По предложению свекра Мария Федоровна приняла под свое попечение ведомства Императрицы Марии - благотворительные учреждения, основанные вдовой Павла Первого и преумноженные ее преемницами. Благодаря новой начальнице их число значительно выросло. В частности, были открыты приюты «Ясли» в городах Вологде, Полтаве, Екатеринославе, Петрозаводске, Риге, Томске, Рыбинске, Моршанске, Керчи и Таганроге. Так на практике реализовывалась задача децентрализации Воспитательных домов, поставленная Марией Федоровной. Цесаревна сразу отметила, что нахождение таковых учреждений лишь в столицах столь необъятной державы оборачивается высокой смертностью среди младенцев-сирот, которых часто не могут довезти живыми и здоровыми до Москвы или Петербурга из удаленных городов и весей. Если в концу 1880-х гг. в Ведомстве Императрицы Марии было всего 129 детских приютов, то к 1901 г. это число увеличилось до 428. Государыня утвердила новое «Положение о детских приютах Ведомства учреждений Императрицы Марии», упорядочившее их открытие и финансирование и привлекшее к устроению обездоленных детей местных деятелей. Благодаря этому, приюты стали организовываться не только в каждом губернском, но и во многих уездных городах.
Среди новых учреждений были уникальные для Европы интернаты и учебные заведения для слепых и глухонемых детей.
Государыня внесла немалый вклад в развитие русского образования. Она была попечительницей ряда учебных заведений, в том числе Александровского лицея. Воспитаннику последнего, поэту Сергею Бехтееву, однажды было поручено сделать ее фотографию во время визита Августейшей благотворительницы. Снимок получился очень удачным. Сестры поэта, впоследствии ставшие фрейлинами, увеличили его и художественно оформили в виде особого адреса: на левой стороне были нарисованы розы, а на правой написано приветствие в по поводу приезда Императрицы в Лицей, сочиненное Сергеем:
К Твоим стопам, моя Царица,
Несу я дар ничтожный свой.
Пусть эта скромная страница
Падет любовью пред Тобой;
И лиры юной песнопенье
Да прозвучит, Тебе открыв
Мечты тревожной восхищенье
И сердца пылкого порыв.
Императрица повелела, чтобы юный фотограф доставил ей портрет самолично. В Аничковом дворце Сергея вперед прочих ожидающих аудиенции провели в маленькую гостиную. Государыня осталась довольна портретом и подписала для лицеистов его копию. Беседуя с отроком, она узнала, что его стихи скоро будут напечатаны в его первом сборнике, и пожелала иметь таковой. Разумеется, сразу по выходе книги автор отправил экземпляр Императрице, которой и был он посвящен. Средства от продаж сборника были пожертвованы поэтом на нужды Царскосельского ремесленного приюта. В последующие годы Мария Феодоровна не забывала Сергея, удостаивая его поздравлений и подарков к праздникам. Все они пропали в годы лихолетия…
По инициативе Марии Федоровны было основано Общество спасания на водах. Ежегодная гибель от происшествий на воде от 5000 до 7000 человек ужаснула Императрицы и она приняла все меры, дабы сократить эти потери. Открывались спасательные станции, запускались спасательные лодки, постоянно курсировавшие в отведенных акваториях, внедрялось спасательное оборудование. Этому обществу Государыня покровительствовала 44 года, за время которых были спасены тысячи человеческих жизней.
Сама Мария Федоровна была превосходной пловчихой. Николай Второй вспоминал следующий случай: «Когда я был маленьким, я был любимцем моей матери. Только появление маленького Миши отставило меня, но я помню, как я следовал за ней повсюду в мои ранние годы. Мы проводили чудно время в Дании с моими кузенами. Все собирались вместе в Бернсторфе. Нас было так много, съезжавшихся к нашему деду, что некоторые из моих греческих кузенов спали на диванах в приемных комнатах! Мы купались в море. Я помню, как моя мать заплывала далеко в Зунд со мной; я сидел у нее на плечах. Были большие волны, и я схватился за ее курчавые короткие волосы своими обеими руками, и так сильно, что она крикнула от боли. Нашей целью была специальная скала в море, и когда мы ее достигли, мы были оба одинаково в восторге».
Государыня была также виртуозной наездницей и гимнасткой. «Моя мама лично присматривала за состоянием дел в Императорских конюшнях, - вспоминала Великая Княгиня Ольга Александровна. - Мама превосходно правила и ездила верхом и нас, своих детей, сажала на лошадь, как только мы научились ходить. Но лошади были единственными животными, любовь к которым поощрялась». Императрица легко могла ходить колесом и делать другие акробатические упражнения. В Гатчине из своей комнаты в третьем этаже она спускалась из окна по веревке - до второго этажа, где располагался кабинет Императора. Спустившись до уровня второго этажа, августейшая спортсменка сильно отталкивалась от стены и с размаху влетала в окно своего мужа.
Самым радостным временем для царской семьи были каникулы в Дании. «Отъезд в Данию был настоящим событием, - рассказывала Ольга Александровна. - Требовалось более двадцати товарных вагонов для отправки багажа из Петергофа в Санкт-Петербург, а оттуда баржами в Кронштадт... ...Нам разрешалось брать с собой некоторых домашних питомцев, но не зайца Куку и не волчонка - они были слишком дикие. В целом, яхта весьма походила на Ноев ковчег. На борту была даже корова. Путешествие занимало ровно три дня, и мама считала, что нам необходимо свежее молоко.
Это была настоящая встреча семейств - принц и принцесса Уэльские, герцог Йоркский, Король и Королева Эллинов и их семеро чрезвычайно подвижных отпрысков, герцог и герцогиня Камберлендские, а также множество родственников из всех частей Германии, из Швеции и Австрии вместе со своими детьми и челядью. Многие гости ночевали в домиках, разбросанных по всему обширному парку.
Мои братья Ники и Георгий всегда поселялись вдвоем в крохотной хижине в розовом саду. Даже во дворце приходилось потесниться, некоторые спали на диванах, но никто не жаловался на такие мелкие неудобства. Радушие моего дедушки искупало все, хотя кое-кто ворчал из-за еды. Помню, что сэр Фредерик Понсонби, секретарь моего дядюшки Берти, жаловался на неизменные жирные соусы.
…Мы наслаждались свободой. То была настоящая свобода. Там не было никакой охраны, потому что не было опасностей. Я с Наной ездила в Копенгаген, карету оставляли где-нибудь на окраине и бродили пешком, заходили в магазины. Никогда не забуду, с каким волнением я впервые в жизни гуляла по улице и, видя что-то понравившееся мне в витрине магазина, знала, что могу войти и купить! Это была не просто забава, это было воспитание! Дома мы не могли направляться ни на какую прогулку без тщательно продуманных мер безопасности. В Копенгагене же чувствовали себя обычными людьми, и Ники, и Михаил были так счастливы.
…Невозможно без смеха вспоминать, что произошло однажды в копенгагенском зоопарке.
Некоторые из нас пошли туда вместе с моей мамой и тетей Аликс. Мама надела большую шляпу, поля которой были украшены спелыми вишнями...
Мама и ее сестра остановились посмотреть на обезьянку-шимпанзе. Той понравились ягодки. Обезьяна просунула лапы сквозь прутья решетки и ухватилась за шляпу, но резинка прочно удерживала ее на голове. Обезьяна взревела и потянула сильнее, мама закричала и тоже стала тянуть. Тетя Аликс обхватила ее за талию и в свою очередь тоже потянула. В конце концов, шимпанзе, решив, что из-за нескольких вишен не стоит так бороться, так резко отпустила, что резинка лопнула, шляпа слетела с маминой головы и отлетела прямо на голову какому-то прохожему.
И все так смеялись! Вот пример той свободы, которой мы наслаждались в Дании. В России моей маме в голову бы не пришло отправиться в зоопарк. Но если бы она пожелала этого и там случилось бы подобное происшествие, то сразу же последовало бы утомительное дознание, поскольку могли бы предположить, что смотритель подстрекал обезьянку! Но в России иначе было нельзя».
Бог отмерил Царю-Миротворцу лишь 13 лет царствования. В последний год его жизни Императрица разрывалась между ним, уже терзаемым недугом и больным туберкулезом сыном Георгием, угасавшим на Кавказе. Смерть любимого мужа стала для нее тяжелейшим ударом, но она перенесла его стоически. На вскоре последовавшей коронации сына она по-прежнему, несмотря на душевную муку, подавала пример мужества и внимания к окружающим. «Ни положение ее, ни несчастья, которые она пережила, ни возраст не сняли с нее яркость ее детской души», - говорили о ней знавшие ее. «Вот она вышла на площадь… - вспоминал граф Шереметев. - Оглушительный трезвон, пуш[ечные] выстрелы и потрясающие крики «Ура!» встречают и провожают ее. Она кланяется словно каждому отдельно, как только она умеет кланяться, и я чувствовал, что электрическая искра проникла повсюду; и все эти лица вокруг, лица народные, с таким выражением, с такой любовью провожали ее взором, не могли оторваться от нее. Она медленно подвигалась, лицо было серьезно и сосредоточенно, но она старалась улыбнуться. Поднявшись на Красное крыльцо, она остановилась и, окинув взором несметную толпу, троекратно поклонилась народу… Еще мгновение, и она скрылась из глаз и тем же путем чрез залы Кремлевского дворца прошла во внутренние покои, где остановилась, сняла порфиру и каждому из нас молча протянула руку в знак благодарности…»
Революция застала Марию Федоровну на благотворительном поприще. Вдова Александра Третьего находилась в Киеве, где действовал ее госпиталь, и служила сестрой милосердия ее дочь - Великая княгиня Ольга. При покойном Императоре она была далека от государственных дел, к которым он не считал нужным допускать жену, строго отделяя семью от политики. С восшествием на престол сына Государыня считала своим долгом помогать ему советами. Ее мнение подчас не совпадало с мнением снохи, Александры Федоровны, и это приводило к некоторой натянутости в отношениях двух очень разных по характеру женщин. Известны, впрочем, несколько случаев, когда позиция Марии Федоровны оказалась решающей - к примеру, именно она в ходе долгого разговора с сыном убедила последнего в необходимости оставления на посту Петра Столыпина, которого Государыня ценила высочайшим образом и считала единственным человеком, способным удержать Россию от новых потрясений. В те дни она также встречалась с министром финансов Коковцовым, оставившим об этом следующие воспоминания, приводимые Юлией Кудриной: «…Ее рассуждения, - вспоминал он, - поразили меня своей ясностью, и я даже не ожидал, что она так быстро схватит сущность создавшегося положения. Она начала с того, что в самых резких выражениях отозвалась о шагах, предпринятых Дурново и Треповым. Эпитеты «недостойный», «отвратительный», «недопустимый» чередовались в ее словах, и она даже сказала: «Могу я себе представить, что произошло бы, если бы они посмели обратиться с такими их взглядами к Императору Александру III. Что произошло бы с ними, я хорошо знаю, как и то, что Столыпину не пришлось бы просить о наложении на них взысканий: Император сам показал бы им дверь, в которую они не вошли бы во второй раз»».
Пытаясь объяснить действия своего сына, Мария Федоровна сказала:
«К сожалению, мой сын слишком добр и мягок и не умеет поставить людей на место, а это было так просто в настоящем случае. Зачем же оба, Дурново и Трепов, не возражали открыто Столыпину, а спрятались за спину Государя, тем более, что никто не может сказать, что сказал им Государь и что передали они от его имени для того, чтобы повлиять на голосование в Совете. Это на самом деле ужасно, и я понимаю, что у Столыпина просто опускаются руки и он не имеет никакой уверенности в том, как ему вести дела».
«Затем, - пишет далее Коковцов, - она перешла к тому, в каком положении оказывается теперь Государь, и тут ее понимание оказалось не менее ясным… «Я совершенно уверена, - сказала Мария Федоровна, - что Государь не может расстаться со Столыпиным, потому что он очень чуток и добросовестен. Если Столыпин будет настаивать на своем, то я ни минуты не сомневаюсь, что Государь после долгих колебаний кончит тем, что уступит, и я понимаю, почему он все еще не дал никакого ответа. Он просто думает и не знает, как выйти из создавшегося положения. Не думайте, что он с кем-либо советуется. Он слишком самолюбив и переживает создавшийся кризис вдвоем с Императрицей, не показывая и вида окружающим, что он волнуется и ищет выхода. И все-таки, принявши решение, которого требует Столыпин, Государь будет глубоко и долго чувствовать всю тяжесть того решения, которое он примет под давлением обстоятельств»».
Поразительно точным был и ее прогноз дальнейшего развития событий:
«Я почти уверена, что теперь бедный Столыпин выиграет дело, но очень ненадолго, и мы скоро увидим его не у дел, а это очень жаль и для Государя и для всей России. Я лично мало знаю Столыпина, но мне кажется, что он необходим нам, и его уход будет большим горем для всех нас… Нашелся человек, которого никто не знал здесь, но который оказался и умным, и энергичным и сумел ввести порядок после того ужаса, который мы пережили всего 6 лет тому назад, и вот - этого человека толкают в припасть, и кто же? Те, которые говорят, что они любят Государя и Россию, а на самом деле губят и его и родину. Это просто ужасно».
После февральской революции Императрица писала брату, датскому принцу Вальдемару, анализируя произошедшее: «Я, конечно, давно предчувствовала, что это случится, о чем несколько раз уже писала, но именно такую катастрофу предвидеть было нельзя! Как, оказывается, уже в прошлом году были возбуждены умы! Как долго играли с огнем, действуя наперекор здравому смыслу, закрывая глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать, и тем самым - способствовали революции.
Одна ошибка следовала за другой, почти каждую неделю смена министерства и, наконец, это невероятное назначение Протопопова, который оказался настоящим подлецом и предателем, а она считала его самым лучшим и преданным другом! Чтобы оправдать себя, он, наверное, говорил: «А как мне надо было себя вести с этими двумя сумасшедшими…» Какой низкий человек, негодяй, он все время лгал им в лицо, что все хорошо и что она умнее, чем даже Екатерина Вторая! Что, должно быть, она думает и чувствует сейчас, несчастная!
…Одна из стокгольмских газет сообщила, что судьба бросила меня якобы на сторону революции. Я была крайне возмущена, прочитав это сообщение, надеюсь, что никто из вас не поверил этому. Только сумасшедший может написать обо мне что-либо подобное. Пишут также и о том, что я как будто просила о разрешении уехать, но я и не думала делать это».
Когда стало известно об отречении Николая Второго, Мария Федоровна в сопровождении зятя, Великого князя Александра Михайловича, мужа ее дочери Ксении, тотчас выехала в Могилев, где встретилась с сыном. Фрейлина Зинаида Менгден вспоминала об этой встрече: «Было очень холодно. Они увидели царя, стоявшего в одиночестве на перроне, далеко от большой свиты. Он был спокоен и полон достоинства, но выглядел смертельно бледным. Мария Федоровна спустилась вниз и пошла навстречу своему сыну, который медленно приближался к ней. Они обнялись. Окружающие приветствовали их, склонив головы. Воцарилась глубокая тишина. Затем мать и сын вошли в небольшой деревянный сарай, служивший, по-видимому, гаражом. Когда, после некоторого промежутка времени императрица-мать и царь вышли наружу, их лица были спокойны…»
Детали этой поездки сама Государыня фиксировала в дневнике:
«4/17 марта. Спала плохо, хотя постель была удобная. Слишком много тяжелого. В 12 часов прибыли в Ставку, в Могилев в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции, мы отправились вместе в его дом50, где был накрыт обед вместе со всеми. Там также были Фредерикс, Сер[гей] М[ихайлович], Сандро, который приехал со мной, Граббе, Кира, Долгоруков, Воейков, Н.Лейхтенбергский и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Он открыл мне свое кровоточащее сердце, мы оба плакали. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем - чтобы спасти страну - предложил образовать новое правительство и... отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он наконец сдался и подписал манифест. Ники был невероятно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто ударили по голове, я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали. Хорошо бы уехать в Крым. Настоящая подлость только ради захвата власти. Мы попрощались. Он настоящий рыцарь.
5/18 марта. …Была в церкви, где встретилась с моим Ники, молилась сначала за Россию, затем за него, за меня, за всю семью. В 11 часов служба окончилась.
К завтраку приехал Александр и просил меня, чтобы Ники уехал. Я спросила - куда, за границу?! То же самое советовал Фредерикс. Ники сказал мне, что ему тоже советуют уехать как можно скорее, но он думает, что нужно дождаться ответа из Петербурга: безопасно ли там. Возможно, ответ придет завтра. Он был невероятно спокоен...
7/20 марта. ...Завтракала с Ники. Снег идет постоянно. Ники принял военных агентов, а я в 3 часа отправилась к себе. Все безнадежно плохо!
Приехал Александр, чтобы убедить Ники ехать сразу дальше. Легко сказать - со всеми больными детьми!
Все ужасно! Да поможет Бог! Ники приехал в середине дня с Лейхтенбергским. Я передала ему, что Александр и Вильямс советуют ему не задерживаться в Царском Селе. Прибыл Нилов и сказал, что Ники может завтра ехать...
8/21 марта. …Один из самых горестных дней моей жизни, когда я рассталась с моим любимым Ники!
…Ники пришел после 12-ти проститься со Штабом и остальными. Завтракали у меня в поезде: Борис и мои. Был командир полка Георгиевских кавалеров. Замечательный человек, произвел на меня прекрасное впечатление. Ники прощался с ним и георгиевскими кавалерами. Сидели до 5 часов, пока он не ушел. Ужасное прощанье! Да поможет ему Бог! Смертельно устала от всего. Нилов не получил разрешения ехать с Ники. Все очень грустно! Большая часть свиты остается в Могилеве. С Ники поедут только: Лейхтенбергский, В. Долгоруков, Кира, проф. Федоров».
«На вокзале, - вспоминала графиня Менгден, - Царь сказал последние слова прощания и стал подниматься по ступенькам поезда, сопровождаемый флигель-адъютантом. Его флаг-капитан хотел последовать за ним, но думские господа этому воспрепятствовали. Он поцеловал руку царя, сказав с горечью: «Мне не позволяют следовать за Вами»».
В тот день Мария Федоровна видела сына в последний раз… Вскоре она вынуждена была покинуть Киев, где распропагандированный медперсонал ее госпиталей не пожелал впредь видеть «бывшую» Царицу и ее дочь. Государыня поселилась в Крыму у старшей дочери Ксении и ее мужа. Здесь, в их имении, в мае 1917 года по приказу Временного правительства были произведены обыски.
«Мы живем здесь совсем отрезанными от мира, - сообщала Мария Федоровна в одном из писем. - На нас смотрят здесь, как на настоящих преступников и опасных людей. Трудно в это поверить. А как грубо и непристойно с нами обращались на прошлой неделе во время домашнего обыска!
В половине шестого утра я была разбужена морским офицером, вошедшим в мою комнату, которая не была заперта. Он заявил, что прибыл из Севастополя от имени правительства, чтобы произвести у меня и в других помещениях обыск.
Прямо у моей кровати он поставил часового и сказал, что я должна встать. Когда я начала протестовать, что не могу этого сделать в их присутствии, он вызвал отвратительную караульную, которая встала у моей постели. Я была вне себя от гнева и возмущения. Я даже не могла выйти в туалет. У меня было немного времени, чтобы набросить на себя домашний халат и затем за ширмой - легкую одежду и пеньюар.
Офицер вернулся, но уже с часовым, двумя рабочими и 10-12 матросами, которые заполнили всю мою спальню. Он сел за мой письменный стол и стал брать все: мои письма, записки, трогать каждый лист бумаги, лишь бы найти компрометирующие меня документы. Даже мое датское Евангелие, на котором рукою моей любимой мамы было написано несколько слов, - все было брошено в большой мешок и унесено. Я страшно ругалась, но ничто не помогло.
Так я сидела, замерзшая, в течение трех часов, после чего они направились в мою гостиную, чтобы и там произвести обыск. Матросы ходили по комнате в головных уборах и рассматривали меня; противные, дрянные люди с наглыми, бесстыжими лицами. Невозможно поверить, что это были те, которыми мы прежде так гордились.
Нельзя описать мои гнев и негодование! Такой стыд и позор! Никогда не забуду этого и, боюсь, не смогу простить им их поведение и беспардонное обращение.
Все мы были арестованы, каждый в своей комнате, до 12 часов, после чего, наконец, получили первый кофе, но не получили разрешение покинуть дом. Ужасно!
Я думала о А[лександре] М[ихайловиче], который был разбужен таким же образом, и у него тоже все было перерыто и разбросано по полу. Никогда не видела ничего подобного. Все это было для меня шоком. Я чувствовала себя убийственно плохо и совершенно не могла после этого спать.
Невероятно, чтобы собственный народ обращался с нами так же, как немцы обращались с русскими в Германии в начале войны».
О том, как живется матери и сестрам свергнутого Императора, брату Великого князя Александра Михайловича Николаю сообщал обер-гофмейстер императрицы князь Г.Д.Шервашидзе:
«…здесь в различных домах живут: Ее Величество, семья вел. кн. Александра Михайловича, вел. княгиня Ольга Александровна с мужем и с ребенком, графиня Менгден, С.Д.Евреинова, Н.Ф.Фогель и Долгорукий… …Мы, обитатели Ай-Тодора, находимся под наблюдением Вершинина, депутата Севастопольского исполнительного комитета морского подпоручика Жоржелиани и 17-ти матросов…
…Здоровье Ее Величества за последнее время совершенно поправилось. Она начала свои прогулки и ходит так быстро по здешней пересеченной местности, что я не могу за нею следовать. Ее Величество приводит нас всех в восторг тем достоинством, с которым себя держит. Ни одной жалобы на стеснительное, не снившееся Ей положение, в каком Она пребывает, спокойное и приветливое выражение, одним словом, такая, какою всегда была. Какою была Она некогда в Москве, в светлый день Своего коронования, какою бывала в снегах Абастумана и на банкетах la Buckingham Palais71, такою же была и здесь 14-го числа, когда мы с нескрываемым волнением поздравляли ее с днем рождения. Совершенно естественно и весело <она> выражала Свое удовольствие, что по случаю торжества к завтраку подали пирог, а к чаю - крендель и т.п. Такое Ее поведение немало подымает и наше расположение духа и помогает нам легче переносить тягости заключения и царящего уныния.
Ее Величество получает письма из Тобольска, от сына и внучек. Они пишут, что кое-как, наконец, устроились, и устроились довольно уютно, и что относительно даже лучше, чем это было в Царском Селе.
Как Вам известно, мы совершенно изолированы от внешнего мира, не можем никого принимать к себе; телефон снят. Эта мера применяется к нам с большею или меньшею строгостью в зависимости от бессмысленных и недобросовестных слухов, распространяемых подозрительными людьми, вроде того, что в Ялте открыт заговор монархистов, или, что из Тобольска Государь бежал в Америку и т.п. Оба комиссара очень хорошо знают, что подобные слухи ни на чем не основаны, но считают своим долгом (в наших интересах) как можно строже относиться к обитателям Ай-Тодора. Я уверен, что комиссары правы в своей осторожности, но тем не менее положение наше иногда бывает неудобное.
Ввиду изложенного, мы ничего положительного не знаем, что происходит вокруг нас в Крыму. По слухам татары в стремлении к самоопределению решили восстановить на полуострове ханскую власть и уже избрали будто бы кого-то ханом. Если это правда, то интересно было бы знать, как это событие может отразиться на живущих в Ай-Тодоре. Ведь мы живем в эпоху чрезвычайных неожиданностей и ежедневно приходится восклицать по-тифлисски: «Удивился, что случился».
О том, что происходит в столицах, мы знаем только по слухам и то очень мало. Газеты и письма получаем неаккуратно и с большим опозданием, так как они проходят через цензуру разных самочинных организаций.
В свободное время, пока я нахожусь у Ее Величества (а именно утром до 121/2 ч. и после завтрака от 2 до 71/2 ч.), провожу в чтении книг, которые привез с собой».
«В те жуткие времена мы, «крымские затворники», очень сроднились, - вспоминала в свою очередь графиня Менгден. - Конечно же, между нами возникали трения, а то и гром с молниями. Как без этого? Мы вели странное существование. Под стражей! Никто из пленников не мог принимать никаких решений. Мы не получали сообщений извне и не имели права подать какие-либо вести о себе. Временами до нас все же кое-что просачивалось через прислугу, которая хоть как-то могла сообщаться с внешним миром. Но эти «скомканные» новости только напрягали наши и без того натянутые нервы. Мы все были заняты одними и теми же мыслями, озабочены одним вопросом: «Чем это закончится?» Часто вспоминали слова князя Шервашидзе: «Умрите с достоинством!» - мы вполне готовы были это сделать.
День за днем сидели на месте и ждали, и ждали. Читать было нечего, так как те книги, которые здесь находились, мы знали уже наизусть, а получить новые не представлялось возможности.
- Вы полагаете, можно было проводить время за какой-либо ручной работой?
- Да, Императрица захватила с собой шерстяную пряжу, из нее она связала нам всем варежки. Мария Федоровна занималась вязанием, пока хватало ниток, но скоро они закончились. Было совершенно немыслимо купить материю или нитки - все это стоило слишком дорого. За моток ниток для шитья надо было заплатить 50 рублей (100 датских крон). И когда мне однажды понадобился кусок бархата для воротника, за него попросили 500 рублей, о такой сумме я и мечтать не могла.
Располагали ли мы средствами? Нет, конечно. Это являлось очень щекотливым пунктом. То, с чем приехали, со временем было полностью истрачено. Императрица не хотела принимать деньги от сменяющихся правительств. Однако то и дело появлялись люди, желавшие помочь Марии Федоровне. А она, в свою очередь, приходила на помощь нам. Однажды, когда у меня и копейки не осталось, я решила продать бриллиант, закрепленный в эмблеме придворной дамы с шифром «М.А.». Но я не успела вытащить камень из оправы, так как получила от Императрицы конверт с деньгами.
С одеждой тоже начались проблемы. Но поскольку Императрица не стеснялась ходить в заштопанном платье, то и остальные могли это делать. Подошву чулок мы «подбивали» материей, а обувь ремонтировали чем-то, вроде линолеума, так как кожи было не найти.
И с питанием пошли перебои. Еды имелось мало, к тому же, качество пищи было очень низким. Масло напоминало вазелин и пахло бензином. Хлеб был грубым, темным и кислым. Кофе мы готовили из жареных желудей, а чай из шиповника.
Но и в те дни случались счастливые минуты и счастливые обстоятельства, придающие силы. Во-первых, как я уже говорила, нас радовала природа. Живописные виды, чистый воздух, купания в саду. Я просто наслаждалась возможностью прыгнуть в воду и утопить в ней, хотя бы на короткое мгновение, все свои тревоги. А самым большим спасением для нас тогда была Императрица. Мария Федоровна являла собой замечательный пример самообладания, силы духа, чувства собственного достоинства. Тем самым, она не позволяла нам поддаться отчаянию, раздражительности, страху. Паники не было даже в самые неприятные моменты».
В Ай-Тодор в начале лета 1918 года прибыл едва оправившийся после полученных в Ледяном походе ранений поэт капитан Павел Булыгин. Одержимый идеей спасения своего монарха, офицер предложил Императрице свои услуги. С ее благословения он отправился в Москву, где собрал группу офицеров для рискованной экспедиции по вызволению из заточения Царской Семьи. Однако, ЧК удалось направить ее по ложному следу. Чувствуя неладное, Павел Петрович отправился на разведку в Екатеринбург. Здесь его схватили прямо на вокзале и поместили в тюрьму. Однако, через десять дней поэту удалось бежать. Совершенно больной, Булыгин сумел добраться до ярославской деревне, где жила бывшая горничная его матери и ее муж, приятель Павла в детские годы. После выздоровления он отправился в Петроград, где предложил повторить попытку освобождения Царской Семьи группе монархистов, связанных с немцами. Но услышал в ответ: «Еще рано». Между тем, было уже поздно. 17 июля 1918 года Царственные Мученики были убиты.
Вернувшись в Крым, Павел Петрович был назначен Марией Федоровной начальником ее и других членов Императорской фамилии личной охраны. «Возвратясь из Екатеринбурга, я посетил Вдовствующую императрицу во дворце Харакс в Крыму, чтобы сообщить обо всем слышанном мною относительно судьбы Царской фамилии, находящейся в большевистском плену, - вспоминал Булыгин. - Я был ошеломлен тем полностью беззащитным состоянием, в котором нашел дворец Вдовствующей императрицы. Крым в тот самый момент был оставлен немцами на сомнительную милость большевиков, рассадником которых были Севастополь и Симферополь. Поэтому я, с совершенным почтением, уверил Ее Величество, что скоро вернусь в Харакс с охраной, и был счастлив услышать ответ Императрицы: «Я всегда знала, что Булыгины преданы мне». Молодой офицер наладил офицерскую охрану дворцов Харакс, Дюльбер, Ай-Тодор и Ливадия, а затем отбыл в Сибирь, получив задание Государыни выяснить определенно судьбу ее сына и его семьи.
За то время, пока Булыгин находился в Сибири, разделив крестный путь разгромленной колчаковской армии, Императрице пришлось покинуть Крым, спасаясь от большевиков. «Я испытываю тяжкое и к тому же горькое чувство из-за того, что мне таким вот образом приходится уезжать отсюда по вине злых людей!.. - писала она. - Я прожила здесь 51 год и любила и страну, и народ. Но раз уж Господь допустил такое, то мне остается только склониться перед Его волей и постараться со всей кротостью примириться с этим».
Мария Федоровна с исключительным смирением и достоинством переносила испытания судьбы. На одной из страниц «Книги для ежедневного чтения», которую подарила ей мать ко дню свадьбы, она отметила фразу из послания апостола Павла римлянам: «Господь дает каждому нести крест по силам его»… Видимо, ее силы были в очах Господа чрезвычайно велики. Одного за другим она потеряла трех взрослых сыновей (ранее во младенчестве умер четвертый), пятерых внучек и внука. Переступив 70-летний рубеж была изгнана из страны, в которой прожила дольше полувека, и где прежде была любима всеми. Ее скорбями она продолжала жить и в изгнании… первые месяцы Мария Федоровна гостила у своей сестры, английской королевы-матери Александры. Здесь она присутствовала на панихиде по всем павшим в Мировой войне. «В большом здании было полным-полно народу, из англичан присутствовал лишь один Бьюкенен, - вспоминала Императрица. - Хор, состоящий только из офицеров, пел бесподобно... Служба была красивая и торжественная. Но с какой огромной горечью и печалью я думала о страшном числе наших безвинных людей, воевавших вместе с союзниками и отдавших в эти четыре года войны свои жизни! Теперь этот факт совершенно игнорируют и не придают этому никакого значения. Для них Россия больше вообще не существует».
Когда вчерашние союзники праздновали «свою» победу над Германией, не вспоминая о России, и под окнами Марии Федоровны шли торжественные демонстрации, она с болью записывала: «У меня сердце разрывается от восторженных криков толпы за моими окнами. Как тяжело оказаться в стороне от всего этого и не принимать участия в торжествах».
Англичане, сперва активно участвовавшие в организации февральской революции, а затем оставившие на гибель Николая Второго и его семью, которым король Георг отказал в приюте, не погнушались и мародерством. После смерти вдовы Александра Третьего ее драгоценности, которые она чудом смогла вывезти из России и не продавала, несмотря на нужду, так как среди них были подарки мужа и свекра, оказались в собственности Винздоров. В диадемах и колье русской Царице не раз появлялись и Елизавета Вторая, и герцогиня Кентская…
В Англии Государыня прожила недолго. Ее последние годы прошли на родине, в Дании. «Когда мы с Императрицей оказались в Дании, я стала отправлять сестре небольшие посылки с едой. Но, к сожалению, то, что было в посылках, частенько вынималось по пути, - вспоминала графиня Менгден. - Вы спрашиваете, что я могла посылать Евгении, если приехала в Данию без шиллинга в кармане? Действительно, я не сумела бы ничего выделить своей бедной сестре, если бы не Императрица! Годы, болезни, беды - все земные испытания оказались бессильны изменить ее натуру. Мария Федоровна продолжала оставаться поразительно сердечным человеком. Она никогда не переставала заботиться о ближних. Императрица помогла мне открыть небольшой магазин, торговавший парижскими туалетами, парфюмерией, косметикой и мылом. Бывший командир «Полярной звезды», Князь Вяземский, жил в Копенгагене на Бергенсгеде у двух дам. Эти дамы были очень благожелательно настроены по отношению ко мне. Они выделили комнату, где я с Княгиней и молодым Князем Василием два раза в неделю устраивала продажи, после того, как получила на это разрешение от властей. Товары мне поставляли Князь Юсупов с женой, открывшие в Париже большое ателье «Ирфе» (сейчас оно уже больше не существует). Императрица очень интересовалась моим маленьким предприятием, и каждый день просила рассказать, как идут дела».
Мария Федоровна так и не смогла принять страшной правды, что ее возлюбленного сына, внука и внучек больше нет на свете. До конца дней она продолжала верить в их чудесное спасение, не пожелав принять у следователя Соколова собранное им досье и найденные на вещи мучеников, запретив служить панихиды по Государю. Когда Великий князь Кирилл Владимирович провозгласил себя Императором, она резко осудила этот шаг. «Вы должны понять, насколько я была и все еще остаюсь в мучительном состоянии из-за всех печальных событий прошедших недель, после манифеста, изданного Кириллом Владимировичем, - писала она княгине Александре Оболенской. - Это ужасно и какие новые смятения он посеял в уже измученных душах! Надеюсь, что мой ответ Николаю Николаевичу был правильно понят... я убеждена, что мои любимые сыновья живы, и потому я не могу никому позволить занять их место! Все эти письма, которые я получаю, написаны не для того, чтобы меня успокоить. Это все равно, как если бы мне вонзали кинжалом в сердце. Я молю Господа прийти нам на помощь и указать нам истинный долг каждого из нас. Кирилл Владимирович написал мне, прося моего благословения, но он даже не дождался моего ответа, потому что в тот же день его манифест уже был напечатан во всех газетах».
Императрица черпала силы в вере. «Я завидовал своей теще, - признавался Великий князь Александр Михайлович. - Ее слепая вера в истинность каждого слова Писания давала еще нечто более прочное, нежели просто мужество. Она была готова ко встрече с Создателем; она была уверена в своей праведности, разве не повторяла она все время «на все воля Божья!»
В Дании к Марии Федоровне чудесным образом вернулось подаренное матерью и конфискованное при обыске в Ай-Тодоре Евангелие. Книгу случайно увидел в Москве в букинистическом магазине датский дипломат, выкупил и переслал владелице. Долгие часы проводила Императрица над чтением Писания, держа в руках материнское Евангелие она и скончалась 13 октября 1928 года.
Советский посол Кобецкий злорадно рапортовал наркому иностранных дел Литвинову: «Похороны бывшей царицы Марии Федоровны были, по желанию короля, организованы как «семейное событие”. Из дипломатов приглашен был только дуайен. Вообще король и МИД проявили в этом случае по отношению к нам полную корректность: нигде не было вывешено ни одного старого русского флага, эмигрантам-офицерам было запрещено стоять в почетном карауле в мундирах и т.д. Друг эмигрантов, латышский генконсул датчанин В.Христиансен вывесил было трехцветный флаг, но мы позвонили в МИД и флаг был убран… Смерть старухи, несомненно, будет способствовать дальнейшему разложению местной белой колонии. Большинство газет по поводу похорон писало, проливая слезы умиления, что это похороны старой России».
Между тем, русская эмиграция горько и на редкость единодушно скорбела по своей Императрице - последнему незыблемому и бесспорному живому символу подлинной России. Догорела свечка воску чистаго. Потух огонек. Угасла жизнь Царицы-Матушки. Осиротели многомиллионные дети русские… - говорил на панихиде духовник усопшей протоиерей Леонид Колчев. - Русь Святая, слышишь ли ты наши здесь надгробные рыдания, наши песни погребальные? Видишь ли ты этот гроб с останками Той, Которая делила царственные труды Своего Августейшего супруга великого Миротворца императора Александра Третьего? Увы, скована Русь цепями рабства, самое имя ее уничтожено, поэтому лишь сравнительно немногие имеют возможность лично поклониться гробу Новопреставленной…
Не смущайся этим, мать наша Царица. Исключительный жребий выпал на долю Твою. Бог возвел Тебя на самую вершину земного величия, но и там Ты оставалась человеком, удел которого скорби и страдания. Не спасет от них и корона царская…
 Много горя и всяких лишений пришлось испытать Тебе на Твоем долголетнем жизненном пути. Слабая телом, но сильная духом, ты всегда сохраняла мужество, неизменно верила в торжество правды и истины. Этот пример Твой воодушевляет нас, это дух Твой хранится и в наших сердцах. Все это служит залогом грядущего возрождения нашей дорогой Родины.
Не судил Тебе Господь дождаться здесь на земле того радостного дня, но оттуда - с вышины Тебе будет видней. Настанет день и Ты увидишь упавшие цепи кровавого гнета, храмы, переполненные горячо и свободно молящимся народом, крестные ходы с целым лесом хоругвей и многочисленными иконами, Ты услышишь гул колоколов и ликование народа Твоего, торжествующего победу правды и истины.
Вот тогда по всему лицу земли родной народ русский, народ православный коленопреклоненно воспоет Тебе и всем умученным членам Твоей Царственной Семьи «со святыми упокой»…
…Прощай, Мать наша Царица, и в лице моем прими земной поклон от всего верноподданного Тебе народа».

Елена Семенова
Русская Стратегия