30 декабря 1937 года. Хрустят за окнами суровые сибирские морозы, хрустит снег, как всегда, щедро укутавший читинскую землю. А в тепло натопленной комнате радостно светится красавица-ёлка, возвещая, что вот-вот оборвётся последний листок календаря, и настанет Новый год. Вот, только вокруг ёлки происходит что-то совсем непраздничное, что-то, чего маленький Юра ещё не может понять… Почему плачет мама? Почему так испуган отец? Почему какие-то незнакомые люди в форме бесцеремонно роются в вещах и, вот, наконец, уводят в ночь деда. На пороге он оборачивается, бросает последний взгляд на босого, в одной рубашонке вышедшего в прихожую внука… Дверь за ним затворяется…

С той поры Новый год в доме Соломиных не праздновали, а Юрия долго преследовало то ночное видение – как люди в форме куда-то уводят его деда. Это видение казалось ему сном и, лишь став взрослым, он узнает, что было оно горькой явью, а много позже прочтёт и «дело» своего деда…

Ананий Рябцев родился в 1880 году в далёком Забайкалье, в г. Баргузин. Юноша отличался пылкостью характера и свободомыслием и в годы т.н. «первой русской революции» был захвачен её вихрем, вступил в ряды эсеров… К тому времени он уже перебрался в Томск, откуда и был выдворен, как неблагонадёжный элемент и борец с самодержавием, в Читу.

Здесь встретил Рябцев свою будущую жену и прожил всю оставшуюся жизнь. К большевикам не примкнул и в революции новой активного участия уже не принимал. Впрочем, с новой властью поладил, заведовал финчастью читинской тюрьмы. Казалось бы, что могло повести его в категории «врагов народа»? Да мало ли что… Донос… Неосторожное слово… В те времена за поводом далеко не ходили. Был бы человек, а дело на него найдётся.

На допросах бывший эсер держался мужественно, не оговорил ни себя, ни других, ни одно обвинение не было им признано. А нетрудно догадаться, что признаний добивались от него отнюдь не только «вербальными» методами… Допросы те Ананий Рябцев не пережил. Он умер, находясь под следствием 23 марта 1938 года. О том, где был он похоронен, родные так и не узнали.

Арест близких в те годы неизбежно ставил под удар всю семью арестованного. В семье Соломиных главный удар принял её глава Мефодий Викторович. Он происходил из глубоко религиозной семьи и отроческие годы сам прислуживал в церкви. Со своей будущей женой, Зинаидой Ананьевной, он познакомился ещё в глубокой юности и затем не расставался. Вместе они уехали в Ленинград и учились в консерватории, вместе вернулись, когда Зина заболела и оглохла на одно ухо, вместе стали учить музыке читинских детей, снискав в городе любовь и уважение…

Мефодий Викторович был по натуре своей необычайно добрым и мягким человеком: любил детей, любил животных, которых в доме Соломиных всегда было много. Однажды на рынке он приобрел утку с больными ногами, и вся семья, заботилась о ней, жалея. В другой раз Соломин привёз из монгольских степей удивительно красивую козу. Правда, не дойную… Земляки недоумевали, зачем держать недойную животину? «Красивая очень…», - отвечал Мефодий Викторович.

Под стать ему была и Зинаида Ананьевна. Не имея даже порядочной зимней обуви, ходившая зимой с обмороженными коленями, она однажды привела в дом… маленькую девочку-сиротку. Она увидела её на смотре художественной самодеятельности, и, узнав, что у малышки нет родителей, приняла в свою семью, где уже росли двое сыновей.

Дом держался на матери Зинаиды Ананьевны – хрупкой, маленькой женщине, ведшей семейное хозяйство.

Как ни странно, органы не пришли ни к жене, ни к дочери «врага народа», а «положили глаз» на её мужа. По-видимому, это было обусловлено общительным характером Мефодия Викторовича, дружившего едва ли не со всем городом. От него, души любой компании, НКВД рассчитывало получать обширную информацию. После ареста тестя Соломина стали часто вызывать в органы, требуя «сотрудничать», то бишь стучать на знакомых… Человек глубоко порядочный, пойти на это он не мог. Это постоянное давление и тревога за семью привели к тому, что Мефодий Викторович стал довольно сильно выпивать. «Как-то поздно вечером, после очередной «беседы», уставший и расстроенный он вышел в коридор покурить, - вспоминает Юрий Мефодьевич Соломин. - В коридоре в это время оказался сосед. Он как раз был работником НКВД. Они разговорились, и отец рассказал ему обо всем. А тот ему спокойно сказал: «Я все это знаю». Отец объяснил ему, что не хочет сотрудничать с «органами», но не знает, как отказаться, и сосед посоветовал ему скомпрометировать себя. И отец себя «скомпрометировал» — он запил. Потом уже не мог остановиться...»

Соломины никогда не наказывали своих детей, единственным средством воспитания в их семье был личный пример. Пример родителей – порядочных, талантливых, любящих… Мефодий Викторович и Зинаида Ананьевна, в юности мечтавшие в большой музыкальной славе, обрели всенародную славу в своих сыновьях, ставших знаменитыми артистами. Через многие годы сказалась и та истовая вера, которой отличались предки Соломиных. Именно на сцене Малого театра, возглавляемого Юрием Мефодьевичем, впервые в России, бывшей в ту пору ещё СССР, прозвучала на столь высоком уровне, для столь широкой публики правда от трагедии цареубийства, о последнем русском Государе. Впервые зрителю был явлен образ русского Царя-мученика, как человека в высшей степени достойного и благородного, человека, с великим смирением восходящего на свою Голгофу, человека, на фоне нравственной высоты которого особенное омерзение вызывают его бесы-палачи… Образ этот воплотил сам Юрий Соломин.

«Когда мы показали спектакль художественному совету, многие категорически возражали против его выхода, - рассказывал он в одном из интервью. - Конечно, имелись у спектакля и сторонники. Все ждали моего решения как председателя художественного совета, и я сказал: «Спектаклю быть!»

Конечно, театр проделал огромную работу, чтобы получилось нормальное драматическое произведение. Тема была новой, если в печати появлялись новые факты, мы тут же использовали их в пьесе. Дневниковые записи Царя помогли...То, как относился к своим детям, как «уводил» их от того факта что они в заточении, что их никуда не выпускают. Царь читал им Русскую классику.
Русская Зарубежная Церковь помогала материалом, присылая нам информацию.

Играя Святого Николая, я изображал прежде всего любящего отца, старающегося уберечь своих детей, человека сдержанного и демонстративно незлобивого.
Для меня и Царь Федор, и Царь Николай — прежде всего люди, у которых есть сердце. Они никому не хотели зла, ни на кого не повышали голос. Этим они мне по-человечески близки.

Когда мы играли спектакль в первый раз, то немного побаивались, но спектакль шел на полных аншлагах несколько сезонов. Причем надо учитывать, что все зрители прекрасно знали финал той истории, которую мы показывали, но такой гробовой тишины в зале я не помню. Тишина в зале стояла такая, что поначалу актеры думали, что зрителей нет.
В пьесе использовались все новые сведения, которые удавалось разузнать, и зрители принимали это с благодарностью. Спектакль собирал огромнейшие аншлаги пять лет!»

Так восстанавливалась по крупицам русская память… Восстанавливалась и память в семье Соломиных, в которой, как и во многих других русских семьях, долгое время предпочитали умалчивать об опасных страницах семейной летописи. Имя Анания Рябцева было зачитано его внуком у Соловецкого камня на очередной траурной церемонии в день памяти жертв политических репрессий.

    Русская Стратегия