Конечно, мы протоптали всего лишь узенькую тропинку в океане советской лжи. История участия Советского Союза во Второй мировой войне – доныне история потаённая, скрытая стараниями громадного большевицкого пропагандистского аппарата, в котором такие вредные популяции, как «советские историки», «советские публицисты» кормили народ изощрённой ядовитой ложью.

При Хрущёве напечатано шесть толстых томов «Истории…» - в основном для самого Хрущёве, имя его встречается на страницах томов чаще, чем имя Сталина и Жукова.

В эпоху Брежнева псевдоистория вышла в двенадцати томах постыдного вранья.

Из всех угроз для современной России главной является опасность морального вырождения. То есть, то, чем большевики занимались все 24 года своего властвования до опережающего нападения Германии. 24 года советского растления привели к тяжёлым катастрофам 1941 и 42-го годов, катастроф и потом хватало, но у Вермахта, воевавшего со всем миром, не было уже сил для развития успехов. А одержать тяжелейшую Победу помогло только то, что в народе ещё оставалось что-то прочное, светлое, русское. В этом нет никаких сомнений. Ведь у Красной армии в разы было больше танков, самолётов и орудий, и не были они устаревшими, как нам врали советские историки. Вооружение Красной армии превосходило по качеству и по количеству германское. Но воевать за подлую власть народ не желал, подготовка командного состава оказалась ниже некуда, главным критерием было наличие партийного стажа и личная преданность, холуйство. Первоклассное оружие советской феодальной армии было в основном брошено, как ненужный хлам. И это одна из тайн, связанных с началом войны.

Стыдно, что всё, что связано с гибелью сотен тысяч людей, до сих пор объявляется у нас секретами и тайнами. Это оскорбление памяти солдат, погибших за Отечество, чьи души надеются, что когда-нибудь Родина дорастёт до того, чтобы об их гибели сказать правду.

Стыдно, когда и через 75 с лишним лет не похоронены сотни тысяч погибших.

Стыдно, когда страшную правду о напрасных жертвах и бездарном полководце, объявленном символом победы, нам впервые рассказывает американский полковник, военный историк Дэвид Гланц в книге «Крупнейшее поражение Жукова», это о таинственной для наших историков операции «Марс», о катастрофе, стоившей нам напрасной гибели сотен тысяч солдат… Чуткий к людской боли и горю поэт Александр Твардовский неслучайно летом 1945 года своё программное стихотворение назвал «Я убит подо Ржевом»…

Не знаю, как они, властители и полководцы, жили после войны, скрывая правду, утверждая ложь – и постоянно, изо дня в день, ежеминутно – ощущая на себе проклятие мёртвых…

Мы видим их на многих фотографиях и в кинохрониках: лица солдат самые впечатляющие образы войны. И чаще всего то, что мы рассматриваем и видим – это последнее, предсмертное явление солдатского лика. Им суждено погибнуть, и мы видели и видим, и будем видеть их в последний раз. Наступают ли они или отступают, идут в атаку, отдыхают на привале или возводят мост для переправы – все они живут на переправе между жизнью и смертью. И смерть гораздо ближе. А ещё фронт и война – это ежедневная работа, изнуряющая, до кровавых мозолей и смертного пота, до изнеможения и последней кровинки…

А если повезло не погибнуть в первом бою, кто успел превратиться в опытного окопника, кого смерть щадила на долгих дорогах войны, - сколько протопал такой солдат, сначала, когда пятился до Волги и Терека и потом, когда шёл на Запад до Берлина, Вены и Праги… И сам товарищ Сталин отметил в конце войны, что мало у нас солдат по два, три раза не лежавших в госпиталях. Мало, а много в земле лежат…

Каждый военнослужащий Красной армии должен был иметь медальон с двумя пергаментными вкладышами, на которых персональная информация о владельце медальона. В случае гибели солдата один вкладыш передавался в штаб воинской части, а второй должен был быть захоронен вместе с погибшим. Это в теории… Но вся беда в том, что когда началась война, то оказалось, что многие красноармейцы медальонов не имеют, даже к лету 1942 года. И вот в такой ситуации выходит приказ наркома обороны Сталина от 17 ноября 42-го года, и этим приказом медальоны в Красной армии упразднялись. Теперь единственным документом, который мог удостоверить личность погибшего, становилась красноармейская книжка. Красноармейская книжка в 1940 году была отменена, потом это решение признали ошибочным, и осенью 41-го года её снова ввели. В итоге этих новаций значительная часть красноармейцев оказалась и без красноармейских книжек, и без медальонов… К тому же, красноармейская книжка – это не медальон, часто на трупах находили книжки полусожженные, залитые кровью, и в этой ситуации определить личность погибшего не представлялось возможным. Нередко погибшие в этом случае объявлялись пропавшими без вести. И дело с концом, и пособие не надо выплачивать семье погибшего…

Мы не станем считать, сколько миллионов погибших. Это, к несчастью, постыдная особенность, когда мы спорим - 27 миллионов погибло или 30 миллионов. Или 32 миллиона. Вот как большевизм приучил нас даже и за понюшку табака не ценить человека. Счёт идёт на миллионы наших соотечественников, а мы не ужасаемся, не предъявляем этот счёт власти. Живём в рамках, так сказать, чистой науки и статистики…

Уйдём от этого кошмара в одну отдельно взятую деревню. Только как её отдельно возьмёшь?

Село Соловьёво Смоленской области расположено на Днепре, который течёт из древнерусских смоленских земель. Знаменитая соловьёвская переправа – по этой дороге на Москву всегда шли враги, и по этой же дороге они, разбитые, уходили восвояси. В одном отдельно взятом селе Соловьёве погибли:

восемь Арсюковых,

семь Абраменковых,

шесть Ковалёвых,

тринадцать (13!) Киселёвых,

десять Клецовых,

семь Кухалёвых,

семь Соловьёвых,

шесть Тиньковых,

пять Шубиных…

Как вы думаете, уважаемый читатель, после их гибели (а в других семьях этого села – по два, по три погибших), как изменилось это село, насколько меньше в нём стало русской жизни и каковы у него перспективы, если одних Киселёвых погибло тринадцать и Клецовых – десять? А по всей России как?

Вот в совсем маленькой смоленской деревеньке Новая погибли:

девять Валуевых и

двенадцать Орешниковых…

И так по всей России… Надеяться, как кричал генерал Жуков, что «бабы новых народят», не приходится, не народили, потому что большевицкая власть измотала до изнеможения и нежелания жить и «баб» наших…

В документе от 23 декабря 1941 года, подписанным тогдашним начальником главного политического управления Красной армии Мехлисом, говорилось: «…многие командиры и комиссары действующих частей не заботятся о том, чтобы организовать погребение трупов погибших красноармейцев, командиров и политработников. Нередко трупы погибших за нашу Родину бойцов не убираются с поля боя по несколько дней, и никто не заботится, чтобы с воинскими почестями похоронить своих боевых товарищей, даже тогда, когда имеется полная возможность. На участке стрелковой дивизии 33-й армии в течение пяти суток после боя не были похоронены 14 трупов бойцов и командиров. Погребение убитых в бою часто производится не в братских могилах, а в окопах, щелях и блиндажах. Индивидуальные и братские могилы не регистрируются, не отмечаются на картах и должным образом не оформляются». Но вот что делать в тех случаях, когда на убитом не было ни солдатского медальона, ни красноармейской книжки, ни индивидуального офицерского жетона с личным номером, ни удостоверения личности командира или политработника – об этом в директиве Мехлиса ничего не говорилось…

В Красной армии не было ветеранских традиций, которыми славилась Русская Императорская Армия. Офицеры не знали своих солдат, а солдаты – офицеров. В случае гибели часто и фамилии погибшего никто не мог вспомнить…

13 апреля 1942 года заместитель наркома обороны Ефим Щаденко в своём приказе отмечал: «Учёт личного состава, в особенности учёт потерь, ведётся в действующей армии совершенно неудовлетворительно… На персональном учёте состоит в настоящее время не более одной трети действительного числа убитых. Данные персонального учёта пропавших без вести и попавших в плен ещё более далеки от истины».

Если в советские времена и говорили о потерях, то всегда связывали их с героизмом. Так было легче, героизм ведь по нашим понятиям связан прежде всего с самопожертвованием и является как бы отдельным делом отдельно взятых личностей. Пожертвовали под Ржевом несколькими армиями, но ведь сражались они героически? Оставили Приморскую армию в Севастополе, но как она героически обороняла город? А если героически, то ведь и анализировать причину гибели не надо.

Вот за годы войны погибли 47 (по другим сведениям 49) подводных лодок Балтийского флота. И все героически, в тяжелейших боевых походах. Не все, конечно, но большинство. Вечная им, погребённым в глубинах Балтики, память. Но если мы хотим получить честный ответ, почему погибшие лодки воевали неэффективно, то необходимо сказать, что едва ли не половина субмарин погибла по вине, из-за карьерной трусости командующего флотом адмирала Трибуца. Трибуц боялся доложить наверх, что у подводных лодок нет никакой возможности преодолеть противолодочный рубеж на выходе из Финского залива в Балтику. Подводные лодки шли, чтобы погибнуть, не нанеся урон врагу. Тот же Трибуц молчал в конце августа 41-го года, когда Балтийский флот, оставаясь в Таллине, едва не был уничтожен немцами. Всё это так, но и через 75 лет флотоводец Трибуц числится у нас среди самых больших творцов Победы… Ведь занимал должность… А мёртвые моряки-подводники возразить не могут.

На левом берегу Невы расположен хорошо известный Невский пятачок, конечно, героический Невский пятачок. Иначе как нам объяснить, что на этом небольшом клочке земли погибли около двухсот тысяч человек. В конце 60-х годов мне удалось найти двух ветеранов, случайно уцелевших после разгрома немцами этого плацдарма в конце апреля 1942 года, когда ледоход на Неве полностью отрезал 330-й полк от снабжения с правого берега. Начальник штаба полка Александр Михайлович Соколов сумел раненым среди льдин переплыть на тот берег (он был известным пловцом), а командир полка майор Сергей Алексеевич Блохин тяжелораненым попал в плен, немцы ампутировали ему обе ноги выше колена, а когда уходили, принесли в избу и оставили русским женщинам со словами: «Это ваш герой, вы его и берегите». А как Блохина берегли после войны, он рассказывал и плакал навзрыд.

На этом пятачке погибло немалое число питерских ополченцев, по ночам их перевозили на лодках и редко кто из них доживал до следующего вечера. Здесь погиб молодой, известный уже в городе поэт Иван Фёдоров, а его мама потом работала посудомойкой в Доме ленинградских писателей и ещё долго ждала своего Ивана. На пятачке обычно пропадали «без вести»… Невский пятачок, сотни тысяч погибших и зачем? Сегодня военные аналитики утверждают, что никакого значения для прорыва блокады этот плацдарм не имел. Он был слишком мал для сосредоточения на нём ударной группировки войск. Ещё один пример массового героизма и самопожертвования. Не нужного.

Погибший на Невском пятачке Иван Фёдоров написал в одном из стихотворений:

«Поэты содрогаются.

Пигмеи пророчат вечность собственным трудам».

На небольшом немецком кладбище в маленьком городке Зоссенхайм синие колышки обозначают могилы безвестных русских военнопленных, умерших или погибших от англо-американских бомбардировок. Синие колышки вдали от рязанских или ярославских полей. На кладбище часто приходит 90-летний Карл Дильс, побывавший в советском плену немецкий солдат. По-русски он безошибочно выговаривает спасительные слова: капуста, картошка, перекур. Несмотря на весь ужас войны, Карл Дильс из своей долгой жизни вспоминает только её. Так устроена память и у любого русского солдата из окопов Второй мировой: не зря же год войны считали за три и за пять, и за десять лет можно считать, и за всю непрожитую жизнь…

А в Белграде – тоже похоронено немало русских, и опять безымянные, но ведь это уже не пленные, сами дошли до сербской столицы. И в Польше – безымянные лежат, и в Австрии. Почему же без имени, если номер танка, в котором они погибли, известен? Народ наш в этой войне был совершенно отделён и от войны, и от власти той, которая использовала его безжалостно, а власть и народ были совершенно несоизмеримыми величинами, между которыми дистанция определялась смертностью, гибелью народа русского и прочностью большевицкой власти. А правду о войне и слово надгробное на миллионах безвестных могил никто лучше замечательного русского писателя Виктора Петровича Астафьева не скажет: «Вот только не получалось у них, у смоленского крестьянина и вятского мужика, удобного в жизни устройства. Не могли, не умели они приспособить себя к этому загогулистому, мудрому и жестокому миру, больно они простоваты, бесхитростны умом, стало быть, поднимайся и в воду иди, в огонь иди, и когда высветившие их фонариком какие-то люди, как им показалось, громадные, безглазые, клещнорукие люди схватили и поволокли их, то под разорвавшейся рубахой выступили голые позвонки и рёбра. Оба мужика – и молодой, и пожилой – рахитные были в детстве, младенцами ржаную жвачку в тряпочке сосали и после объявленной колхозной жизни на картошке жили, и разбивая о камни колени и пальцы рук, не сопротивлялись, как тот пожилой дядька, в котором сосредоточилась такая живучесть, что он выскакивал из реки и рвался на берег. Когда нервный от нечистой работы командир заградотрядчиков юношеским фальцетом взвился: «по изменникам родины», и смоленского и вятского мужичков хватило лишь на то, чтобы выплеснуть забитым ртом: «Мы сами, мы сами, не надо…»» И слова эти остаются в нашей памяти, слова всех миллионов вятских и смоленских, и костромских, и тамбовских мужичков, которые были настолько просты и бесхитростны, что не сумели выжить в страшной мясорубке войны…

После окончания войны родилось новое чувство. Его подспудно ощутили все пережившие её, а кристально ясно выразил Александр Твардовский в скрижальном стихотворении:

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны.

В том, что они – кто старше, кто моложе –

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, -

Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…

Эту виноватость без вины ощущали в себе после войны все нормальные люди, и только многие полководцы наши самого верхнего ряда и наркомы были лишены этого чувства. Они ведь жили при коммунизме.

История Второй мировой войны является антирусской историей. До сих пор главный секрет войны среди её бесчисленных тайн: СКОЛЬКО НА САМОМ ДЕЛЕ ПОГИБЛО РУССКИХ? Этого вопроса у нас никто и никогда не задавал и не ставил. А ведь в годы войны и армию победителей называли русской, русской была и победа над нацизмом. Сохранились десятки документов, в которых военачальники требуют, чтобы им на фронты присылали русских солдат, другие в атаку на неподавленные пулемёты не пойдут. Уже все народы – большие и малые – подсчитали свои военные потери. Только о конкретно русских жертвах – нам ничего неизвестно, ни слова. А ведь они не просто страшны – превышают 30 миллионов. И возможно ли, чтобы в общей официальной цифре потерь в 27 миллионов поместились более 30 миллионов русских жертв?

«Когда тебе тяжело, ты вспомни про мою судьбу, и тебе будет легче…» - так говорила пережившая чудовищные потери Епистинья Фёдоровна Степанова из кубанской станицы Тимашевской.

Девять её сыновей погибли один за другим.

Вечная им память: Александру, Николаю и Василию Степановым, Филиппу, Фёдору и Ивану Степановым, Илье, Павлу и ещё одному младшему Александру Степановым…. Откуда здесь взять слова? И на этом и на том свете перед её душой матери, потерявшей на войне девятерых детей? Как же это могло быть? Где же была эта подлая власть, чтобы не оставить хотя бы одного из девятерых Степановых в живых? А те, которые просили в окопы русских и только русских, потому что русские умеют умирать наславу, они когда-нибудь задохнулись от недостатка слов, от запоздалого покаяния, от безумия вины перед народом за весь двадцатый истребительный век? «Когда тебе тяжело, ты вспомни о моей судьбе…»

Когда нас волнуют русские жертвы Второй мировой войны, все без исключения, мы хотим не только оплакать их, отслужить панихиду, но и понять, каковы исторические перспективы народа: есть ли у нас будущее? Каковы на самом деле демографические русские потери, что очень важно для сегодняшней Российской Федерации и сможет ли русский народ и дальше быть государствообразующим народом или же эту важную роль необходимо оставить раз и навсегда? Выдающийся русский учёный Лев Николаевич Гумилёв, едва ли не половину своей жизни проведший в тюрьмах, лагерях и ссылках, был выпущен на свободу, в армию в 1943 году. Рядовой артиллерист Гумилёв дошёл до столицы Третьего Рейха и был награждён единственной медалью, но зато какой – «За взятие Берлина», которой всегда гордился. Потом Гумилёва опять арестовали. Как учёный он определил примерный срок существования русского этноса ещё на десять веков… Но если миллионы ваших соотечественников погибают, не может быть и проблеска мысли о какой-то мудрости государства и власти, в гибели миллионов не может быть ни ума, ни чести, ни достоинства допустивших это власти и государства. Каждый человек несёт в себе не только множество жизней как продолжение себя, но и множество смертей в случае безвременной гибели. Вот и подумаем, сколько в конце концов народа мы потеряли во Второй мировой войне под руководством безжалостной некомпетентной большевицкой власти. И то, что нам предстоит заново научиться ценить отдельно взятую человеческую жизнь как часть великой суммы жизни народа нашего, - может быть, самое прекрасное, что ожидает нас, русских, в будущем…

Р. S. АВТОР НЕ ИМЕЛ НИКАКОЙ ИНОЙ ЦЕЛИ, КРОМЕ ЖЕЛАНИЯ ГОВОРИТЬ ПРАВДУ.

АВТОР РУКОВОДСТВОВАЛСЯ ДВУМЯ КАНТОВСКИМИ ЧУДЕСАМИ, ДАННЫМИ НАМ БОГОМ:

ЗВЁЗДНЫМ НЕБОМ НАД НАМИ И НРАВСТВЕННЫМ ЗАКОНОМ ВНУТРИ НАС.

АВТОР НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЛ МЫСЛИ ФЁДОРА МИХАЙЛОВИЧА ДОСТОЕВСКОГО: ЕСЛИ МОЯ СТРАНА СДЕЛАЕТ ЧТО-ЛИБО ПРОТИВ ХРИСТА, ТО НЕ НУЖНА МНЕ ТАКАЯ СТРАНА.

Заказы можно также присылать на orders@traditciya.ru