Вот уж не думала, что в наши дни, да ещё на пороге августа, в Москве могут спрашивать лишний билетик – да не на единственный концерт какой-нибудь заезжей знаменитости, а на репертуарный спектакль драматического театра. Но именно такой аншлаг довелось мне наблюдать 31 июля на последнем в этом сезоне представлении «Вишневого сада» в Театре Фоменко, на которое мне повезло попасть благодаря занятой в постановке французской актрисе Дани Коган.
Лишним билетиком интересовались в фойе несколько человек. Не без удивления я прошла в зал, и была удивлена ещё больше, когда ближе к третьему звонку оказалось, что… мест не хватает. Места, включая расставленные вдоль стены стулья, были заняты, а несколько человек продолжали толпиться в дверях. Администратор развела руками и предложила им разместиться на ступеньках, что и было сделано.
…А ведь, казалось бы, «всего лишь» Чехов? «Вишневый сад»? Сколько «садов» шло за этот век да и только за последние годы на многочисленных сценах! Да уж «заездили», пожалуй? Да уж наизусть? Да что тут может быть нового? А, вот, ведь собирает сверхполный зал нестареющая русская классика – и не какой-нибудь изощренно-самовыражательский выверт её, а вполне классическая постановка. Даже – вот ведь чудо какое! – в костюмах той поры, без осовремененности. И вплоть до того, что – написано у Чехова, что Шарлотта Ивановна (роль Дани Коган) появляется на сцене в фуражке – и так она и появляется, точно по тексту.
Но при этом полном отсутствии модного осовременивания – вдруг (давно не видела я пьесы этой, и для самой меня в отдельных моментах вдруг свежо прозвучала, открылась она) замечательно современной оказывается чеховская пьеса. Отчего бы? А от того, что современность – она не в костюмах, она – в слове, и в умении донести это слово, сделать его звучным, слышимым зрителем. Режиссёру Ивану Поповски и актёрам театра Фоменко это удалось. Удалось в этой постановке и сделать слышимыми персонажи второстепенные, и найти основную тему, задать атмосферу…
Скажем, все ли влет припомнят лакея Яшку (в спектакле его блестяще играет Александр Мичков)? А ведь это персонаж замечательный! Это, если угодно, облегченная версия Смердякова. Лакея вывозят в Европу, и… И возвращается он уже полным презрения к Отечеству и соотечественником: как же! Он в Европе жил! Он почти просвещенный европеец, не то, что окружающее быдло! Поэтому даже с матерью брезгует он встречаться. Все мысли Яши – о Европе, а в России, «в дикости», он, видите ли, жить не может. Ему непременно надо туда, в «цивилизацию». Да, он готов пресмыкаться, но только перед Европой и ради Европы. Оплевывая отчий дом. Как говорил в известном фильме М.И. Пуговкин: «Какой типаж!» В одном этом образе убийственно показано всё лакейское нутро наших отчаянных европеистов, недаром, недаром два великих наших писателя вывели их именно лакеями – Сермердяковым и Яшкой.
А много ли памятна та самая Шарлотта Ивановна? Роль эта невелика, в ней не так много слов. И обычно она оказывается тени Фирсов, Епиходовых, Петей Трофимовых… В постановке театра Фоменко не теряется ни один образ. И Дани Коган в нескольких эпизодах создает именно образ, не проходной, а живой, по-своему пронзительный. На поверхности – немного комичный. Гувернантка-фокусница, развлекающая хозяев для общей потехи. А за этим – бескрайнее одиночество, прорывающееся в горьком признании, что и слова сказать не с кем Шарлотте, и одна она на этом свете, как перст. Вот, появляются на сцене две фигуры, раздвигающие занавес – Фирс (неожиданно было увидеть в этой роли неузнаваемого Кирилла Пирогова) и Шарлотта. Нелепый старик в старомодном платье и со старомодными представлениями, чуть комичный и глубоко трагичный одновременно. Всю жизнь отдавший служению господам, не польстившийся на волю, не заведший семью. Никому не нужный. Шарлотта. Странная старая дева в странном наряде, похожем на гусарский ментик… Также всем чужая и никому не нужная. Два символа абсолютного Одиночества. Две трагедии, прикрытые вуалью комизма…
Это, пожалуй, и о всей пьесе можно сказать. Не смех сквозь слезы, а слёзы под маской смеха… Гибнет Дом. Гибнет Родовое Гнездо. Родина. А хозяева, зная о том, не могут и не хотят его спасти в силу духовной расслабленности, атрофии волевого, делательного начала. Вместо этого они предпочитают укрыться от горькой реальности в иллюзиях, заглушить страх и горечь – весельем. Но веселье это выходит наигранным, натужным, удушливым, каким-то отчаянно-надрывным и неуместным. Подобно нетрезвым частушкам на поминках… Да ведь весь «Вишневый сад» это и есть поминки. Поминки по Гнезду. Всё ближе день торгов… Всё ближе день гибели имения промотанного и растраченного беспечными хозяевами… Но чем ближе конец, тем отчаяннее предаются веселью они, кружась в безумном хороводе под скрипки еврейского оркестра. Не то ли и у нас ныне? Рушится наш Дом, а мы, боясь расслышать треск его перекрытий, включаем погромче какой-нибудь «оркестр», отплясывая под его ритмы и вгоняя себя в забвение…
«Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь», - вспоминаются слова Крестителя Господня при звуке топоров, раздающихся за занавесом. Они не о саде конечно, не о вишнях невинных, а пляшущих и веселящихся в последние дни и упорно не желающих пробуждаться.
Елена Семенова
Русская Стратегия
|
