На московском телевидении к грядущему пятидесятилетию выхода фильма моего отца Бориса Можаева «Хозяин тайги» принялись снимать документальный фильм. Но он получается больше не о работе над картиной, а о самом Борисе Андреевиче, писателе и драматурге, о его литературном пути, одним из результатов которого явился этот фильм по его сценарию.
Редактор и сценарист-режиссёр обратились ко мне, и я почти два часа рассказывал на камеру, отвечал на вопросы. Здесь, на бумаге, я хочу вкратце изложить то главное, о чём говорил.
Корр: Какие произведения Бориса Андреевича были наиболее ценны самому автору и почему?
- На это я могу ответить, не раздумывая: роман «Мужики и бабы». Вот, что мне сказал отец вскоре после работы над его второй частью и очень тяжёлого опубликования в журнале «Дон» у Воронова при развёрнутой кампании травли еще неопубликованной вещи. Но «с Дону выдачи нет», как обещал тогда главный редактор и слово своё сдержал.
Мы ехали с отцом в машине на Лопасню, и он стал вспоминать о той доколхозной сельской жизни: «Те крестьяне были удивительно умными обстоятельными людьми. Позже я нигде подобных не встречал. А ведь я много ездил не только по стране, но и по миру. Изучал сельскохозяйственную практику в Англии, в Германии и даже в США. Ах, какими же умными были наши мужики! Но их давно извели со свету, их нет. Я описал в романе то, что должен был – тот уничтоженный коллективизацией мир русской деревни и тех людей, какими их знал, запомнил. И пройдёт время. После сегодняшнего разора на селе начнет что-то восстанавливаться. Я в это верю, по-другому не может быть. Но я до этого не доживу. И я не знаю, как их будут называть: фермеры ли, кооператоры или ещё как-то… Но я знаю только одно – таких умных и деятельных хозяев уже не будет никогда. Уничтожен тот общинный русский мир, который взращивал их. И моя книга написана для памяти о нём, для будущего».
К этим словам отца я бы прибавил свои: он нёс в душе груз описанных событий с самого детства. Они существеннейшим образом повлияли на его судьбу, выбор жизненной позиции, неизменной, на становление характера. В начале своего литературного пути отец знал, что должен, обязан написать свою главную книгу, вот только опыта наберёт! И он написал, помимо прочего, о мужестве и стойкости русского крестьянина перед лицом властного бесовства, трагических разрушительных событий истории.
Закончу ответ воспоминанием литературоведа Людмилы Сараскиной. В восемьдесят восьмом году они ездили на Дон, на бурную встречу с читателями. В Новочеркасске зашли в войсковой собор. Остановились перед иконостасом. Отец долго молчал – то ли молился, то ли сосредоточенно думал. Вдруг опустился на колени и произнес: «Ах, какая могла быть жизнь»!
Корр: Как вы думаете, почему проза Борис Можаева обладает кинематографическим и театральным постановочным потенциалом?
- Потому, что в своё время отец был вызван с Дальнего Востока в Москву и зачислен слушателем первого набора новых Высших сценарных курсов, созданных инициативой и трудами режиссёра Ивана Пырьева, генерального директора Мосфильма и первого заместителя председателя Комитета по кинематографии СССР. Там он проходил очень хорошую выучку. Эти курсы были специально открыты для привлечения молодых писателей к кинематографу, для укрепления содержательной базы его. Вдобавок, отец самой природой своего таланта был склонен оснащать прозаическое повествование как бы рядом сцен и сценок. Помню, в своё время он советовал мне учиться на романах Достоевского, как ярко, выразительно выводить героев в диалоге и сценическом действии в прозаическом повествовании.
Корр: Как Вы думаете, почему в 1969 году в театре на Таганке был запрещён спектакль «Живой» по пьесе Можаева?
- Ну, мне тут думать-то не о чем. Министр культуры Фурцева в окружении свиты молодых чиновников устроила скандал в зале театра на прогоне постановки. Она обвинила автора в "подрыве и очернительстве" – в антисоветчине, одним словом. Позже, в семидесятые годы, новый министр Демичев на повторном «экзамене» спектакля ещё подтвердит обвинение, хотя действовать будет хитрее, не так хабально. Всю эту историю подробно описал в воспоминаниях Юрий Петрович Любимов. Я же могу добавить к этому один пункт: был выведен герой, желающий самостоятельно распорядиться своей жизнью, своей личностью, самостоятельно хозяйствовать и отвечать за своё дело. И это было самым страшным для той чиновничьей «вертикали», как, впрочем, и для нынешней - тоже. Зачем же столько десятилетий вся эта «вертикаль» всеми цензурными и подцензурными средствами изгоняет в литературе, искусстве образ действенного героя и всячески поощряет его антипода: проституток, содержанок, уголовников, алкоголиков, шизофреников и просто психов и пр.
Корр: Расскажите, как ваш отец писал повесть «Власть тайги», откуда появился такой сюжет, и какая судьба была у этой книги? Была издана? Стала популярной?
- Вы мне сейчас стали задавать ряд вопросов касательно Дальневосточного периода. И в дальнейшем – как дальневосточная тема оказалась в кино. Но давайте, я отвечу на это развернутым рассказом – так проще слушать. А потом, если я что-то упущу, вы вернёте меня к этому вопросом. Вообще, это очень интересная история. Подозреваю, что кроме меня уже некому о том рассказывать. Люди уходят. А то, о чем я буду говорить, сейчас называют «эксклюзивным материалом».
Профессиональная литературная работа у отца началась с Дальнего Востока. Вообще, он «заразился» литературой ещё в старших классах школы, в рязанских Пителене и Спас-Клепиках. В те времена в школах русской глубинки трудились многие из «бывших», люди фундаментальных знаний, которым запрещено было жить в столице и крупнейших городах. Эти «бывшие» умели зажигать в юных сердцах огонь любви к знаниям. На отца особенно тогда воздействовала поэзия. У него на поветях была даже спрятана тетрадка с переписанными запрещёнными стихами Есенина.
Затем в Ленинграде в начале войны он, курсант Высшего военно-морского инженерного училища, занимался на семинаре драматурга Всеволода Вишневского и слушал лекции знаменитых профессоров-филологов и литературоведов университета. И тогда же начинал писать стихи. А после войны старший лейтенант-инженер флота Борис Можаев строил в Порт-Артуре взлетную полосу аэродрома морской авиации, где и встретил Корейскую войну. Здесь он прямо начал сотрудничать с окружной армейской газетой, посылал в редакцию корреспонденции о проблемных вопросах жизни и работы воинской части. А ближе к середине пятидесятых годов он уже сотрудничал с имеющей хождение по всему Дальнему Востоку «Строительной газетой». Когда редакция предложила штатное сотрудничество, он добился отставки и переехал во Владивосток. Литература победила!
И дальше были постоянные командировки на строительные объекты по всему Дальнему Востоку. Попутно писались заметки и материалы для других изданий. Он объездил все невероятные «закоулки» огромной земли, в какие только можно было проникнуть: тайга и таёжные промыслы, стойбища и поселения «малых народов», сельское хозяйство приамурья, вечная мерзлота под почвой на строительстве и пр. А ещё выходит его первая маленькая книжка – сборник стихов «Зори над океаном». Два стихотворения превращаются в песни. Одна из них становиться гимном Владивостока и её каждый день утром исполняют по радио: «Владивосток, Владивосток, плывут над городом туманы»… Дальше выходит книжка записанных им и обработанных удэгейских сказок. Я в малые годы знал их чуть ли не наизусть и особое впечатление производила чудесная и вездесущая рыба нельма…
В те годы помимо журналистики, публицистики отец пишет первые рассказы, которые можно определить как художественные очерки, но с особым вниманием к намечаемом характеру. Попутно он вступил в Союз писателей, вошёл в этот круг. Его старшим другом во Владивостоке, Хабаровске и затем в Москве становится писатель Всеволод Никанорович Иванов, ещё ранее вернувшийся из эмиграции, из Харбина – бывший капитан первого ранга и пресс-атташе адмирала Колчака. Рассказ об их дружбе – отдельная тема, и я затронул её в своём очерке «По следу памяти. Белый поэт Арсений Несмелов». Но здесь надо сказать, что на Дальнем Востоке тогда дышалось и думалось куда как свободней, чем в той же Москве. Там оставалось очень много выпущенных из лагерей при Хрущёве талантов и умниц-«врагов народа». Они, допустим, в Хабаровске Театр юного зрителя по освобождении организовали. Да плюс к ним – остатки казачества, тоже люди вольномысленные.
Отец переезжает в Хабаровск. Он очень много и быстро пишет, много ездит. В местных «совписовских» сборниках, а потом отдельными книгами печатаются первые повести на злободневном «горячем» материале: «Тонкомер», «Наледь», «Власть тайги», «Саня». В них выводиться буквально бездна тех хозяйственных нарушений, калечащих или затрудняющих жизнь героев – лесорубов, сплавщиков, строителей, железнодорожников – которые можно назвать преступлениями, навязанными тем чиновничеством ради красивой отчетности по начальству или откровенным мошенничеством. И особое внимание – к герою, деятельному и неравнодушному.
И тогда же особое внимание отца привлекает рожденный во время хрущовских реформ эксперимент: на селе под Благовещенском председатели колхозов стали внедрять так называемый «звеньевой подряд». Он давал относительную хозяйственную свободу земледельцу, его семье в рамках колхоза и превращал хозяйство в кооперативное, рентабельное. А колхозник превращался в ответственного хозяина. «Земля ждёт хозяина» - название отцовского очерка становится знаменем всей его жизни! И происходит это на той земле, где умер в тридцатые годы в сталинском лагере его отец и мой дед Андрей. Сам же отец до самой войны был записан как сын врага народа, лишён гражданский прав и не имел права поступать в институты (норма была отменена к 41-му году)…
Вскоре последуют репрессии. Не одного председателя, допустившего эксперимент, посадят через ОБХСС по линии нарушения финансовой отчетности. На отца тоже была составлена «советскими писателями» под предводительством секретаря дальневосточного отделения СП, детского литератора Александровского серия доносов в управление КГБ. Его обвиняли в подрывной антисоветской деятельности посредством публикации под видом литературных произведений очерняющих домыслов и инсинуаций. И машина закрутилась – КГБ стало собирать дело. О об этом предупредил отца молодой поэт и одновременно водитель служебной автомашины Александровского. И тут вдруг появляется из Москвы лауреат Ленинской премии, драматург и автор фильма «Баллада о солдате» Валентин Иванович Ежов, сам в войну семь лет отслуживший в морской авиации во Владивостоке стрелком-радистом «летающей лодки»-торпедоносца.
Ежов послан был Пырьевым отобрать и пригласить на сценарные курсы подходящего под кинокритерии писателя (относительно молодого) для того, чтобы тот представлял своими работами жизнь Дальнего Востока. Как рассказывал мне сам Валентин Иванович, в зональном отделении СП у Александровского его встретили едва ли не полным составом. Приносили и вручали свои книжки, всячески чествовали, угощали и пр. На второй или третий день он увидел моего отца. Тот заинтересовал уже одной своей внешностью. На вопросы о нём со всех сторон посыпались обвинения в том, что это подозрительный тип, антисоветчик и плохой литератор. Эти обвинения, особенно – последнее, ещё больше заинтересовали Ежова – он знал «цеховые» нравы. Прочитав некоторые вещи, он отправился к отцу знакомиться. И начались их приятельские отношения, растянувшиеся не на один десяток лет. Они долго сидели у отца, много разговаривали, попили водочки. Они были одного поколения (Ежов – с 1919 г. рождения; отец – с 1923 г.) и во многом оказались близких взглядов. Отец предупредил, что на него готовятся открывать дело, и его положение очень ненадёжно. В ответ Ежов официально пригласил на сценарные курсы и обещал прислать вызов. Так и получилось. К счастью, до отъезда в Москву зарегистрировать дело не успели. И это было спасением для отца.
Новый этап писательской биографии Бориса Можаева начался достаточно долгой «вокзальной жизнью». Ему помогли в Москве устроиться собственным корреспондентом по сельскому хозяйству рязанщины в журнале «Октябрь». На учет он встал в отделении СП тоже в Рязани. Там же комнату выделили. Он туда перевез из Алма-Аты мать (мою бабушку), где она жила со времен войны, эвакуации. Отец постоянно ездил в коллективные хозяйства Рязанской и Тамбовской областей, вел по ним темы. Писал проблемные очерки, статьи, фельетоны, которые печатались, помимо «Октября», в других изданиях. И не менее постоянно ездил в Москву, учился на курсах, выполнял учебные работы. Вот из этих поездок вырастали первые «рязанские» рассказы и повести: «Дождь будет», «Полюшко-поле»…И был задуман «Живой». Отец довольно долго, вдумчиво собирал материал для этой повести и часто брал меня в эти поездки. Как сейчас помню Кузьмича, того шкипера с пристани-дебаркадера под Солотчей, чья судьба легла в основу характера Федора Фомича Кузькина по прозвищу Живой. Мы жили на Оке, выбирали из сеток линей на озёрцах-старицах, взрослые варили уху и луговой фиолетово-лиловый луговой чай с травами, шиповником и черенками корней кустов смородины. Кузьмич подробно рассказывал о своей жизни, а я ловил рыбу и выловил на удилище целого рака!.. Ну, а вторым прототипом Фомича стал двоюродный брат писателя Иван Иванович Можаев, живший на их общей с отцом родине в Пителене, чья семья и я в том числе описаны в рассказе «Домой на побывку». Дядя Ваня был фронтовик, потерявший по ранению частицу кости черепа недалеко от темени. Это с него взята деталь со вставлением яйца в голову и умение шутить, язвить и лукавить при совершенно трезвой оценке всего происходящего в жизни. Герой повести отца противостоит праву "власть придерживающих" распоряжаться жизнями, судьбами его и его семьи. Ну, а сегодня вот такой орды распорядителей чужим, увы, только умножилось: от политиков, чиновников, банковских служащих, всяких модераторов клоаки интернета до психологов. Я уж не говорю о бесчисленных "агентах вмешательства" в СМИ, культуре, искусстве...
В самом начале этого периода в Рязани состоялась исключительная встреча отца со школьным в ту пору учителем Александром Солженицыным. После публикации в «Новом мире» «Одного дня Ивана Денисовича» отец отыскал его – они, оказывается, жили рядышком. Это знакомство переросло в полную взаимного доверия и проверенную бурным временем теснейшую дружбу, хотя в каждом из них жила некая особливость во взглядах на писательское мастерство. Эта дружба – тема отдельного рассказа...
Первым фильмом отца о Дальнем Востоке стал «Зелёный дом» - переведённая в сценарий повесть «Тонкомер», курсовая работа. Его взялась снимать свердловская киностудия. Но работа вышла неудачной. Там были цензурно срезаны все «острые углы». Осталась одна необязательная экзотика. И фильм провалился, получил низкую категорию. А вот дипломным сценарием стал как раз «Хозяин тайги», переложенная для кино повесть «Власть тайги». Это авторская самоэкранизация. А что такое экранизация вообще? – перевод произведения одного вида искусства на язык другого. Собственно, все кинодраматургические работы отца – переложение повестей в сценарии или обратно сценариев в повести. Все, кроме одной, которая называется «День без конца и без края». Отец именовал её, вспоминая фильм Бергмана, своей "Земляничной поляной". Оно рассказывала о династии селекционеров ещё с дореволюционных времен, которые выращивали в Якутии особый сорт пшеницы, могущий там вызревать. И эти подвижники прошли через все этапы своего злого времени. И не все выжили...
Итак, дипломный сценарий «Хозяин тайги» был подан на Мосфильм. Там он попал в руки главного редактора четвертого объединения Анатолия Яковлевича Степанова. Своё желание работать по нему объявил начинающий режиссёр Андрей Смирнов. Перед этим молодой человек прославился в тесных кинокругах своим дипломным фильмом о временах Гражданской войны. Красные берут в плен беляка. Комиссар приказывает бойцам положить того головой на наковальню в кузнице. Хватает молот, размахивается и опускает на голову врага. Раздается громкий хруст, а на землю вываливается глазное яблоко казненного… На утверждении проекта в Госкино член коллегии Павлёнок кричал: «Дать сценарий Можаева Смирнову – это посадить малого ребёнка на бочку с порохом и дать ему в руки коробок спичек»! И Смирнова отстранили. Это потом сына уважаемого публициста по военным темам Сергея Сергеевича Смирнова утешат «Белорусским вокзалом», приведут в презентабельный вид и поощрят рядом призов, имеющих хождение в лагере социалистических стран. А на «Хозяина» назначат режиссёра Назарова.
Но дальше дела пойдут ещё трудней. На роли были подобраны актеры Николай Крючков и Евгений Урбанский. Пока время с подготовкой кое-как ползло, на съемках фильма «Директор» разбился Урбанский. Он должен был играть отсидевшего в сталинских лагерях полный червонец зэка. А ему должен противостоять герой Крючкова милиционер Сережкин. Как бы мог сыграть такой дуэт! Но пришлось менять и Крючкова – второго Урбанского ему в пару было не сыскать. Любого наш «русский Жан Габен» в ту пору переиграл бы напрочь!
На роли пригласили Золотухина и Высоцкого, актеров театра на Таганке. И здесь в приглашении Валерия Золотухина отец был решающим голосом. За год до этого в «Новом мире» Твардовским была опубликована повесть «Живой» с изменённым цензурой названием «Из жизни Федора Кузькина». Любимов сразу же загорелся желанием поставить её на сцене, увидел в ней широчайшее обобщение. Как выразился тогда великий физик, академик Пётр Капица, что это всё - о нас, о всех, которые вопреки всему ещё сохраняются Живыми! Отец стал сотрудничать с Любимовым и обрёл ещё одного ближайшего друга. Они потом даже в соседних подъездах поселились и много времени проводили вместе. Юрий Петрович ввёл отца в художественный совет своего молодого театра на Таганке. Золотухина утвердили на роль Живого. Он потом всю свою жизнь повторял, что актёром в театре и кино его сделал ролями Борис Можаев. Они сделались друг для друга близкими людьми.
Отец, конечно, был заинтересован в утверждении на роль милиционера Серёжкина Валерия Золотухина в тех изменившихся съёмочных обстоятельствах. Где-то ходит мнение, что Высоцкого в фильме уговорил сниматься именно Золотухин. Я этого не знаю – всё может быть. Но на результат это не повлияло. Кстати, к Высоцкому, как к актеру, отец относился спокойно и хорошо, не подпадая ажиотажу вокруг входивших в моду его песен и песенок. А Высоцкий как раз очень хотел сыграть матерого сталинского зэка и даже сочинил знаменитую песню для этого фильма «Растопи-ка мне баньку, хозяюшка». Помните: «А на левой груди профиль Сталина, а на правой – Марина - груди». Но работа над фильмом попала под цензурный надзор Госкино, и эту песню исполнять запретили. Тогда уже появились те песни, что звучать в кинокартине.
Время двигалось. Режиссёрская разработка была готова, подготовительный период закончился, и группа вылетела в экспедицию. Натура была выбрана под Красноярском. Декорированная площадка размещалась в посёлке сплавщиков. Отец ехать туда не собирался – его не отпускал командировочный график. Да и ехать туда было незачем: сценарий железно расписан, диалоги отточены, характеры полно выписаны через участие в событиях. Но вскоре случилось непредвиденное. На «Мосфильм» пришла первая партия съёмочных материалов. Она поразила всех – снято не по сценарию! Главный редактор объединения Степанов с отцом недоумевали в просмотровом зальчике студии – что делать? Отец не мог вот так с кондачка ломать свой график. По присловью: хрен редьки был бы не слаще! Тогда на съемки собрался лететь Анатолий Яковлевич по уговору, что при крайней необходимости он вызывает туда сценариста.
Он улетел. А на месте выяснилась картина, которой в производственной практике редактора ещё не бывало. Режиссёр Назаров, оказывается, имел графоманские наклонности и считал себя литературным талантом. И ведущий исполнитель Золотухин тоже мог гордиться чем-то похожим (недаром через десятилетия он будет писать книжки). И эти двое нашли на площадке друг друга! Они долго сидели за разговорами, вдоволь попили и решили, что смогут написать лучше. За пару суток им удалось переписать весь сценарий! И они начали снимать по-своему.
Степанов был человек телом крупный, но при этом чрезвычайно реактивный. Он пришёл в бешенство! Остановил съёмки, собрал группу, объяснил происшедшее и всех серьёзно предупредил. Дальше стояла задача вернуть режиссёра к сценарию. Анатолий Яковлевич избрал такую тактику: день за днём являлся к началу съёмок, садился на переносной стул с мягкой брезентовой спинкой и не вставал с него, пока смена не закончится. Трудовая дисциплина тогда находилась на должном уровне, и режиссёр боялся, что его могут вообще выгнать из кинематографа. Волей-неволей приходилось смирять свои таланты и работать по прописанному в разработке.
Затем через несколько дней пропал директор картины. Испугались, кинулись искать, выяснять. И вдруг вернулась – уже в жизни, а не в сценарии! – тема сталинских лагерей, как бы от неё ни отпихивались московские начальники. Открылось, что этот директор в прошлом служил здесь у «кума» помощником по воспитательной части. Ведь, снимали на одном из бывший «островов» ГУЛАГа! И многие, выпущенные из лагерей, осели здесь жить и работать. И они узнали директора, уже изначально в пути сюда чувствовавшего себя неважно. Ну, и побеседовали с ним, после чего он тайком сбежал в Красноярск и улетел в Москву. Пришлось Степанову администратора полномочиями нагружать.
Незадолго до конца съемок он решил возвращаться на студию – другие дела звали. Но перед этим заказал для своего стула табличку на спинку. Там крупными буквами ярко было выведено «ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР». И приказал администратору каждую смену к началу съёмок выносить стул и ставить его перед глазами режиссёра. А если тот вдруг начнёт снимать не по разработке, немедленно сообщать в Москву. И это помогло. Так удалось переснять многое из испорченного, а что-то доснимали уже потом в декорациях павильона, и даже – локальные планы под тайгу.
Я привел здесь рассказ Анатолия Яковлевича в его почти полном объёме. Если и упустил что, так незначительные мелочи, о которых забыл. Главное в нём следующая мораль: картина обязана своим существованием главному редактору! А в девяностые годы Степанов написал повесть «Деревянный самовар», где вывел эту историю в лицах. Естественно – с изменёнными фамилиями киношников. Но главное – рассказал о том, о чём прежде немыслимо было и думать подавать к печати: как партийно-советские номенклатурные деляги под прикрытием из центра уводили в «тень» львиную долю трудов сибирских леспромхозов (как и горнорудных предприятий). И из этого потом тоже появлялись всякие «олигархи и околоолигархи», представляющие мафиозные кланы и срастающиеся с государственной властью. В начале двухтысячных по этой повести кинофирмой Досталя был произведён сериал (сценарист Степанов). К сожалению, забыл его название – может, как и у повести. Там Джигурда изображает персонажа, прототипом которого был Высоцкий…
Но вернусь к фильму «Хозяин тайги». Он тяжело начинался, трудно снимался. Но зритель принял его очень хорошо. Герои оказались близкими, узнаваемыми. Залы заполнялись долго. По всей стране стали не в меру исполнять песню Золотухина «Ой, мороз-мороз». Пели по радио-телевидению, пели в жизни все, кому не лень! Но когда стали обязательно горлопанить её на пьяных свадьбах и прочих «народных гуляниях», мне лично сделалось довольно тошно. Я её долгое время не мог спокойно воспринимать.
Ну, а потом история с фильмом сделает ещё один замечательный оборот. Когда министром внутренних дел станет зять Брежнева, они учредят новую свою премию для литературы, искусства за выведение лучшего образа работника правоохранительных служб. И первым лауреатом выберут отца. Вдобавок, она в денежном отношении выглядела весьма солидно. Министерство помогло отцу купить последнюю модель ГАЗ-21 «Волга» повышенной мощности, с поджатыми головками. И она была чёрного цвета, чтобы его на постах реже останавливали. В то время на чёрных «Волгах» ездили только крупные номенклатурные работники и КГБ. Наконец-то появилась машина, без которой ему становилось очень тяжело – не успевал уже всюду оборачиваться! Ну, а на Оке в деревне Дракино за Серпуховом по дороге на Тарусу отец купил большую избу-пятистенок и поселил там мать, снабжал её припасами раз неделю. И работал там потом уже над замыслом романа. А каждое лето к бабушке Марии Васильевне съезжались дети с её внуками. И шла у нас там весёлая жизнь!
Корр: Какое у вас личное отношение к этому фильму?
- Очень хорошее. И оно было всегда солидарным с мнением отца. Понимаете, как он смотрел на свои фильмы? Ведь он не был кинохудожником, ищущим свой язык, мыслящим пластически, фотографически и тому подобное. Он был писателем. Литература была его главным делом, забирающим всё время и властно диктующим свои правила. А кино давало возможность максимально широко донести до людей тот серьёзнейший круг проблем, конфликта как непримиримого противоречия, в которые он погружался как писатель, и вызвать неравнодушие, зажечь гражданское чувство, ударить по косности. И для него, сценариста, главным делом было не поиск киновыразительности, а крепкая драматургическая форма, сюжет и характеры, выпукло доносящие до зрителя круг мыслей, идей. Ведь он писал сценарии не для киноведов, кинокритиков и киночиновников, а для народа.
Корр: В какой момент и почему решили снимать продолжение фильма? Что вы можете сказать о трилогии: «Хозяин тайги», «Пропажа свидетеля» и «Предварительное расследование»?
- Почему решили снимать? – об этом я сказал только что. Это возможность развивать тему: показать широко то, что смело можно назвать преступной деятельностью - варварское уничтожение кедровников, уничтожение молевым сплавом таёжных рек, как следствие – уничтожение среды обитания зверья и нерестилищ рыбы, экологический катастрофизм. Я уж не говорю о всяком жульничестве, хищениях... И крайне удобно добиваться общественного резонанса с помощью игровых кинофильмов, исполненных в форме детективной повести! В какой же момент? – я не знаю этого. Решения автора и – встречные – студии не всегда логичны и часто возникают спонтанно из привходящих обстоятельств. Но для автора возникает ещё один побудительный момент: в кино писательский труд оплачивается выше, чем в литературе. А всем надо жить, детей кормить, семью содержать. И тут вопрос, «какой ценой добиваться этого», выходит на первую позицию. Увы, сегодня критерии намеренно опущены «ниже плинтуса».
В завершение нашей долгой беседы хочу привести сказанное когда-то режиссёром фильма «Предварительное расследование» Андреем Вадимовичем Разумовским. Он снимет позже, в восьмидесятые, ещё один фильм отцовский «Запах мяты и хлеб насущный». Отец тогда долго пробивал через Госкино назначение Андрея на этот проект. Так вот, тот говорил мне уже после кончины отца, что рос и жил он московским балбесом из обеспеченной семьи с положением. Развлекался, ублажал свои прихоти, пил-гулял. Кино тоже оставалось для него игрой, только более сложной к исполнению. Но пройдя выучку в работе с отцом, он иначе стал глядеть на вещи. Отец приучал его к делу, учил задумываться, планировать и заглядывать через своё дело в будущее. И уже в девяностые годы Андрей основал с Полокой первую частную кинокомпанию Фора-фильм, стал секретарём СК, предпринимателем, открывающим кинозалы на Иванове и в городах по среднему течению Волги, человеком, работающим над возрождением кинофикации. Увы, Разумовского затравили деляги, совершившие последний переворот в СК, получившие власть и деньги и доведшие наше кино до последней степени ничтожества. Но хозяином дела и независимой личностью Андрея Вадимовича сделал своими отеческими наставлениями и примером Борис Можаев.
Декабрь 2017 г.
|
