В 2023 году в московском издательстве «Новое литературное обозрение» вышли новая книга известного новосибирского историка, Алексея Теплякова, «Красные партизаны на востоке России. 1918-1922: девиации, анархия и террор». На протяжении многих лет Алексей Георгиевич занимается изучением органов ВЧК-ОГПУ-НКВД и политических репрессий в раннем СССР. Работы историка отличает исключительная насыщенность фактическим материалом, стремление отразить описываемые события во всей своей неприглядности и полноте. В свете тенденций новейшего времени, когда книжный рынок и ресурсы масс-медиа насыщены низкопробными текстами, воспроизводящими мифологию советского агитпропа, академические работы, подобные вышедшей монографии А.Г.Теплякова, имеют исключительное значение.
В беседе с корреспондентом «Русской стратегии», севастопольским исследователем и краеведом Дмитрием Соколовым, автор согласился более подробно осветить некоторые аспекты вышедшей книги, а также поделился своим мнением относительно отдельных событий отечественной истории в советский период.
- В первую очередь, примите поздравления с вышедшей в июне этого года новой книгой. Ещё до появления в широкой продаже Ваша работа вызвала значительный читательский интерес. Летом в течение около полутора месяцев созданный Вами труд занимал первое место в читательском рейтинге книг в жанре «история СССР» известного интернет-магазина «Лабиринт», а с сентября держится на первом месте в рубрике «История Советской России 1917–1922 гг.» интернет-магазина «Майшоп». Так что данная книга остается чрезвычайно востребованной. Ожидали ли Вы лично такого внимания со стороны широкой аудитории и с чем, на Ваш взгляд, оно связано?
- Благодарю Вас за интерес к моей работе. Надо сказать, что на серьёзный резонанс я рассчитывал, поскольку дерзкую попытку поставить жирную точку в прославлении «подвигов» красных партизан эпохи Гражданской войны вряд ли могли оставить без реакции как критики советского режима, так и его плодящиеся как тараканы апологеты. Писал я свой труд 12 последних лет, и хотя очень много его переделывал, в итоге текст получился таким, каким я его хотел видеть – предельно чётким и резким в отношении носителей старой мифологии, когда авторская позиция заявлена без экивоков, в том числе применительно к наследию коллег, писавших и пишущих о близких вещах.
Реакция некоторых новосибирских историков проявилась уже на стадии обсуждения рукописи: некоторые одобряли, другие обвинили автора в крестьянофобии и даже русофобии – дескать, старинная привычка крестьянских общин применять внесудебное насилие к односельчанам показана как одна из причин партизанщины, причём слишком уж выпукло и негативно. Дескать, вот были же известные книги о юродивых, где классики науки отразили сочувственное отношение к этому противоречивому феномену старинной русской жизни. И о нравах общины можно ведь было бы как-то помягче… Но я писал о сельских маргиналах, которые вытворяли страшные вещи, и им не сочувствовал, а объяснял, какие причины превращали их в зверей. Однако формально самый статусный историк Новосибирска, престарелый член-корреспондент Академии наук В.А. Ламин публично заявил, что эта книга не то что не должна быть обсуждаема, а даже и задумана! Тем не менее, ученый совет Института истории СО РАН, обсуждая вопрос, ставить ли гриф института на титуле монографии, выпускаемой одним из престижнейших издательств страны, проголосовал в отношении моего «мыслепреступления» очень интересно: шестеро за согласие иметь гриф института на книге, один (Ламин) – против, шестеро, включая обвинявших автора в крестьянофобской позиции – воздержались. Так что академическая структура, опираясь на одобрение рецензентов (положительно о рукописи высказались такие маститые специалисты, как О.В. Будницкий, Н.С. Ларьков, Ю.Л. Слёзкин, А.П. Шекшеев, М.В. Шиловский, а также ряд других исследователей) в итоге одобрила этот текст как новаторский и полезный. Приятно, что моих читателей я вижу, судя по заказам в интернет-магазины, от Симферополя до Биробиджана и от Калининграда до Владивостока. Покупают книжку и за рубежами нашей страны.
- Первое, что обращает на себя внимание в Вашем исследовании – невероятное обилие описаний экстремальной жестокости и садизма, которые проявляли красные партизаны. При этом Вами активно цитируется не только антибольшевистская пресса, но и партизанские мемуары. Насколько откровенными в описании своих «подвигов» были сибирские «народные мстители»?
- Не все из них учитывали известный афоризм про то, что «я правду о тебе порасскажу такую, что хуже всякой лжи». Даже в опубликованных перед войной воспоминаниях видных вожаков и немногих работах историков прошли очень нелицеприятные вещи – анархия, отсутствие дисциплины, мародерство, слабая стойкость в боях против белых, жестокость. Но основная часть написанного даже признанными вождями партизанщины осталась в архивах как совершенно непригодная для воспитания коммунистического поколения. Я использовал мемуары и рядовых, и крупных повстанцев, выбирая в первую очередь самые откровенные и честные тексты. Часть партизан, а среди них были и литературно одаренные, не считали нужным скрывать теневые стороны повстанчества, тем более зная, что собирают их архивисты в свои спецхраны для потребностей будущих поколений.
Например, один из енисейских вождей, взявшихся за перо по свежим следам, в 1923 году, с обидой посетовал, что партизанские подвиги уже забыты, а о самих повстанцах среди населения господствует нелестное мнение: «И будто бы это наше выступление имело цель лишь личного интереса каждого в отдельности и общего грабежа в целом. И мы молчим». А два его соратника в письме Сталину в мае 1925 г. жаловались, что «на партизан смотрят с презрением, а не так, как на бойца-завоевателя диктатуры пролетариата» (подобное отношение к партизанам часто фиксировалось и на севере, и на юге России). А некто Толпышев в 1929 году на местном партизанском съезде в Туве растерянно вопрошал коллег: «Является ли оскорбительным, что нас, партизан, иронически называют партизанами?»
Партизаны часто не стеснялись своей жестокости, признавая, что хотя «головы рубили почем попало», но зато это помогло ослабить контрреволюцию. Как и статусные большевики, партизаны были сторонниками широких социальных чисток, искренне веря, что часть нации, непригодной для коммунизма, следует истребить физически, применяя к кому прорубь, а к кому – костёр. Сто лет прошло, а идейка массовых гекатомб-то живёхонька. Ведь только что думский депутат генерал Гурулев задумался, как бы избавиться от 20% тех россиян, которые смеют не поддерживать верховную власть… Победители зачастую не стесняются, ибо могут себе это позволить.
- В книге предельно много фактажа, но есть ли среди Ваших исследовательских и архивных находок то, что осталось за кадром?
- Книга непомерно разрослась, так что в итоге многое пришлось сократить. Где-то ушёл жирок, чётче стала видна мускулатура. Но жаль, конечно, что интереснейшая последняя часть – о судьбах этих, выражаясь языком киноклассики, «бесславных ублюдков», была вырезана целиком. Там исследовалось продолжение партизанских карьер в армии и ВЧК-НКВД, милиции и системе ГУЛАГа, государственном управлении и культуре. Отдельно была главка о партизанах-сексотах, главка о криминализации партизан… Много чего было в этой почти 150-страничной части, но таким образом есть основа для следующей книги – о судьбах партизан в 1920–1940-х годах.
Вот одна из таких жертв гражданской бойни: молодой еще человек, воевавший 17-летним на Алтае и совершенно спившийся, через десяток лет домогался хорошо оплачиваемой службы: «Я больной человек, я в припадке убил свою жену, смотрите, вот документы, меня приговорили на 5 лет. Я 5 раз лежал в сумасшедшем доме. …Если дадите работу, буду работать, а не дадите, буду пить… Я здесь работал помощником контролера войск Сибири, работал при Штабе СибВО, работал уполномоченным по борьбе с бандитизмом, дайте [хорошую] работу… а не дадите, буду пить, всё пропью». Другой алтайский партизан пришёл к христианству, стал баптистом, но сохранил лютую ненависть ко всем, кто смог лучше устроиться и яростно писал в газету в 1928 г.: «…Их дети юнкаря, гимназисты, а наши дети пахаря да пролетариаты. <…> Берите пример с [Игнатия] Громова, когда Громов сделал восстание в Каменском уезде, он рубил как капусту всех богатых и золотопогонников и попов. Если бы Громов был главнокомандующим в Советской России, то он давно бы вычистил в советских пределах и метлой бы [всех врагов] вымел, тогда бы мы жили в безопасности…»
А вот фактик из смешных. В 1920 году в Енисейской губернии воевала с белыми 27-я стрелковая дивизия, она же Омская дважды Краснознамённая дивизия имени Итальянского пролетариата. А итальянцы и не подозревали, что интересы ихнего пролетариата на севере Евразии защищали тысячи сибирских буратин и чипполин.
- С чем, на Ваш взгляд, связано то обстоятельство, что, начиная с первой половины 1930-х годов советские источники о Гражданской войне всё более уходили от детализированных описаний красного террора во всех его проявлениях, и, несмотря на то, что советское государство и социум тяготели к воспроизведению практик насилия, основной акцент всё же делался именно на героизме и пафосе революционной борьбы?
- В 20-е годы память о чудовищной цене Гражданской войны была настолько свежа, что скрывать ошибки и преступления большевики только учились. Упоённые победой, они нередко похвалялись жестокостью. Зная о масштабе и значении эмиграции, яростно спорили с белыми, при этом публикуя их некоторые не самые враждебные красным мемуары. Честные писатели тоже активно описывали недавнее прошлое, хотя бы тот же Исаак Бабель. Один из ведущих литературных критиков в 1922 году открыто заявлял, что без кровавых партизанских, военных и чекистских активистов красные бы не победили: «В наше российское тесто – это как квашня. Без таких рассыпались бы партизанские отряды, проигрывались бы восстания, сражения, невозможны бы были красный террор, раскрытие заговоров, Красная армия… Вздыбить трудовую Русь, …иметь силу и смелость дать простор звериному в человеке, где это необходимо, и, где необходимо, сковать сталью и железом» – всё это невозможно без таких вот вождей.
А потом было решено историю лакировать, свидетелей зачистить, их книжки изъять – и писать уже про зверства исключительно белых. Товарищ Сталин искренне считал историю служанкой текущей политики и верил, что всё неловкое и вредное можно скрыть где умолчанием, а где – прямой фальсификацией. И ему сделали красиво. Полутона исчезали, поэтому против белых зверей эпично выступали красные святые. В принципе, правду о партизанах можно было давно восстановить даже по опубликованным мемуарным источникам, по газетам и некоторым честным исследованиям, но решиться на это историкам было непросто. Но я смог опереться на исследования (статьи, главы в обобщающих трудах) целого ряда коллег, которые много успели сказать о страшных чертах красного повстанчества. Особенно подробно написал о партизанах самый авторитетный исследователь истории Енисейской губернии Александр Шекшеев. Эти люди очень помогли мне при подготовке обобщающего труда, который вряд ли удастся замолчать левонастроенным публицистам и исследователям.
- Современными левоориентированными историками и публицистами с упорством, достойным лучшего применения, воспроизводятся выкладки советского агитпропа о массовом терроре в Сибири и на Востоке России, который якобы проводил режим адмирала Колчака. При этом в качестве примера приводятся именно антипартизанские действия. Как всё обстояло в реальности?
- Пропагандисты и мемуаристы сто лет врали и врут про белый террор, причём с размахом: где стоит 530 убитых, архив дает порой 13 жертв, где 700 – там подтверждается 15. Белые власти были белыми, но не пушистыми. Колчаковцы, там, где дотягивались до партизан и их пособников, мстили жестоко. Но, в отличие от партизан, которые могли в крупных сёлах убивать десятки зажиточных и грамотных, белые чаще использовали штрафы и порки. Так, один из партизан вспоминал, как в алтайском селе Золотуха начальник карательного отряда с помощью казаков собрал мужиков в церкви и пригрозил расстрелять из них каждого пятого, если не выдадут большевиков и не покаются. И тут приключился конфуз: «Некоторые слабодушные мужички при этих словах не выдержали и собственные штаны превратили в отхожее место. По церкви пошла невыносимая вонь». По всей Сибири целиком было сожжено несколько крупных сёл и десятки средних; убиты в сибирских губерниях до 10–15 тысяч, не считая умерших в тюрьмах и концлагерях от тифа и прочих болезней. Основная часть уничтоженных при Колчаке – это особо опасные вооружённые уголовные преступники, беспощадно разрушавшие государственные и общественные институты.
- Насколько эффективными были мероприятия белых властей по подавлению очагов партизанщины? Только ли репрессивные меры ими использовались для обеспечения лояльности населения?
- Пока белый фронт держался, партизаны обычно не выдерживали боя и от белых убегали, часто в панике и целиком теряя боеспособность. Но, разбежавшись по тайге, они обычно успешно скрывались и потом зачастую снова собирались в шайки, терроризировавшие население. Многие партизаны сидели себе в тайге и не думали нападать на белых, предпочитая собирать дань с близлежащих деревень. В те годы село было настроено против любой власти, поэтому белые даже не успели толком выстроить властную вертикаль далее уездов. Очень сильно они недооценили значение политической пропаганды, слабо умея убеждать. Сибиряки тогда больше всего верили эсерам – этим ненавистникам Колчака, демократам ножа и топора, гуманистам с большой дороги, сомнительный антибольшевизм которых был их единственным и сомнительным достоинством.
Основная часть населения, устав от войны, придерживалась равнодушной позиции по принципу шекспировских героев: «Чума на оба ваших дома!» И когда белый фронт осенью 1919-го посыпался под натиском 5-миллионной РККА, партизанские отряды стали возникать повсюду, вытесняя белых из сёл и городов, увлечённо грабя на просёлках и железной дороге богатое имущество, брошенное разочарованными и паникующими белыми. Активная часть общества не стала мешать красным, и это предопределило их победу. Эпилептики революции победили паралитиков власти, поскольку сумасшедший дурак с ножом в руке почти всегда одолеет умных, воспитанных и брезгливых.
- В своих ранних работах Вы дали обобщенный портрет ранних советских чекистов. Если попытаться нарисовать обобщенный портрет белого контрразведчика, командира или бойца антипартизанского отряда – то каким, на Ваш взгляд, он будет?
- Они были разнородны, черты их менялись со временем, так что к концу Белого движения в ходе отступления противники большевиков вели себя часто как разнузданная толпа, озабоченная собственным спасением. Были, конечно, герои-каппелевцы, но в целом Белое движение оказалось недостаточно многочисленным и решительным. На смену выбитым в боях идейным противникам большевизма пришли случайные мобилизованные, не верившие в победу. Белая контрразведка была профессиональна и успешно громила красное подполье. Заговоров она не изобретала, поскольку настоящих врагов было более чем достаточно. Но если этому подполью сочувствовал управляющий Иркутской губернией эсер-террорист Павел Яковлев, а также назначенное им уездное начальство, то говорить о единстве белого тыла не приходится.
Сторонников социалистических идей внутри белой власти «уравновешивали» атаманы, олицетворявшие анархическую партизанщину уже со стороны колчаковцев. Только они были способны бить красных по-настоящему, не обращая внимания на летящие «щепки». Белые карательные отряды, охотившиеся на партизан, проявляли порой неоправданную жестокость и почти всегда отличались мародёрством, что возмущало крестьян сильнее, чем порка и расстрелы повстанцев, зачастую пришлых и чуждых местному населению. Откровенных садистов среди белых карателей было немного, но этого количества оказалось достаточно, чтобы необратимо испортить их репутацию. В Гражданской войне подавление тыловых восстаний не может быть мягким, но белые часто старались избегать лишних жертв, так что огромный процент погибших красных – это те грабители, насильники и убийцы, которые были ликвидированы привыкшими к самосудам сельскими общинами.
- В предыдущих интервью Вы неоднократно упоминали о замысле написать книгу о белом терроре. В каком состоянии на сегодняшний день работа над этим проектом?
- Работа идет, но нужно подкопить материал, чтобы доказательная база била советской и просоветской пропаганде не в бровь, а в глаз – как в случае с описанием красной партизанщины. Слишком уж рассеяна информация по белым безобразиям, приписанным и реальным, слишком много источников приходится изучать.
- Вернемся к Вашей вышедшей книге. Читая те ее главы, в которых описано насилие партизан в период краха колчаковского режима, сложно отделаться от мысли, что на фоне этих бесчинств приход централизованной советской власти и ее репрессивного аппарата выглядел для мирного населения едва ли не достойной альтернативой. Хотя бы потому, что террор был введен в определенные формальные рамки. Насколько справедливо или, напротив, ошибочно это мнение?
- Тут заметно волнообразное движение – от одной волны террора к другой. Размах партизанского террора был чудовищной неожиданностью для деревни, не знавшей дотоле социальных чисток, поэтому она рассчитывала, что красные войска наведут порядок, тем более что «первая советская власть», существовавшая до мятежа чехословацкого корпуса, была куда менее кровопролитной, чем партизанщина, поскольку не успела разобраться с деревней и бесчинствовала в основном в городах. Но победившие Колчака красные части, хоть и разоружили партизан, сразу стали привлекать их в силовые структуры, возвращая оружие. И население оказалось между двух огней – нарастающий в ответ на сопротивление продразверстке чекистско-милицейский террор, с одной стороны, и бесчинства партизан, объединявшихся в сельские коммунистические ячейки, которые де-факто становились вооружённой властью, в грош не ставя сельские и волостные советы, с другой. Так что террор не был введён в рамки – он до 1922–1923 годов был вне рамок и реализовывался чекистами и красными бандитами, частями ЧОН и милицией, воинскими частями и комячейками. Эти силовые побеги красного дерева могли остро конфликтовать друг с другом, но репрессивные функции исполняли истово, по сути продолжая политику партизанских чисток.
- Многие красные партизаны благополучно влились в ряды формирующихся партийных, советских и чекистских структур на местах. Но были и иные – те, кто не нашел себе места в новых реалиях. Нередко они вставали на путь прямой конфронтации с большевистским режимом. Сколь активную роль сыграли бывшие красные партизаны в ходе выступлений против коллективизации?
- Типичный партизан 20-х – 30-х годов часто напоминает персонажа из мультфильма «Остров сокровищ», который заявляет: «Мне всё не нравится!» Партизаны шли убивать, не щадя при этом и себя, за волюшку безбрежную, то есть идеальный крестьянский мир без начальства, городских налогов и притеснений. Представить, что большевики сразу всех скрутят в бараний рог, они не могли. Отведав прелестей продразверстки периода военного коммунизма, многие сибирские партизаны активно участвовали в восстаниях против большевистской власти. Нэп им скорее нравился, но те из лояльных, которые претендовали на власть как часть класса победителей, были разочарованы третьестепенными местами, которые им выделили коммунисты. Малограмотные, криминализированные, агрессивные и пьющие, экс-партизаны со временем вычищались из аппаратов местной власти, нередко пополняя преступный мир. Но абсолютным шоком для всех них стало раскрестьянивание начала 1930-х годов. Ответом были сотни восстаний и вооруженных выступлений, в которых активно участвовали бывшие красные партизаны. Особенно их роль была заметна среди повстанцев Восточной Сибири, где партизаны гурьбой шли за своими старыми вожаками. Эта недостаточная лояльность заметной части партизан сильно повлияла на размах репрессий в годы Большого террора, после которого роль партизанства в номенклатуре стала совсем малозаметной.
- Какими были демографические, социальные и экономические последствия краснопартизанского террора для населения Сибири и Востока России?
- Был целиком уничтожен 20-тысячный областной центр – находящийся напротив Сахалина Николаевск-на-Амуре. Этот несчастный город был выжжен до фундаментов и потерял почти всех жителей, ибо основная часть уцелевших в него не вернулась. Ряд городов Кузбасса были сильно разгромлены, серьезно пострадали Красноярск, Минусинск, Барнаул, Бийск, Рубцовск, Славгород. Казачьи станицы выжигались дотла, их мужское население вырезалось почти целиком. Десятки тысяч хозяйств были разорены партизанскими потребностями – многие из повстанцев хвастались, что «никогда голодом не сидели». В ответ на жестокости нелепого восстания аборигенного населения Казахстана в 1916 году русские переселенцы в Гражданскую войну уничтожили не менее 15 тысяч казахов. Многими тысячами партизаны убивали – ради грабежа и занятия плодородной земли – алтайцев, бурят, якутов; крепко досталось хакасам, тувинцам, эвенкам. Всего партизан в Сибири, Дальнем Востоке и Казахстане в разгар красного повстанчества на рубеже 1919–1920 годов было тысяч под 100, и убили они немногим меньшее число своих противников, причем обычно с крайней, садистской жестокостью, непременно разграбляя имущество жертв. Изнасилования тоже следует считать десятками тысяч.
Причем немалая часть жертв партизанщины – это убитые и ограбленные уже после изгнания белых, когда процветал красный бандитизм низовых властей, составленных в огромной степени из бывших партизан. Начав социальные чистки, партизаны долго не могли остановиться. А верховные власти года полтора-два смотрели на эти расправы как на полезную инициативу: основную часть белых, увы, пришлось амнистировать, но если их самостийно убивали проникшие в сельскую власть партизаны, то это было скорее полезно для торжества коммунизма. Потом самых страшных красных бандитов выгнали и посадили, а про красный бандитизм велели забыть. Подавляющая часть партизанских бесчинств осталась безнаказанной, что способствовало накоплению противоречий в обществе, которое лишилось множества крепких и морально зрелых хозяев. А потом и бывших партизан лишили статуса, а награбленное ими забрали в колхозы. Русская деревня, в ходе Гражданской войны предпочтя белой власти красную, совершила историческое самоубийство – и исчезла. Был громадный крестьянский мир, а после насаждения колхозов стала просто вымирающая сельская местность без настоящих хозяев. В новосибирской краевой газете в 1933 году появился аршинный заголовок под рассказом о былых жертвах среди красных партизан, выглядевший так убийственно, что номер был тут же изъят: «На земле, залитой кровью, построена новая колхозная жизнь!» Но там, где пролилась кровь, обычно так себе всходы бывают.
Русская Стратегия |
