«Оставиша мя чада зверям на снедение».

(«Житие». Аввакум)

 

Михаил Бакунин, революционер и анархист, отсидевший в сибирской ссылке почти четыре года и бежавший из неё за рубеж, оставил потомкам свой «Катехизис революционера». В этом кратком наставлении, точном и прямом как росчерк пули,Бакунин провозгласил: «Революционер есть человек обречённый. Он должен порвать с законами и условностями цивилизованного мира, презирать общество, быть к нему беспощадным…».

Серьёзный документ, ничего не скажешь! Умещавшийся на одной страничке, истёртый до дыр, он был обнаружен в кармане Клюева, когда того арестовали впервые при советской власти… Помогло вмешательство Крупской, мятежного поэта вскоре отпустили. Но так ли уж революционен был на то время сам Клюев? И зачем ему было носить в кармане бакунинский «Катехизис»?

Мы знаем, как принял он революцию 1917 года. Поначалу – восторженно, ошибочно предполагая в ней воплощение идеи крестьянского социализма, который был провозглашён в его поэзии как «берестяной рай» и мужицкое царство. Он и Ленина чуть позже наградит в своих стихах, назвав его «игуменом мужицко-раскольничьей России». (Цикл «Ленин» и «Сермяжные советские власти»). Поэт надеялся, что «грозовый Ленин» возлюбит «пестрядинный клюевский стих»…

Но вождь остался равнодушен к пестрядинной тканине Клюева. Вождю была больше по душе позиция Маяковского, хотя и в ней он видел прежде всего не поэзию, а мощную агитацию «в пользу советской власти».

А что же Клюев? Он с 1918 года член партии большевиков, через три года из неё изгнанный, как и прежде противопоставляет свою деревню городу: «Маяковскому грезится гудок над Зимним, а мне, песнетворцу, радеть ли о кранах подъёмных?»

 

Я люблю цыганские кочевья,

Свет костра и ржанье жеребят.

Под луной как призраки деревья

И ночной железный листопад…

 

Я люблю кладбищенской сторожки

Нежилой, пугающий уют,

Дольный звон и с крестиками ложки,

В чьей резьбе заклятия живут…

 

Зорькой тишь, гармонику в потёмки,

Дым овина, в росах коноплю.

Подивятся дальние потомки

Моему безбрежному люблю…

 

Но суровой стране, вздыбленной всеобщим пожаром, такой любви, особенно – к цыганским кочевьям, было уже мало… В сентябре 1922 года в газете «Правда»(№224) появляется статья Льва Троцкого под названием «Внеоктябрьская литература», в которой автор практически выбьет из рук Клюева его поэтическое оружие:

« Духовная замкнутость и эстетическая замкнутость деревни явно на ущербе. На ущербе как будто и Клюев.»...  Клеймо «кулацкий поэт», навешенное на него, теперь он будет носить до конца жизни.

И тут же (по заказу, конечно!)  является на свет рецензия некой Н.Павлович: «…врага нужно знать и смотреть ему прямо в лицо…».

С целью разоблачения мистицизма «пахотной идеологии» Клюева (во как! – В.М.) следом выходит книга В.Князева «Ржаные апостолы. Клюев и клюевщина»… Заранее уже знавший о подготовке этой книги в печать, Николай Клюев пишет Есенину: «…порывая с нами, Советская власть порывает с самым нежным, с самым глубоким в народе!...».

Надо отметить, что из-за этой травли поэта  всего три вещи – «Плач о Сергее Есенине, «Деревня» и «Заозерье» были опубликованы при его жизни. И только через  п о л в е к а  после  гибели появились на свет его поэмы и стихи, перешагнув через целое поколение читателей…

Что же касается главного закопёрщика травли новокрестьянских, тот, годы спустя, навсегда убудет за границу. В своих последующих мемуарах Троцкий выразит активную неприязнь «тенденциям национально-деревенской ограниченности в России». И далее: «… международная интеллигенция» всегда остро чувствовала «крестьянскую неторопливость там, где необходимо было действовать быстро и решительно»… в результате чего было бы «гораздо меньше человеческих жертв».

Трудно сейчас судить, что подразумевал Троцкий под этой жертвенностью. Но, наверное, не так уж и случайно главный раввин Московской синагоги Лейб Медалье спросил у него в ту пору, зачем он вдруг явился в храм Божий?

- Если ты пришёл заказать кадишь (поминальная молитва. – В.М.), давай полный список и помни: делал революцию Троцкий, а расплачиваются за это тысячи Бронштейнов…                 

Говорят, из Севастополя, перед своей высылкой на остров Принкипо в Эгейском море, где с давних пор процветала большая еврейская община, Троцкому помогли связаться по телефону со Сталиным:

- Почему пароходом? У меня же морская болезнь!

-Плыви спокойно, из каюты не высовывайся, сам знаешь, почему.

- Понимаю, тише едешь, дальше будешь?

- Я бы сказал так: «дальше едешь, тише будешь»…

Вся эта сценка сошла бы за анекдот, но очень уж в ней всё органично, в духе той эпохи и очень похоже на Сталина с его убийственными шутками. Оставим всё без изменений!

Необходимо отметить, что в последующих предисловиях к сборникам Николая Клюева, нет-нет, да и проскочит мысль о том, что в своей упорной борьбе с режимом он терял свои поэтические струны… Но вот, читаю воспоминания Анны Андреевны Ахматовой, последние в её жизни: «…он прислал мне четыре стихотворения. Три из них забыла совершенно, четвёртое помню наизусть: Гумилёвой –

 

Мне сказали, что ты умерла

Заодно с золотым листопадом

И теперь лучезарно светла,

Правишь горним, неведомым градом.

Я нездешним забыться готов,

Ты всегда баснословной казалась

И багрянцем осенних листов

Не однажды со мной любовалась.

Говорят, что не стало тебя,

Но любви иссякаемы ль струи?

Разве зори – не ласка твоя,

И лучи – не твои поцелуи.

 

Дальше Анна Ахматова пишет: «Это, конечно, не мне… Но я уверена, что у него была мысль сделать из меня небесную градоправительницу, как он сделал Блока «нареченным Руси»…(26 марта 1964 г.).

Не будем сомневаться, это стихотворение, очень похожее на возвышенный романс, запоминается сразу.          А, может быть, оно давно переложено на музыку? «Небесная градоправительница»… Звучит!..

Узнав от друзей о том, что Клюева больше нет, Ахматова так и не заснёт до утра в эту душную ташкентскую ночь, а потом на чистой странице школьной тетради появится начало будущего стихотворения: «Непогребенных всех – я хоронила их,//я всех оплакала, а кто меня оплачет?»…

Думаю вот о чём: известно свыше 60 писем опального протопопа Аввакума, дошедших до нас. В своих посланиях  царю Алексею Михайловичу он называл того не иначе, как «блядин сын». Терпел повелитель земли русской! Потому и письма эти дошли до нас, хоть автор их был сожжён заживо… А вот писем Павла Васильева, Андрея Платонова, Клюева, Мандельштама и других репрессированнных поэтов и писателей сохранилось мало. Что, они редко общались с волей? Нет, конечно.

«Арестованное слово, - писал Виталий Шенталинский в книге о Николае Клюеве и Андрее Платонове, - во многом “ д л я  н а с  у ж е  н а в с е г д а   п о т е р я н о,   п р е в р а щ е н о  в  п е п е л  и  д ы м “. Это слово методически уничтожал всесильный режим. И только часть этого наследия, составляющего по существу нашу  историю, сохранилось у родственников и друзей. Но и в этих посланиях из-за решётки, следователи, читая их, вычёркивали целые фразы.

Вот и в двух письмах из Томска, накануне своего расстрела, Клюев упоминал об Аваче – вулкане и сопке как о предвестнице всех его бед… Вычеркнули! А вдруг это слово звучит как пароль?.. Одно из них было адресовано другу, учителю истории Николаю Ильичу Архипову в Петергоф… Пароль, не пароль, а друга  арестовали и допросили с пристрастием в присутствии жены…

Тут требуется пояснение. Выйдя на свободу, Клюев был плох, болели суставы ног, отнималась рука. И он остался пока в Томске. Наступал 1937 год. Кто-то из ссыльных навесил ему точный ярлык: «Год – мясорубка».

В каждом городе, каждом районе, области и крае требовались новые жертвы для красного Молоха. В том же Томске кандидатов в политические преступники хватало с избытком. Не было на ту пору только одного – преступной организации, которую необходимо было выдумать! А это – шпалы и ромбы в петлицы, ордена на грудь.

И выдумали! Грандиозная фальсификация эта у сибирских контрразведчиков превратилась в «Союз спасения России»… Первую скрипку в задуманном спектакле должны были сыграть, в начале 30-х сосланные в Томск, ленинградский архитектор, князь Андрей Владимирович Волконский и его супруга, княгиня Елизавета Александровна.

Между прочим, высчитать, в каком колене они приходятся роднёй первым Волконским, декабристам, оказалось делом затруднительным. Автор этих строк пытался разобраться и тут же запутался в списке полутора тысяч князей и княгинь Волконских. Короче говоря, лучше согласиться с сайтом Тамбовской областной научной библиотеки им. А.С.Пушкина (Тамбовский библиотечный портал), что «дворяне – все родня друг другу».

Не поэтому ли при пресловутом царском режиме хоть и изгоняли в далёких рудниках мысли о свободе, но не истребляли поголовно целые фамилии? А вот в жесточайшие времена революционных репрессий, начиная с самого царя, старались выкорчевать фамилии целых поколений. У этих Волконских, проживавших тогда в Томске, не осталось в живых прямых потомков. Не осталось их и у Николая Клюева, Осипа Мандельштама, Павла Васильева и многих других писателей и поэтов, шагнувших на новую Голгофу.

…  Итак, руководитель «Союза спасения» в Сибири найден! Кто бы сомневался? Конечно, это князь Волконский. Княгиня, естественно, его помощница. Факты?  Да, пожалуйста!... Купили себе двухквартирный домик на краю города в целях конспирации. Дальше только ипподром и кладбище. Княгиня получает письма из Мюнхена, где проживает её сестра Евгения Лихонина. Сестра осуществляет ей материальную помощь через ТОРГСИН (специальные магазины торговли с иностранцами).

А князь недавно встречался с приезжавшим в Томск датским подданным, который служит на международном телеграфе во Владивостоке и передал князю какую-то посылку. Этот Гансен, скорее всего, подходит на роль белогвардейского, или японского связного…

В краевом ОГПУ Новосибирска потирают руки: вот – вот капкан захлопнется! Осталось пополнить эту организацию главным идеологом и рядовыми членами… На свою беду немощный Клюев всё ещё не может выехать из города. Его тут же вновь арестовывают и под маркой идеолога «Союза спасения России» водворяют в тюремную больницу… И всё же удобно возведённая пирамида эта чуть не дала трещину: подвёл князь, неожиданно скончавшийся накануне.

И пришлось сибирским контрразведчикам срочно переставлять кубики  в их шаткой постройке. На самый верх пирамиды переместили графиню, её подручным поставили Клюева. А за ночь подняли с постелей около пятидесяти преподавателей томских вузов, препроводив их за решётку… Всё! Оставалось скомандовать: «Музыка, туш!»

И Москва скомандовала: вместо музыки  р а з д а л и с ь   р е в о л ь в е р н ы е  в ы с т р е л ы.

Томский писатель Лев Пичурин очень точно охарактеризовал историю  грандиозной фальсификации ведомства Малюты Скуратова: «Этот мощный антисоветский заговор ещё ждёт и своего исследователя, и, быть может, своего Шекспира»…

На письмах Николая Алексеевича Клюева непосредственно из Нарыма, а потом и из Томска, наверное, не стоит здесь останавливаться. Они сейчас широко известны, печатались в журналах, выложены в Интернете. Уверен, что половина из них ещё ждёт своих исследователей и изыскателей.

В последнем своём произведении (в последнем ли? - В.М.), не сразу найденном и, казалось, навсегда утраченном – «Песнь о Великой матери», - поэт говорит с нами доверительно, заглядывая в будущее:

 

Кто пречист и слухом золот,

Злым безверьем не расколот,

Как берёза острым клином.

И кто жребием единым

Связан с родиной – вдовицей,

Тот слезами на странице

Выжжет крест неопалимый

И, таинственно водимый,

По тропинкам междустрочий,

Красоте заглянет в очи.

 

Что ж, тот священный огонь, который вместе с христианством “перешёл на Русь от высоких светильников Эллады и Византии”, неопалимо горел в душе замученного поэта, всегда верившего, что «не железом, а красотой купится русская радость!»

…Выползая из беспамятства и снова впадая в него, он шептал ничего не понимающему тюремному врачу о какой-то предвестнице, которая в день кончины его взметнёт к небу пудовые камни, и что душа какой-то мученицы найдёт свою сопочку и успокоится…

А бывают ли вообще спокойны души, долго ищущие то, чего нет на белом свете?