С ноября 1918 года Добровольческая армия воевала с большевиками на юге России. Мой младший брат, которому тогда было семнадцать, отправился добровольцем в кавалергардский полк, как только появилась возможность присоединиться к армии, и с тех пор я работала сестрой милосердия.

В середине октября 1920 г. я прибыла в Севастополь с большевистской границы, сопровождая раненых полка. В Севастополе в то время находился штаб генерала Врангеля, возглавлявшего Белую армию. Борьба была неравной, с конца 1919 года армия заперлась в Крыму, мужественно обороняясь и пытаясь, но, увы, тщетно, наступать. Пока я делала все возможное для снабжения полка, рана моя, несерьезная, совсем зажила, и я готовилась к отправке на фронт. Затем с фронта начали поступать тревожные известия. Генерал Врангель немедленно отправился на фронт, надеясь, вероятно, спасти положение своим личным влиянием и обаянием, которое было очень сильно. Но когда Врангель вернулся, я услышала от своего брата, находившегося в то время в сопровождении Врангеля с эскадроном кавалергардов, что едва ли есть надежда противостоять яростным атакам большевиков. Они покончили со всеми остальными белыми армиями, перебросили на наш фронт всю красную армию и вели против нас непрерывные атаки.

Последовали ужасные дни. Это была настоящая агония, несмотря на то, что мы все еще надеялись, надеялись до последнего момента, ибо мы слишком хорошо понимали, что если нашей армии придется сдаться и покинуть Россию, то она будет брошена на произвол тиранов, на безумную и зверскую волю III-го Интернационала, ибо наша армия была последней военной силой, сражавшейся против большевиков за честь России. Если эта армия потерпит поражение, то это на долгие годы, а может быть, и навсегда,  положит конец той единственной надежде, которая давала нам силы переносить все тяготы и унижения, выпавшие на нашу долю после крушения России, надежды, ради которой было отдано столько жизней. Мы не могли поверить, что это возможно, это было слишком жестоко, слишком ужасно. Все еще надеясь, что положение будет спасено, я решила вернуться на фронт, когда на следующий день вечером брат зашел на минутку, чтобы сказать мне, что все кончено и на следующее утро начнется эвакуация всей армии.

На следующее утро генерал Врангель сделал трагическое заявление о катастрофе на границе, заявив, что все возможное сделано. Маленькая армия героически боролась до последнего и теперь до конца выполняла свой долг, сопротивляясь большевикам изо всех сил, давая время раненым и всем семьям, которым угрожала опасность, эвакуироваться. Врангель предлагал всем, кто чувствовал себя в опасности и не хотел оставаться под властью большевиков, присоединиться к нему и армии, но предупредил, что ведет их на свой страх и риск в неизвестность и с единственной надеждой, что наши союзники и цивилизованные понятия помогут и защитят нас. Страшная новость была воспринята с негодованием, и трудно описать последующие дни.

Ночью и днем ​​улицы были заполнены людьми, каретами, военными повозками, телегами с вещами тех, у кого они еще были. Прибывало все больше и больше людей. Улицы были запружены до невозможности потоком людей, двигавшихся в сторону порта с одной мыслью: «Смогу ли я поместиться?» Раненых и больных офицеров и солдат первыми помещали на борт кораблей, которые были заполнены до последней возможности перед выходом из порта. Многие люди бедствовали в разлуке со своими семьями, ибо, конечно, не было ни времени, ни возможности связаться с теми, кто был в армии, а то и в другом городе. Многие севастопольские семьи покидали свои дома и почти все свое имущество и отправлялись в армию. Лично мне не о чем было волноваться, потому что я уезжала с братом, и мне нечего было собирать, т. к. вещи мои, конечно, остались в полку.

В Севастополе я гостила у ​​своей тети и двоюродной сестры Зои и (её дочери, Зики Родзянко). Они пострадали от большевиков больше, чем кто-либо, кого я знаю, но их любовь к России была настолько сильна, что они не решались уехать. Но, к величайшей моей радости, в последний момент они решились ехать. Проводив их, я пошла в штаб, чтобы увидеть брата и попросить его присоединиться к ним. Пока я разговаривала с ним в холле, Врангель спустился по ступенькам и быстро прошел мимо нас, его глубоко запавшие глаза и бледное лицо полностью выражали страдание и напряжение ответственности, которые он переживал.

Через несколько часов я с братом и несколькими другими молодыми офицерами спустились на берег, где сели в гребные лодки, которые доставили нас на борт «Риона», очень большого пассажирского судна, стоявшего на якоре неподалеку от берега. Он уже был полон, но на крытой палубе для офицеров и матросов эскадры было отведено место около двадцати футов. Я не помню, сколько людей там находилось, но места для всех спать на полу ночью едва хватало, оставался лишь узкий проход у борта корабля для прогулок. К нам присоединились еще одна сестра милосердия и тетя одного из юношей. Мы спали на палубе. Рядом со мной брат. У наших ног несколько молодых друзей брата, а затем и другие солдаты. Рядом с ними другие, а вскоре и по палубам и внутри корабля на всех возможных местах, где только возможно было лечь, были люди. Корабль был перегружен, и очень скоро после того, как мы отправились, все тяжелые грузы пришлось выбросить за борт.

Количество пассажиров, находившихся на борту корабля, составляло 10 000 человек. Корабль вышел из порта только на следующий день, и первую ночь мы почти не спали, несмотря на усталость и волнение. Мы отчетливо слышали шум, который доносился из города, а также крики и взрывы, закончившиеся пожарами.

Когда наступило утро, мы ушли. Все стояли, глядя на берег, неподвижно, пока мы уходили все дальше и дальше от родной земли. Вскоре на горизонте осталась только темная полоса, а потом и вовсе ничего. Но мы все еще стояли, глядя и пытаясь различить ту маленькую темную черту, которая так много значила для нас и которую мы теряли, может быть, навсегда, теряли потому, что ужасной темной силе удалось установить контроль над нашей страной и которая пыталась уничтожить и разрушить всякое чувство любви ко всему верному и честному. Нам казалось, что жизнь кончена, что едва ли стоит жить дальше. Кто-то из нас, должно быть, чувствовал это сильнее других, и вечером мы услышали короткий резкий выстрел на нашей палубе. Кто-то позвал врача, тот немедленно явился, но помочь ничем не мог, так как застрелившийся молодой офицер был мертв, и в ту же ночь небольшая группа мужчин стояла и несколько минут молилась над ним на краю корабля, а потом мы услышали, как что-то тяжелое упало в воду, и все снова стихло. Не все знали, что произошло, и по какому-то обоюдному негласному соглашению никто не обсуждал это самоубийство. Каждый из нас понимал его, но, наверное, не слишком хорошо.

Мы начали утро с того, что старались привести себя в порядок. Единственным способом сделать это было привязать котел или кувшин к веревке, окунуть его в море, медленно вытащить, а затем поливать водой друг друга, держа головы и руки за бортом. У нас было очень ограниченное время даже на это, так как веревка использовалась всеми. Потом из кухни приносили в чайниках напиток, называемый чаем. Мы вставали в ряд, чтобы получить драгоценную теплую жидкость, после чего завтракали кусочком хлеба. Этот чай и очень жидкий водянистый суп были единственной пищей на корабле. Даже питьевую воду выдавали в очень ограниченном количестве, а вскоре и ее вовсе не стало. Каждый ел то, что имел. В нашем полку был запас солонины и хлеба, и в первые дни у нас было много еды. Но когда стало известно, что вместо трех дней наш путь продлится больше недели, были приняты меры к разделению всего находящегося на борту продовольствия. Для этого были изъяты личные припасы, составлены списки всех пассажиров, и каждому ежедневно выдавались небольшие порции еды. Больные и дети, конечно, получали самое лучшее.

Рядом со стеной мы обустроили место для наших больных и раненых бойцов. Один за другим к ним прибавлялись другие, и, наконец, наши солдаты уступили свои места и перебрались на открытую палубу; все пространство рядом с нами вскоре было занято больными и называлось «палубным госпиталем». Обычный корабельный госпиталь был переполнен тяжелыми больными. Четверо из них умерли во время перехода, который длился более недели. Поскольку я ухаживала за нашими пациентами, я и еще одна сестра взяли на себя ответственность за «палубный госпиталь», и меня попросили раздать еду всем больным на нашей палубе. Задача раздачи еды была ужасной, так как порции должны были быть крошечными, но некоторые мужчины не хотели мириться с тем фактом, что еды мало, и обвиняли нас в маленьких порциях, фактически обвиняя нас даже в том, что мы съедали чужое. Это было ужасно, ибо на самом деле мы неоднократно отдавали свою порцию самым голодным. Мы обнаружили много одиноких людей, которые были слишком горды, чтобы говорить о своем голоде и просить еды. Особенно мне запомнился один бедный старый джентльмен, который показался мне очень бледным, когда я проходила мимо него. Подумав, что он болен, я поговорила с ним и узнала, что у него почти ничего не было во рту в течение трех дней, и он настолько ослаб, что с трудом мог двигаться. К нам подходили пациенты с разных концов корабля, умоляя сменить им повязки, так как им приходилось часами ждать своей очереди, чтобы попасть в корабельный госпиталь. Конечно, мы делали все возможное и были заняты с утра до вечера разными задачами.

Ночи были неспокойными. Однажды ночью, когда уголь закончился и корабль был в ожидании новой поставки, его накренило из стороны в сторону, и, чтобы уравновесить это, всех людей перебрасывали с правой стороны палубы на левую и наоборот каждый раз когда корабль кренился. Я не думаю, что нам угрожала реальная опасность, но перебежки туда-сюда большую часть ночи, безусловно, были довольно раздражающими, и среди пассажиров возникло чувство беспокойства и даже страха.

Внезапно посреди всего этого на нашей палубе появилась девушка. Она была довольно хороша собой, с большими темными глазами, которые казались устремленными на кого-то или что-то невидимое для нас, но которые привлекали все ее внимание. Она прошла мимо нас, танцуя очень медленно, босиком, улыбаясь и очень весело смеясь про себя. Она убегала, как ветер, от любого, кто пытался ее остановить. После той ночи она появлялась несколько раз в дневное время со своей странной улыбкой и тихонько, как кошка, подходила к любому мужчине, которого видела стоящим у борта корабля, потом вдруг набрасывалась, целовала его и убегала. Она проявляла особую привязанность к одному молодому офицеру, графу Татищеву, которого очень пугала. Он так боялся ее, что, как только узнавал, что она на нашей палубе, ложился и прятался под одеялом, пока опасность не миновала. Мы звали ее Офелия, но никто из нас не знал, кто эта бедная девушка, отчего она сошла с ума и в чем была ее трагедия.

Мы были счастливы, когда американское судно доставило нам уголь; оба корабля встали на якорь, и наши люди работали всю ночь, выгружая уголь. Наши ребята всю ночь сменяли друг друга. Ночь была беспокойной, но мы были счастливы осознавать, что на следующее утро снова сможем двигаться к суше. Что касается погоды, то нам в целом очень повезло с этим временем года. Только однажды всю ночь шел дождь. Люди с верхней открытой палубы перешли к нам. Я помню, как проснулась и увидела, что они пришли. А утром, когда мы встали, они все еще были у нас, так как дождь все еще шел, и они всю ночь стояли между нами, разговаривая и куря. Но я слишком устала и не поняла, что уже утро. Мы встали и позволили им лечь и отдохнуть на наших местах.

Трудно описать, как выглядели залы, лестницы и салон корабля ночью: дети, мужчины и женщины лежали и сидели повсюду, чуть ли не на каждой ступеньке. Внутри корабля не было воздуха, и передвигаться было практически невозможно. Если вы ставили одну ногу, другую нужно было держать в воздухе в течение нескольких секунд, прежде чем найдется место, чтобы втиснуть ее между двумя людьми. Каюты были переполнены; в одной из них родился младенец. Я не видела, но слышала, что и мать, и ребенок сошли с корабля в добром здравии, что было чудом из-за грязи на борту.

Самым большим лишением для меня во время плавания было отсутствие воды. В конце, когда ее совсем не было, меня так мучила жажда, что я даже пыталась полоскать рот соленой водой, лишь бы промокнуть, хотя это было очень неприятно.

Наконец, ранним утром мы вошли в Босфор. Его красота наиболее ярко проявляется осеннее время года. Может быть, именно эта красота природы, эти великолепные краски особенно бросались в глаза после стольких дней жалкой и мучительной жизни, нашей нищеты, окруженной тускло-серой водой. Медленно мы вошли в Мраморное море. Там стояла целая флотилия кораблей с несколькими тысячами изгнанников. Когда мы проходили мимо других кораблей, то обменивались новостями, спрашивали имена. Наш корабль пришел последним.

Когда мы бросили якорь, нас окружили небольшие лодки с одним или двумя турками, армянами или греками на борту, предлагавшими на ломаном русском языке хлеб и другую еду. Поскольку иностранных денег почти ни у кого не было, а русские деньги не принимались, продукты обменивались на кольца, браслеты, шали и другие вещи. Некоторые были так голодны, что часто отдавали последние деньги за буханку белого хлеба. Этот обмен вскоре был прекращен, так как это была ужасная эксплуатация, и лодкам запретили останавливаться возле нас. Очень скоро на американской моторной лодке нам привезли ведра с водой и запасы еды. Мне сказали, что часть этой еды нам прислали люди с корабля, который отбуксировал нас в Константинополь. Они были на нашем корабле, видели, что переживают люди, и собрали между собой деньги, купили еды и прислали ее нам. Мы очень этому обрадовались и были очень благодарны за эту доброту. Офицерам и солдатам кавалергардского полка генерал Врангель приказал охранять русское посольство в Константинополе, которое он занимал. Пришлось ждать, пока мне дадут пропуск, чтобы попасть в Константинополь, так как никому не разрешалось покидать корабль без него. После того, как большинство ушли, я чувствовала себя очень одиноко. Еды по-прежнему не хватало, а стоя рядом с большим городом было гораздо тяжелее переносить тяготы и неудобства. Все следующее утро я ждала сообщения от брата. Наконец днем ​​меня внезапно окликнули и я увидела знакомого на небольшой лодке с несколькими другими людьми, которые пришли за своими друзьями, для которых они уже получили пропуска. Он сообщил, что брат, вероятно, получит разрешение для меня завтра, и помахал письмом и маленькой посылкой. Я спустила веревку и потянула ее вверх. В посылке были инжир, хлеб и немного турецких конфет, так что в тот вечер у нас была настоящая маленькая вечеринка, так как утром наши пациенты отправились в больницы. Время казалось бесконечным. Наконец на следующий день за мной пришел брат. Сойти с корабля было большим облегчением, и все же было грустно покидать эту частичку России и всех моих несчастных соотечественников. Но не было времени ни на мысли, ни на чувства, так как я поспешно спустилась в маленькую моторную лодку, унесшую меня в новую неизвестную жизнь изгнания, в новую неизвестную страну. Так как все мои вещи я потеряла в России, я должна была начать новую жизнь с маленьким чемоданчиком, в котором почти не было одежды, без денег, полагаясь исключительно на удачу…

Русская Стратегия