанхае поэтесса второй раз вышла замуж. Потомственный военный, Борис Михайлович Коновалов, родился в 1902 г., окончил Хабаровский графа Н.Н. Муравьева-Амурского кадетский корпус. В гражданскую войну он служил на о. Русском во Владивостоке. В его лице Ольга Алексеевна обрела надежного друга, единомышленника. После ее смерти Борис Михайлович сделал всё, чтобы её творчество вернулось на Родину, о которой оба они всем сердцем тосковали до последнего вздоха.

Мы знаем, что слезы и боль не помогут,
Без Родины юные годы прошли.
Великие Таинства, данные Богом,
Истрачены нами для чуждой земли.
И вот мы не падаем, молча, без стона,
Пытаемся в жизни бодрее идти.
И наша страна чудотворной иконой
Мерещится нам на тяжелом пути.
И если на Родину выведут тропы
Бессчисленных наших потерь и побед,
Мы Ей отдадим, как последнее, опыт
Скитальческих темных и трепетных лет.
У Родины нашей попросим немного!
За наши страданья, за горе, за страх...
Попросим смиренные, именем Бога,
Земли для могилы в родимых полях.

В Сан-Франциско Скопиченко сотрудничала газетой «Русская жизнь», печаталась в других русскоязычных изданиях, выпустила несколько книг. Ольга Алексеевна была председателем благотворительной организации русско-американских женщин, посещала литературно-художественный кружок. Окружающая действительность, однако, не находила отражения в её творчестве. Разлучённая с Родиной ещё ребёнком, поэтесса продолжала жить её судьбой, вновь и вновь обращаясь в своих стихах и прозе к дорогому далёкому образу.

Погибли в страшной буре мировой:
Расстреляны, замучены, убиты
Из их имен составлен длинный свиток,
Записанный спокойною судьбой.
И летописец будущих столетий
Быть может, на пергаментных листах,
В спокойных строках на века отметит,
Прошедших дней смятение и страх.
В словах, как летопись ведется, величавых:
О смуте, взвившейся над русскою землей,
О воинах, принявших смертный бой
И увенчает их немеркнувшею славой.
Про тех, кто выжил в эти дни войны
Полуслепой, измучен и изранен,
Несет свой крест далекого изгнанья
В бездушных городах чужбинной стороны.
В селеньях Божьих, где различья нет,
Пройдут тропинкои горною спокойно
Убитый командир, расстрелянный кадет,
Замученный годами пытки воин.
Да будут в памяти их святы имена
Пред их могилой преклоним колена
И в будущем великая страна
Их увенчает славою нетленной.

В 1990 году Ольга Алексеевна потеряла зрение, а 4 года спустя выпустила свою итоговую книгу «Рассказы и стихи», включившую 43 рассказа и стихотворения разных лет. Скончалась поэтесса в 1997 году, обретя свой последний приют на калифорнийском кладбище в Сан-Матео. Борис Коновалов передал в дар Приморскому государственному объединенному музею имени Арсентьева во Владивостоке обширный архив - фотографии, документы, открытки, книги из личной библиотеки жены. Так сбылась мечта Ольги Скопиченко – она всё-таки вернулась в Россию. Своими стихами.

Когда пройдем назначенный нам срок,
Когда поймем, что есть иные дали,
Прекрасней наших жизненных дорог,
Где мы боролись, верили, мечтали..
Когда поймем, что злоба и вражда,
Как цепи для души, как узнику оковы...
И свет любви, как яркая звезда,
Нам озарит пути дороги новой...
Тогда найдем забытые слова,
Наполненные ласкою и дружбой...
И те огни, что брезжили едва,
Покажутся нам, как мираж ненужный...
И пролистав синодик прежних битв,
Мы зачеркнем его, уйдя к иным пределам,
К пределам радости, прощения, молитв,—
Все до конца поняв, чем сердце отболело.
И, может быть, тогда...—спокойна и ясна,
Омытая страданьем бездорожья,
Вернется нам любимая страна
По вере нашей, по веленью Божью.

Русская Стратегия