В истории целого мира и всего человечества,
кроме священной истории Ветхого Завета,
не найти столь видимого и самим народом
сознанного непосредственного управления
Промыслом Божиим исторических судеб
народа, как в бытописании Руси Святой.
А.А. Царевский
В рамках русской культуры Серебряного века обычно остается почти незамеченной такая важная её составляющая, как историческая наука, которая в этот период приобрела мировое значение и дала целую плеяду выдающихся представителей. Некоторые из них в своих исследованиях непосредственно воплощали духовные искания, свойственные всем выдающимся личностям Серебряного века, но воплощали их в виде исследований прошлого – тех эпох мировой и русской истории, которые были наиболее созвучны их времени.
Среди таких выдающихся историков, рожденных Серебряным веком, в первую очередь следует назвать тех, кто были одновременно и мыслителями: это Л.П. Карсавин, Ф.Ф. Зелинский, Г.П. Федотов, П.М. Бицилли. Были и историки, которые не писали философских и культурологических работ, но в своих исторических исследованиях воплотили и многие идеи философии Серебряного века: И.М. Гревс, В.И. Герье, О.А. Добиаш-Рождественская и др. К деятелям Серебряного века следует также отнести и В.О. Ключевского как мыслителя, глубоко понимавшего духовные факторы истории, что особенно ярко отразилось в его очерках «Значение преподобного Сергия для русского народа и государства», «Добрые люди Древней Руси» и др. В свою очередь, евразийцы были выдающимися историками-мыслителями, обосновавшими суверенитет русской цивилизации на основании естественно-исторических факторов и понимания Православия как важнейшего фактора русской истории. Особую значимость имеют такие концептуальные работы, как «Наследие Чингисхана» Н.С. Трубецкого, «Два подвига св. Александра Невского» Г.В. Вернадского, «Евразийство» П.Н. Савицкого и «Древняя Русь и великая степь» Л.Н. Гумилева. Они являются вершинами исторической мысли Серебряного века, воплотившими его творческий дух.
Вместе с тем, до настоящего времени остается малоизвестным и почти не изученным наследие ряда авторов эпохи Серебряного века, которые очень глубоко исследовали христианские основания русской истории, в первую очередь, Н.Д. Тальберга и А.А. Царевского. В данной статье будет кратко рассмотрено наследие последнего как имеющее большую актуальность.
Алексей Александрович Царевский (1855 – после 1928) – профессор Казанской духовной академии, духовный писатель, историк и богослов, мало известен современному читателю. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона в 1903 году о нем давались такие сведения: «Родился в Тамбовской губернии в семье священника… Его брат Александр, в 1900 году стал епископом Василием. В 1874 году окончил курс Тамбовской духовной семинарии по I разряду, и направлен в Киевскую духовную академию. Был привлечен к дознанию, возникшему в начале 1877 года в Ярославле, по делу о преступной пропаганде в Ярославле и Костроме (дело Н. Антушева и др.), по обвинению в чтении запрещенных книг и в недонесении. В 1878 году завершил образование в Казанской духовной академии со степенью кандидата богословия с правом на получение степени магистра без нового устного испытания. Занимал кафедры славянских наречий и истории иностранных литератур, а затем перемещён на кафедру славянского языка, палеографии и истории русской словесности» [7]. О жизни А.А. Царевского после 1917 года ничего не известно, но в большинстве энциклопедических статей о нем год его смерти указывается как «после 1928», то есть, видимо, имеются какие-то упоминания о нем в этот период. Однако эти упоминания до сих пор не опубликованы, поэтому в ряде статей его дата смерти не указана вовсе.
Отдельно изданные главные его труды: «Посошков и его сочинения» (М., 1883); «И. Т. Посошков в истории русского прогресса» (СПб., 1883); «Зеркало очевидное. Памятник русской полемической литературы начала XVIII стол.» (Казань, 1883); «Значение просветительных трудов св. Кирилла и Мефодия в славяно-русской жизни и истории» (Казань,, 1885); «Св. Иоанн Дамаскин как православный богослов и церковный христианский песнопевец» (Казань, 1891; 1901); «Саровская пустынь в её прошлом и настоящем» (Казань, 1893), «С. Я. Надсон и его поэзия мысли и печали» (Казань, 1895); «Счастие человеческое и его источники» (Казань, 1897; 1898); «Светлое Христово Воскресение и празднование его в церкви православной» (Казань, 1897); «Идеализм как насущная потребность настоящего времени и поэзия как средство к подъему идеализма» (Казань, 1897); «Значение православия в жизни и исторической судьбе России» (Казань,, 1898); «Религия христианская как источник радостей и счастия человеческого на земле» (Казань, 1899); «Православное русское духовенство по мыслям и идеалам И. Т. Посошкова» (анализ открытых VII-IX глав “Завещания Отеческого” Казань, 1899); «Гоголь как поэт и мыслитель-христианин» (Казань, 1902); «О священной поэзии православного христианского богослужения» (Казань, 1902), «Патриарх Гермоген в его служении бедствующему отечеству» (Казань, 1907).
Как видим, А.А. Царевский был ученым энциклопедического склада – его интересы простирались от церковной и гражданской истории до истории литературы, богословия и литературной критики. С этим сочетался талант лектора и педагога: «Он был оратор, и это опять-таки резко выделяло его из ряда других профессоров. Естественно, всё это импонировало студентам, и он был у них в числе уважаемых и почитаемых профессоров… Читая лекции по истории русской литературы, А. А. входил в свою родную “стихию”. Читал он эти лекции не бесстрастно, а сквозь призму своего политического мировоззрения, правда, не оформленного по какой-либо программе, но остановившегося где-то около славянофильства, т. е. консервативного» [1]. Последнее замечание важно, указывая на его политическое мировоззрение.
Намного раньше Н.Д. Тальберга (1886-1967), чьи труды в основном выходили уже в эмиграции, А.А. Царевский, в отличие от всех историков той эпохи, работавших в рамках «теории прогресса», смотрел на историю совсем иначе – так, как на неё смотрели средневековые летописцы – с библейской точки зрения: как на историю воцерковления народов. Этот взгляд можно определить как экклезиоцентрический; в частности, история России для такого взгляда, – это история защиты Россией Православия. Все остальные содержания и факторы исторического процесса подчинены этому главному и оцениваются именно с этой главной точки зрения.
Общие историософские воззрения А.А. Царевского были изложены им в работе «Православие, как единая в мире истинная и спасающая религия», которая представляла собой развернутый текст публичной лекции. В первую очередь, он формулирует общий смысл мирового исторического процесса следующим образом: «Православным христианством весь мир был обновлен… Не измененным пока, до второго Христова пришествия, остался и весь порядок мировой и человеческой жизни. С одной стороны дух злобы, лишенный отселе всецелой силы и власти над человеком, не был сражен окончательно и оставлен ещё в возможности сеять в мире свои плевелы; с другой стороны и человек, получивший полную возможность спасения, не был изменен в своем существе и природе: ему оставлена его свобода, вольная направляться к добру и ко злу, на путь спасения и на путь погибели» [6, с. 9].
Таков общий духовный закон исторического процесса: ход истории в первую очередь определяется актами нравственного людей выбора между добром (т.е. исполнением евангельских заповедей) и злом (неисполнением их), а все другие процессы уже производны от этого. Таково христианское понимание законов истории, которое было забыто большинством ученых, искавших в истории в первую очередь так называемое «объективные причины» процессов. В действительности же, «объективные» обстоятельства создаются самими людьми, т.е. онтологически вторичны по отношению к духовным актам.
Очень характерный пример действия духовных законов истории А.А. Царевский усматривает в самом возникновении великой России, которое произошло именно в тот момент, когда мировое Православие стояло на грани уничтожения его врагами с Запада и с Востока:
«по естественным человеческим соображениям, предстояло что-нибудь одно из двух: или Православная церковь греческая должна была подчиниться западной, своею жизнию туда именно перейти, т. е., иначе говоря, погубить свое Православие в ереси католичества, или же, не изменяя истине, погребсти жизненность и деятельную силу свою у себя дома, под гнётом турецко-мусульманским. Вышло, однако, ни то и ни другое, а вышло третье, т. е. нечто совершенно неожиданное, новое, совсем в человеческие, земные соображения и не входившее: в это страшное, роковое для Православия время, как бы чудодейственно, как бы из ничего, Господь воздвигает новый кивот для своего завета, новый ковчег для сохранения миру своей святыни, – воздвигает из совершенно безвестного, дотоле неведомого и дикого племени могущественную народность, из которой также вдруг, сразу, также как бы чудодейственно, и образует свою верную церковь. Эта новая народность – наша славяно-русская; этот новый кивот нового завета Господа с человечеством – наша церковь Православно-русская» [6, с. 19].
Столь смелое сравнение России со Скинией Завета в данном случае вполне оправданно, поскольку Россия здесь рассматривается не просто как эмпирическое историческое явление, но в её миссии хранителя истинной веры – Православия. В этом смысле она может сравниваться с ветхозаветным хранилищем скрижалей Завета – не только метафорически, но и по сущности. Таково христианское понимание смысла исторических явлений.
А.А. Царевский объясняет, почему России удалось выполнить такую высочайшую историческую миссию. «Россия, – писал он, – в истории целого человечества представляет явление поистине знаменательное и в высокой степени поучительное: такого разительного примера столь неразрывного взаимодействия жизни и безопасности государственной с жизнью и безопасностью церковной, как видим здесь, не даёт нам ещё никакая история и ни одного народа» [6, с. 20]. Такая неразрывная связь истории Церкви и истории русской государственности, при которой одна не могла существовать без другой, означает экклезиоцентричность русской истории.
Такая же связь – но в её негативном и разрушительном выражении – существовала и на Западе, где произошло отступление от Православия: «раз ставши на путь заблуждений, как, незаметно для себя, далеко ушла уже в этом направлении западная церковь! Начав только с нескольких немногих догматических отступлений от вселенского Православия, католичество может похвалиться теперь целою новоизмышлённою догматикою, в которой, как своего рода перлы человеческого лжемудрствования» [6, с. 26]. Здесь А.А. Царевский вновь возвращается к формулировке общего духовного закона исторического процесса, но уже в его конкретном выражении, связанном с отступлением человека от Бога и его последствиями:
«Раз отделившись своевольно и самонадеянно от вселенской православной истины и допустив явные нарушения последней, западный христианский мир в тысячелетие своей особной жизни постепенно лишался сдерживающего авторитета истины и теперь в массе большинства своего совсем теряет истину, – таким образом, оказывается на пути к гибельнейшему духовному падению. Без религии в людях нет и не может быть истинной, прочной и одухотворенной нравственности; теряя с религиею в себе все божеское и человеческое, насильственно омрачая в себе образ Божий, при видимом даже может быть блеске земной культуры, люди совершенно естественным путём превращаются только в самых умных и оттого ещё более опасных зверей, которые как бы инстинктивно мстят за своё духовное унижение и, являясь тягостными для себя, ещё более страшны бывают для других. Самый узкий эгоизм, самое крайнее своекорыстие становится единственным законом их поведения… Не превращается ли теперь на наших глазах и с каждым днём всё более и более большинство западноевропейских христиан в какие-то бездушные, ходячие только машины, все таланты свои, зарывающие в землю и только в земное, все силы и способности свои, посвящающие на служение исключительно только эгоизму, корысти, наживе, прибыли?» [6, с. 29-30].
История сама становится обличителем западных христиан как еретиков, поскольку последствия их отступления от Православия были не только в сфере духа, но выразились во всем ходе их эмпирической истории:
«история, в отношении к западному христианству, является как раз наоборот, злейшим его врагом, неопровержимым и опаснейшим изобличителем. Не говоря уже о сохраняемом в этой истории памятовании первого незаконного и неправого отпадения католичества, вся дальнейшая история последнего сколько хранит на страницах своих преступного, греховного, совсем не христианского! Сколько и каких злодеяний не было там совершено из-за религии, каких только насилий и злоупотреблений не допущено было над святым именем христианства!.. Такие ужасы и жестокости, как например Варфоломеевская ночь, доселе остаются беспримерными в истории человечества. Наконец, сами недосягаемее для обыкновенных смертных “непогрешимые” главы западного христианского мира, достойнейшие представители католического клира и своей паствы, папы в течение целых столетий служили действительно едва досягаемым образцом нравственной распущенности и порочности» [6, с. 31].
Вместе с тем, А.А. Царевский оптимистично смотрит на возможность возвращения Запада к Православию. Первые ростки этого процесса он усматривает в XIX веке среди западных богословов: «добросовестнейшие из них давно уже обращают свое внимание на Православный восток, с великим уважением говорят о Православии, узнают в нём истинное христианство, а некоторые из них, оставя свое упорство, даже сами принимают Православие. Без всяких усилий с нашей стороны (в чём справедливо можно упрекать нам, православным, самих себя) без всякой намеренной пропаганды, само Православие, своею святою силою влечёт и располагает к себе тех из западных христиан и по преимуществу именно учёных богословов, которые имели случаи с ним ознакомиться. В ряду этих последних мы встречаемся с именами столь известных католических и протестантских богословов, каковы: Ветте, Дёллингер, Мишо, Сент-Поль, Курси, Пьюзей, Ньюман, Палмер, Вильямс, Кебль, Уатерланд Ниль и др.» [6, с. 37], – отмечает он.
А.А. Царевский далек от апокалиптических настроений и верит в дальнейшее торжество Православия в мире: «прожитые Православием почти девятнадцать веков для всякого не только верующего, а и вообще беспристрастного человека явно свидетельствуют, что пред лицом целого света, на глазах всего человечества совершилось величайшее историческое чудо: царство совсем не от мира сего, не только не располагающее никакими мирскими средствами, приманками, соблазнами, но решительно восставшее на мир и всё мирское, – царство уничиженное, бессильное в мире и как ничто и никогда ненавидимое и преследуемое миром – победило мир!» [6, с. 48].
Главной историософской работой А.А. Царевского стала его книга «Значение православия в жизни и исторической судьбе России», изданная впервые в 1898 г. в Казани. Она была найдена в библиотеке одного известного американского университета в 1980-ых годах русским ученым монахом о. Архимандритом Амвросием (Пагодиным) в Калифорнии. Отец Амвросий снял с нее ксерокопию и переслал в Монреаль, в Канаду, Митрополиту Виталию, Восточно-Американскому и Нью-Йоркскому, который её переиздал в 1986 г. В 1991 г. Научно-издательский центр «Альфа» в Санкт-Петербурге переиздал ее по новой орфографии, а в 1998 году она была вновь издана Зарубежной Церковью с разбивкой на небольшие параграфы – в качестве учебника для семинарий и самообразования. В аннотации этого последнего издания книга названа «уникальной», поскольку она, по словам автора аннотации, «является лучшим трудом на тему влияния православной веры на русскую жизнь и культуру. Книга написана 100 лет тому назад очень наблюдательным ученым. Она особенно ценная, так как дает нам взгляд на русских людей и Россию того времени. С тех пор прошло 100 лет, и Россия и русские пережили несколько катастроф, понеся колоссальные потери. Многое что изменилось, и сам русский человек тоже изменился, но все-таки, несмотря на все это, многое, что написано профессором Царевским, все еще применимо и относится и к нашему времени» [2, с. 3].
В редакционном «Введении» к этой книге предпосланы следующие интересные рассуждения издателей: «Каждый русский человек при встрече с иностранцами, в особенности с Запада, чувствует и замечает, что мы – русские – во многом отличаемся от них. Наше мышление, мировоззрение, характер, интересы и общие черты другие. Иностранцы тоже это подмечают и дают нам эпитеты вроде “сумасшедший русский” (crazy Russian), или “загадочная русская душа” или “каждый русский является религиозным философом” (every Russian is a religious philosopher) или просто “ты такой смешной” (you are so funny). Так в чем же дело? Разгадка русского человека в том, что Православная христианская вера воспитала его характер и стала основой его мировоззрения и культуры. Поэтому и разница между русским человеком и западным чаще всего бывает из-за того, что у русского подход бывает более христианский. Многие русские духовные отцы, а также и светские писатели и мыслители об этом говорили и писали. Но все это было коротко или просто отдельные мысли и намеки. Есть несколько трудов, которые затрагивают эту тему, но нет хорошо разработанной книги. Книга профессора А.А. Царевского является исключением. Предлагаемая читателю книга есть переиздание работы профессора А.А. Царевского. Это прекрасно написанный труд, который затрагивает всю жизнь русского человека и наглядно показывает влияние Православной веры на него» [3, с. 7].
А.А. Царевский начинает свою книгу с богословского тезиса, который является основой рассмотрения всемирно-исторического процесса: «Учение Иисуса Христа содержало семена для здоровой культуры и цивилизации человеческого общества. Оно быстро распространилось по всему миру и стало фундаментом для законов, нравственности и жизни всех народов... Христианство оказало благотворное влияние на весь мир. Языческий мир – где господствовала сила, богатство, гордость, жестокость, нравственная распущенность – под влиянием христианства постепенно переродился. Основными ценностями стали доброта, любовь, милосердие, скромность, прощение, чистота нравов. Христианство повлияло на всю жизнь человека, на все отрасли его сложной жизни и омыло все и вся» [5, с. 8]. Таким образом, христианство рассматривается им как главная сила исторического процесса и начало духовного преображения человечества. Соответственно, оценка тех или иных исторических явлений теперь зависит от того, насколько оно либо способствовало, либо мешало распространению христианства.
Россия в этом отношении представляет собой уникальное явление, поскольку она изначально была создана христианством (до крещения ведь не существовало русских, а были лишь разрозненные языческие племена), а затем сама стала хранилищем («киотом») подлинного христианства – Православия. «Призванная Промыслом Божиим для хранения спасительной истины правого боговедения, подлинного, Православного христианства, Россия всем и обязана была Православному христианству. Оно сплотило политический организм России и упрочило ее могущество; оно всесторонне проникло собою в жизнь народа русского и наложило свою неизгладимую печать на все проявления этой жизни, – можно сказать, Православие создало великое тело России и одухотворило его, стало поистине душою России» [5, с. 11], – пишет он.
Это главный смысл русской истории и самого существования России А.А. Царевский формулирует так: «Россия явилась, таким образом, как нарочито самим Промыслом Божественным воздвигнутая обитель истинного богооткровенного вероучения, как новый кивот для хранения на земле истинного, Православного христианства» [5, с. 10]. С другой стороны, именно эта мировая миссия хранения Православия сама хранила силу и крепость русской государственности: «Православному христианству суждено было лечь основным камнем в политическом созидании русского царства» [5, с. 10].
А.А. Царевский специально отмечает тот факт, что эта главная основа русской истории и государственности была хорошо видна наблюдателям со стороны, иностранцам. В частности, он приводит такое свидетельство: «Поражаясь этой беспримерною связью национальности и исповедания религиозного, известный исследователь России Леруа Болье в книге своей “Государство царя и русские” совершенно справедливо приходит к заключению, что Русь больше всего сильна Православием, что последнее во всех разноплеменных обителях России освятило и укрепило любовь к общему для них русскому отечеству, что вообще “у русских невозможно отделять понятия церкви от понятия отечества”» [5, с. 12].
В свою очередь, эта связь между Церковью и государственностью, которая выразилась в особом священном церковном статусе русского царя как Помазанника Божия, отразилась и в русском народном характере, и в особой русской политической культуре: «Слово библейское, что только “Богом царие царствуют” (Притч. 8, 15) и что “противящийся царю – Божию велению противляется” (Рим. 13, 2) глубоко внедрилось в убеждения и помышления русского человека, уже в древности совершая иногда чудодейственные превращения в мнениях и поступках народных» [5, с. 13]. Под превращениями А.А. Царевский имеет в виду консолидацию народа вокруг монарха, которая и создала Московскую Русь на принципе защиты Православия.
Этот исторический опыт создания русского государства как одной большой религиозной общины, объединенной вокруг царя, сформировал и народный характер, основанный на императиве беззаветного служения царю как Самим Богом поставленному главе народа: «Любовь народа русского к царю своему православному составляет предмет удивления для иностранцев; она сделалась, действительно, как бы особенным природным и типическим свойством русского человека. Воспитанная Православием, преданность власти царственной на Руси есть мощная опора нашей государственности в прошлом и надежнейший залог величия Российской державы в будущем. Только проникнутый полным и основательным сознанием этой несомненной и теснейшей родственной связи с народом своим, один из белых царей святорусских мог воскликнуть: “да познает свет весь, что как мыслит царь русский, так мыслит и так дышит с ним вся семья русская, т. е. верный Богу и Единородному Сыну Его, Искупителю нашему Иисусу Христу, Православный народ русский!” (Слова из Высочайшего манифеста Императора Николая Павловича, от 11 апреля 1854 г.)» [5, с. 16].
Главным испытанием народного характера стала Смута начала XVII века, и это испытание народ с честью выдержал. Когда «на престоле царей православных оказался королевич польский Владислав, – пишет А.А. Царевский, – государству предстояло конечное разрушение и Православию, т. е. всей силе и самой душе Руси святой грозила роковая опасность. Но само Православие, в лице его доблестнейших представителей и верных исповедников, восстало и на этот раз на защиту России. Только спасая Православие, народ русский смог возвыситься настолько, что сам сделался… хозяином положения и решителем своей судьбы. И он отстоял отечество свое, так что из тяжкого испытания вышел с новыми, крепкими силами, с новым запасом внутреннего и внешнего могущества и величия» [5, с. 30].
Очередную проверку православная Россия прошла 200 лет спустя. Как пишет автор, «обуреваемая великою опасностью святыня веры Православной воспламенила то всенародное мщение, о которое сокрушались несметные полчища непобедимого дотоле целою Европою гордого вождя. Пред лицом всего света достопамятный 1812 год показал, что воистину “с нами – Бог!”, как это торжественно и исповедал тогда русский Император» [5, с. 34].
Исходя из ключевых событий русской истории, А.А. Царевский делает вывод о том, что в ней явственно присутствует синергия действий русского народа с благодатью Божией, что выразилось в её итогах. «Летописи русского народа, – писал он, – суть в то же время летописи чрезвычайной помощи Божией, тысячекратно явленной России к устроению ее благополучия. В истории целого мира и всего человечества, кроме священной истории ветхого завета, не найти столь видимого и самим народом сознанного непосредственного управления Промыслом Божиим исторических судеб народа, как в бытописании Руси святой. И русские люди, как бы часто ни уклонялись от прямого своего исторического призвания, как бы нередко ни злоупотребляли они безграничным милосердием к себе божественным, во всяком случае они знают силу свою – в вере своей!» [5, с. 35].
Однако важно не только действие благодати и Промысла Божия «вовне» – в историческом процессе, но ещё важнее их действие «вовнутрь» – на характер и нравственность народа: «Вера святая проникла в сокровеннейшие тайники сердца русского, в глубь народной жизни, так что уже за первый период исторической жизни России церковь стала главнейшим основанием силы и единства народного, крепости и могущества государственного: Православие явилось драгоценнейшим сокровищем народа, его коренным убеждением и исключительным началом его мышления, глубочайшею стихиею русской жизни и зиждителем русской истории» [5, с. 61].
При этом стихия действия Православия на народный характер – это свобода. К нравственным поступкам – к защите веры и Отечества, к благим делам – невозможно принудить, поскольку всё это делается по свободному волеизъявлению. Тем самым, пишет А.А. Царевский, «христианство, как сила нравственная, как религия духа, не тянет человека насильственно к своим высоким целям, не вгоняет его в потерянную им первозданную его чистоту, а, просвещая внутренне, делает его только способным к святой деятельности, восприимчивым к чистым убеждениям, возвращает свободному человеку только полнейшую возможность и дает благодатную помощь – возвратиться к своему нормальному состоянию и уже стремиться к прямому и истинному своему назначению» [5, с. 72]. Исторические подвиги народа не являются самоцелью, но служат его нравственному преображению.
Насколько глубоко действует это преображение, хорошо могут судить сторонние наблюдатели – иностранцы: «иностранный обозреватель России Леруа Болье, на основании наблюдений даже и над современной русской жизнью, пришел к заключению, что русский человек “носит крест не на груди только, а и в сердце своем”, что у него “душа христианская”, что между Евангелием и русскою душою есть какое-то внутреннее родство» [5, с. 83].
В Московской Руси, как отмечает А.А. Царевский, монастырь de facto стал образцом и для личной праведности, и для всей социальной жизни: «Строгая иноческая жизнь возбуждала в русском человеке столь искреннее к себе сочувствие и симпатию, что, как уже было выше замечено, и свою мирскую жизнь он по возможности старался приблизить к “ангельскому образу” жизни иноческой. Многие правила монастырской жизни в Домострое, напр., возведены были в норму общенародной мирской жизни» [5, с. 97].
Здесь А.А. Царевский вновь обращается к свидетельствам иностранцев, например, к такому: «ревностный католик Яков Кобенцель (в XVI стол.) так вообще свидетельствует о благоговейной набожности русского человека: “москвитяне больше нас преданы религиозным обрядам… Никогда не забывают они пред церковию или изображением креста, которое встречается на всяком распутии, слезть с коня или выйти из саней, стать на колени, трижды оградить себя крестным знамением, произнося молитву. Так поступали все сопровождавшие меня москвитяне. Приближаясь к церкви, в которой совершалось богослужение, они никогда не проходили мимо, но вошедши, отслушивали обедню, становились на колени, клали земные поклоны. Не скрою истины, что богослужение их совершается с таким благоговением, что трудно изобразить словами. Во всех делах своих москвитяне чрезвычайно религиозны”» [5, с. 107].
А.А. Царевский, в свою очередь, отмечает, что «на Руси меньше всего было примеров религиозного вольномыслия и своеволия в отношении к учению и уставам Церкви. Что касается появлявшихся у нас с конца XV столетия рационалистических сект, то возникали они, несомненно, не на русской почве и как явления заносные, чужие были совсем случайны и мимолетны для России» [5, с. 86]. При этом русские проявили огромную стойкость в отстаивании своей веры в эпоху раскола. «Зато только в России, – пишет он далее, – с такою беспримерною силой явился раскол, как самое крайнее проявление принципиальной и преступившей даже границы благоразумия стойкости за все, что касается веры и церковности. В течение целого ряда столетий, вплоть до XVIII, Православие было единственным источником просвещения для русского человека, единственною пищею для его ума и материалом для его мышления. С XVIII стол., хотя умственный горизонт русского человека значительно расширился и в сферу русского просвещения вошли интересы иные, кроме религиозных, все же Православие осталось, как без сомнения и должно впредь всегда оставаться, незаменимым и высшим культурным идеалом для русского человека» [5, с. 86].
Это проявилось уже в Новое время, и особенно в XIX веке – эпоху русской классической литературы, главные творцы которой – от Ломоносова до Лескова – были глубоко верующими православными людьми и воплотили свою веру в своих творениях. Сам А.А. Царевский посвятил отдельный свой очерк Н.В. Гоголю («Гоголь как поэт и мыслитель – христианин», 1902), особо выделяя в его творчестве его православную основу и направленность.
Тезис о Православии как основе всей подлинной русской культуры сформулирован следующим образом: «Православие, как нигде и никакое религиозное исповедание, благотворно влияет и на светское литературное творчество русское вообще. Идеалы Православия проникли в русскую художественную словесность и высоко ее подняли, оживили и одухотворили. Как известно, новейшая русская словесность приобрела широкое распространение и за границею, всюду привлекла к себе внимание и симпатии, – и это потому, как сами иностранные критики объясняют, что в произведениях наших талантливых писателей чувствуется веяние евангельского духа, выступает всех увлекающее и подкупающее «золотое, чистое и святое сердце» [5, с. 131]. Тот же принцип действует и в области русской мысли – любомудрия (философии) и богословия, о чем А.А. Царевский пишет так: «Православная русская Церковь обладает великими умственными дарованиями, свидетельствующими о силе православной мысли в ней и о жизненности в ней православного гения» [5, с. 130].
Процитировав стихотворение А.С. Хомякова о вселенской миссии России как хранительницы Православия, А.А. Царевский далее разворачивает свой комментарий к нему, в котором формулирует эту миссию следующим образом: «“святой удел” России, вот благороднейшая миссия ее в человечестве: ей суждено, в этом мире своекорыстия и эгоизма, насилий и зла, являть “высокие жертвы, великие дела”, отстаивать “племен святое братство”, умиротворять народы, поддерживать “правду” на земле. Стоять на страже “свободы” в человечестве, объединять всех и все в небесном начале “любви”. И нужно ли еще вспоминать, как милостию Божиею Русь православная пока честно исполняла свое назначение? Нужно ли ссылаться еще на обилие великих жертв, бескорыстных подвигов, освободительных дел, которые уже совершила Россия?!» [5, с. 125]. Тем самым, А.А. Царевский обосновывает историософию А.С. Хомякова, добавляя к ней свою аргументацию.
Полностью в русле «славянофильской» историософии и его следующий тезис, который в то время – в конце XIX века – ещё вполне соответствовал действительности: «в православном русском народе, который менее избалован материальными и земными благами, как уже было выше замечено, менее и душевной сухости, бессердечного эгоизма, которые так властно царят в среде благополучных и счастливых (более, впрочем, только на взгляд да на поверхности счастливых) европейцев. В России нет поэтому и того страшного пролетариата, от которого стоном стонет эта, более богатая и цивилизованная, неправославная Европа» [5, с. 129].
Стоит здесь также привести и довольно обширный фрагмент из его рассуждений на эту тему:
«несмотря на сравнительно высокую степень культуры, в жизни, например западных неправославных обществ, везде слишком прозрачно выступает принцип себялюбия и узкого, сухого эгоизма, со всеми их печальными в общежитии последствиями и спутниками. Отсюда там в ужасающих размерах с каждым годом возрастает корыстная борьба расчетов, выгод и преимуществ, проявляющихся в видимой постоянной борьбе партий, сословий, в борьбе капитала с трудом, словом – в “борьбе за существование”, к чему собственно и сводится там вся общественная жизнь. Равенство, братство, бескорыстие, альтруизм там существуют больше на бумаге да на словах; в действительности же жизнь общественная связуется там более искусственными и внешними нитями: одинаковостью воспитания и убеждений, единством общественных и политических учреждений, сознанием выгоды и пользы для всякого из этих учреждений и т. п. Даже самые благороднейшие проявления общественной жизни, как, напр., благотворительность, патриотизм, там имеют более корыстную и расчетливую подкладку, а не одушевлены сердечною теплотою, истекают не из действительной любви к ближним своим, не из искреннего сострадания к несчастным, словом – не из сердца, не от души, а из ума, из эгоистического расчета. Наш известный художник В. Верещагин в своих записках об американской жизни набросал следующую весьма типичную картинку нового цивилизованного человечества: “В Америке есть и хорошие, и умные, и даже религиозные люди, но христиан, в смысле соблюдения заповедей о незлобивости, нестяжании, презрении богатства и т. п., нет. Бедный там только терпится; беспрерывная погоня за наживой создала общий тип человека безжалостного, которому нет места между праведными Нового Завета”. Там вошло ужасное обыкновение оценивать человека не по его душевным достоинствам, а по величине его капитала; про неизвестного человека там спрашивают не, “каков он?”, а, “что он стоит?” (т. е. сколько имеет). Благодаря Бога, русский человек еще не дошел до такого кумиропоклонения золотому тельцу; в нем нет такой сухости душевной и этого “окамененного нечувствия”; в нем меньше стремления делать все только напоказ, ради выгоды или из тщеславного шика. В русском человеке и доселе жива еще привязанность к ближнему и желание видеть в нем не соперника и конкурента, а товарища и брата; в русском сердце есть еще чувствительные струны, отзывающиеся на всякое мучение и страдание, на всякую скорбь и нужду» [5, с. 116].
Однако А.А. Царевский уже очень ясно видит, что та же самая беда секуляризациии и оскудения духовных качеств личности движется с Запада в Россию: «В последнее время религиозное охлаждение интеллигентного европейского общества и уклонение от христианства уже произвело и у нас на Руси тот духовный чад, в котором смертно угорело много молодых и цветущих сил России. Мрак религиозного индифферентизма, туман всевозможных мистических и вздорных лжеучений, расшатанность нравственных основ жизни, неудовлетворенность и тоска человека в самом себе, недовольство и скука даже жизнью, драгоценнейшим даром небес, – вот печальные знамения истекающего теперь, усталого и разочарованного XIX века» [5, с. 152].
Исходя из этого нового нашествия на Россию – уже не военного, а духовного – нашествия антихристианской цивилизации, созданной Западом, А.А. Царевский уповает лишь на то, что хранило Россию во все времена: «Православие для России всегда было Божественным двигателем, который подымал силы целого народа и всякого человека русского из расслабления и из отчаяния, многократно изводил Россию из пучины бедствий. Можно ли хоть на йоту усомниться в том, что и впереди, пока русский народ будет прочно стоять на твердыне своего святого Православия, до тех пор Россия всегда будет сильна и светла, физически и духовно, и какие бы ни встретились на ее историческом пути враги – нравственные, экономические, политические, – под сенью Православия она не подвижится во век!» [5, с. 153].
Наконец, важна и работа А.А. Царевского «Гермоген, святейший патриарх Всероссийский, в его самоотверженном служении бедствующему отечеству» (1907), также представляющая собой развернутый текст лекции. Обращение к этому святому оказалось важным и актуальным для понимания законов русской истории и для поиска образцов исторических деятелей. «Имя патриарха Гермогена, – писал ученый, – служило как бы знаменем народного восстания. С изумительной быстротой речи и грамоты его переходили из города в город, с чудным воодушевлением всюду они раздавались, повторялись, читались и в свою очередь служили неисчерпаемым источником взаимных народных воззваний, грамот и сношений, завязавшихся между всеми городами и связавших, объединивших всю Россию в один мощный, одушевленный и грозный врагам организм. Вся Русь закипала; всюду слышалось: „патриарх приказал! Святой Гермоген благословил! Патриарх Ермоген стал за веру и всем стоять велел!”» [4, с. 37]. В этом проявилась та духовная сила единения Святой Руси, которая её и создала в противостоянии монгольскому игу иноверцев, и теперь вновь воскресила в период Смуты.
Период Смуты в этом смысле оказался прообразом всей будущей русской истории. В то же время преодоление Смуты стало и образцом преодоления всех будущих смут вплоть до настоящего времени: «помянутые нами дни древние России со всею очевидностью – и с той и с другой стороны, отрицательным и положительным путем – обнаруживают, выдают три начала, силы, три основных столпа, на которых зиждется жизнь, сила и крепость России и от большей или меньшей твердости, устойчивости которых зависит все её счастье или несчастье, спокойствие или лихолетье. Эти начала суть: вера православная, царь самодержавный и общее во всех русских людях… земское самочувствие рода племени своего, народность наша русская» [4, с. 51].
Не случайно эта работа появилась в 1907 году – по «горячим следам» смуты 1905-1906 годов, в которой русскому народу удалось выстоять под натиском антихристианских сил. А.А. Царевский пишет об общей причине всех смут на русской земле так: «Если и теперь так неспокойно и нелегко нам живется, то естественно возникает сомнение: происходит это не от тех же ли указанных трех причин, от которых и 300 лет тому назад так смертельно болела страна родная и мучились люди русские – без объединения и преданности единому царю, с разоряемою и оскорбляемою святынею веры и в забвении своей народности, преданной в руки иноверцам-иноземцам? Не от того ли, в самом деле, наказание Господне тяготеет и теперь, как тогда, на родимой отчизне нашей и на всех нас, что, как и тогда, колеблются под нами и у нас эти три столпа – православие, самодержавие и народность, на которых стоить Россия и от спокойствия, прочности, устойчивости которых зависит её прочность, покой и устойчивость!» [4, с. 52]. Память первой Смуты и образ святого патриарха Гермогена могли бы быть спасительными в дальнейших исторических испытаниях, но русский народ был вновь обманут и соблазнен антихристианскими силами. Однако выводы, сделанные А.А. Царевским, не утратили своего значения и актуальности и в наше время.
Рассмотренные в данной статье основные компоненты православной историософии А.А. Царевского позволяют сделать вывод о том, что в ней осуществился «перевод» русского церковного исторического сознания на язык академической науки – своего рода «воцерковление» истории. В этом смысле наследие этого историка и мыслителя стало парадигмальным для той линии в культуре Серебряного века, которая преодолевала соблазны секуляризации и возвращалась к православному русскому историческому самосознанию.
Литература
Алексей Александрович Царевский // https://vitaboyarsh.ru/moi_proekty/dixi_et_animam_levavi_v_a_ignatev_i_ego_vospominaniya/aleksej_aleksandrovich_carevskij.html
Аннотация // Царевский А.А. Значение православия в жизни и исторической судьбе России. Калифорния: Храм всех Святых в Земле Российской просиявших, 1998. С. 3-6.
Введение // Царевский А.А. Значение православия в жизни и исторической судьбе России. С. 7-9.
Проф. А. Царевский. Гермоген, святейший патриарх Всероссийский, в его самоотверженном служении бедствующему отечеству. Казань: Центр. тип., 1907. 52 с.
Царевский А.А. Значение Православия в жизни и исторической судьбе России. Калифорния: Храм всех Святых в Земле Российской просиявших, 1998. 156 с.
Царевский А.А. Православие, какъ единая въ мире истинная и спасающая релiгия. Публичная лекція, читанная въ недѣлю Православія въ библ. св. Владиміра. Казань, Типо-литографія Императорскаго Университета. 1894. 49 с.
Царевский Алексей Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. т. XXXVIIa (1903). С. 800-801.
Источник: Тетради по консерватизму
|
