«Думаю, что установление нового советского строя, захват власти большевиками отражали крупный сдвиг, который произошёл в обществе, – погружение в пучину бездуховности, одичание. Нравственные устои были грубо изгнаны, растоптаны. В этом наша трагедия.
Начиная с 1917 года, человек боялся высказать свою мысль, если она отличалась от официального мнения, которое часто менялось – уследить, в какую сторону оно сделает поворот, не всегда представлялось возможным, – а также своё отношение к действительности. Перестал искать правду, истину – всё это каралось, запрещалось. Поощрялись донос и предательство. Всеобщий страх породил полную немоту, распространившуюся по всей стране. Наш народ не вполне освободился от этой внушённой немоты до сих пор. Это глубокая травма… Мы должны были слышать только один голос, который проповедовал насилие и террор.
Мы стали совсем глухи к доброте. Отвыкли от бескорыстной помощи ближнему. Сейчас, например, разговоры о милосердии кажутся мне наигранными. Слишком долго нас от этого отрекали, отвергали. Эти простые слова: «любовь», «сочувствие», «сострадание», «мягкосердечие», – казалось, навсегда вычеркнуты из нашего лексикона. Когда, к примеру, до революции состоятельные люди устраивали приюты, что-то жертвовали, большевистская пропаганда утверждала, что таким образом они откупались от бедноты – в этом, дескать, кроется буржуазная ложь, лицемерие и так далее. Христианские добродетели вытравливались всеми силами. Элемент сочувствия чужому горю был совершенно подавлен», - так говорил о русской катастрофе ХХ столетия писатель Олег Васильевич Волков, доказавший всей своей жизнью, что можно остаться человеком в нечеловеческих условиях, и можно не только умереть, но и выжить – не «во псах».
Он родился на пороге нового века, в 1900 г., в Петербурге, в дворянской семье. Его отец был директором правления знаменитого Русско-Балтийского завода, а мать – правнучкой адмирала Лазарева. Герой Наварина и первооткрыватель Антарктиды был кумиром детских лет Олега Васильевича. Он окончил Тенишевское училище, в котором учился в одном классе с Набоковым, а в 1917 г. поступил в Императорский Петербургский университет на отделение восточных языков историко-филологического факультета. Однако, грянувшая революция не позволили юноше получить высшее образование. Скоропостижно от сердечного приступа умер отец, и Олег вынужден был отправиться в тверское имение семьи, дабы помогать матери и младшим братьям и сёстрам.
В детские годы Волков, как и подобало «барчукам», много времени проводил в родительском имении, здесь привились ему и чуткость, любовь к природе, и знание крестьянского быта, и хозяйственные навыки. «Вот интеллигентный человек», - говорил отец о знакомом благородном, хотя и малограмотном крестьянине. И с той поры крепко вкоренилось в будущем писатели понимание, что интеллигентность – это не синоним культуры и образования, но особое состояние души. «Интеллигентный – это живущий по совести, достойно, чувствительный к несправедливости, насилию, принуждению. Такой человек – сам судья своих поступков. Жить по совести очень важно. Это как раз мы и забыли…», - сформулирует он десятилетия спустя.
Воспитывали «барчука» было отнюдь не неженкой. Родители стремились, чтобы сын был человеком сильным и твердым. Его, левшу от рождения, переучивали на правшу: надевали варежку на левую руку, чтобы он не мог ею пользоваться. Если мальчику случалось провиниться, ему давали тетрадь, и он должен был всю ее исписать фразой: я такой-то ошибся в том-то.
«В почёте была внешняя и внутренняя порядочность и дисциплина, - вспоминал Олег Васильевич. - С младенческих лет внушалось, что человек должен достойно себя держать, не опускаться, не идти на компромисс с совестью. Нас, хотя семья нецерковная, воспитывали на основе христианского учения. Мы исповедовались, причащались, соблюдали все православные обряды. Мы верили в Бога, в Высшую Силу, Который, если не нарушать нравственные правила, может нас сберечь. Это, конечно, и в заключении заставляло обращаться к Богу, оживляло надежду на воскрешение христианской попранной морали, на одолимость зла. Испытания, посылаемые Небом, какими бы тяжкими они ни были, открыли мне, что путь зла, насилия ведёт в никуда».
После революции Олег Васильевич вынужден был заниматься хозяйством, крестьянствовать. Однако, продолжалось это недолго – в начале 20-х семью из имения выгнали. А ещё раньше Волкову привелось принять участие в одной из попыток спасти Государя. Ещё в 17-м году он успешно выдержал экзамены в Тверское кавалерийское юнкерское училище, но и в нем учиться ему не привелось. После захвата власти большевиками юнкеров распустили по домам, стремясь спасти от расправы. Вскоре в Торжке был сформирован добровольческий конный отряд, в составе которого Волков отправился в Екатеринбург - спасать Царскую семью. Однако, добровольцы опоздали, и Олег Васильевич мог своими глазами видеть следы от пуль и святую кровь на стенах Ипатьевского дома…
Юноша попытался продолжить борьбу в Крыму, в армии генерала Врангеля, но опоздал и туда. К моменту его прибытия армия уже покинула берега Отечества…
Лишившись родового гнезда, Волковы перебрались в Москву. В те времена доступ к получению высшего образования был для дворянских отпрысков и других т.н. «лишенцев» закрыт. Благодаря совершенному знанию нескольких иностранных языков, Олег Васильевич работал переводчиком – сперва в миссии Нансена, затем — в греческом посольстве. Но, как известно, контакты с иностранцами уже навлекали подозрение на советских граждан, и в 1928 г. Волков был арестован за «контрреволюционную агитацию».
В 20-е годы у молодого человека была возможность покинуть СССР и тем обезопасить себя от той участи, которая суждена была большинству представителей его сословия. Но Олег Васильевич сознательно сделал выбор в пользу подъяремной Родины. «Мысль об эмиграции для себя отбросил, - рассказывал он позднее. - Такой настрой ещё от отца идёт, от всей нашей семьи. Отец и слышать не хотел ни о каких отъездах – даже «временных», как рисовалось тогда. Мой любимый брат-близнец Всеволод, довольно долго проработавший в полпредстве за границей, тоже не хотел оставаться там. Впоследствии он отсидел пять лет в лагере, погиб во время Великой Отечественной войны. Где-то я написал: «…крысы, покидающие обречённый корабль, – образ, для русского интеллигента неприемлемый». Если родина в беде, наоборот, надо находиться вместе с ней и в меру пусть маленьких возможностей, но помогать ей. Во всяком случае, не быть дезертиром».
Олег Васильевич «дезертиром» не стал, оставшись «со своим народом», полной мерой разделив его Голгофу и став свидетелем страшной расправы над ним.
Первоначально молодого переводчика арестовали с целью вербовки. Следователь прямо предложил ему выбор: или стать стукачом, или «сесть». Но неожиданно столкнулся с твердым отказом. «Во мне укреплялось и ширилось некое упрямство, бесповоротная решимость не уступать, - вспоминал Волков. - Были тут и самоуверенность молодости, и убеждённость – со школьной скамьи – в позоре репутации фискала, и вполне реальный страх связать себя с ведомством, не брезговавшим провокацией и самыми вероломными путями для своих целей, мне чуждых и враждебных…»
По итогам это «пытки духа», во время которой чекисты изощрялись в угрозах, предложений «стучать» Олегу Васильевичу больше не поступало. Для беззаконной власти он навсегда сделался врагом. «Впрочем, - писал он сам, - я всегда безобманно чувствовал: повторись всё – и я снова упрусь, уже ясно представляя, на что себя обрекаю…»
Разоблаченного «врага» отправили на Соловки, где первоначально он должен был отбыть три года. Однако, в судьбу молодого человека вмешался Калинин, чем-то серьезно обязанный в прошлом его семье. По ходатайству всесоюзного старосты Волкова перевели в ссылку, в Тульскую область. Это спасло ему жизнь: через несколько месяцев на Соловках начались массовые расстрелы. Только за одну ночь там было убито свыше 600 человек.
В СЛОН Олег Васильевич вернулся уже 1931-м, получив второй срок. Он работал статистом в санитарном отделе и имел возможность помогать заключенным, устраивать какие-то «льготы» — чтобы избавить от общих работ, отправлять в больницу… Так помог Волков и прибывшему в лагерю юному Д.С. Лихачева. Правда, в дальнейшем о будущем академике Олег Васильевич отзывался не лучшим образом: «Он… человек не моего вкуса, не моего поля ягодка. Потому что он уж очень угодничал в свое время и не забывал, как предан партии, Ленину и т. д.»
Сам Волков не угодничал никогда и не перед кем. И если в отрочестве он восхищался своим предком Лазаревым, то в дальнейшем самое глубокое его восхищение вызывал священник, что под страхом расстрела продолжал тайное служение на Соловках:
«…вспоминались тайные службы, совершавшиеся в Соловецком лагере погибшим позже священником…
То был период, когда духовных лиц обряжали в лагерные бушлаты, насильно стригли и брили. За отправление любых треб их расстреливали. Для мирян, прибегнувших к помощи религии, введено было удлинение срока — пятилетний “довесок”. И все же отец Иоанн, уже не прежний благообразный священник в рясе и с бородкой, а сутулый, немощный и униженный арестант в грязном, залатанном обмундировании, с безобразно укороченными волосами — его стригли и брили связанным, — изредка ухитрялся выбраться за зону: кто-то добывал ему пропуск через ворота монастырской ограды. И уходил в лес.
Там, на небольшой полянке, укрытой молодыми соснами, собиралась кучка верующих. Приносились хранившиеся с великой опаской у надежных и бесстрашных людей антиминс и потребная для службы утварь. Отец Иоанн надевал епитрахиль и фелонь, мятую и вытертую, и начинал вполголоса. Возгласия и тихое пение нашего робкого хора уносились к пустому северному небу; их поглощала обступившая мшарину чаща…
Страшно было попасть в засаду, мерещились выскакивающие из-за деревьев вохровцы, — и мы стремились уйти всеми помыслами к горним заступникам. И, бывало, удавалось отрешиться от гнетущих забот. Тогда сердце полнилось благостным миром, и в каждом человеке прозревался брат во Христе. Отрадные, просветленные минуты! В любви и вере виделось оружие против раздирающей людей ненависти. И воскресали знакомые с детства рассказы о первых веках христианства.
Чудилась некая связь между этой вот горсткой затравленных, с верой и надеждой внимающих каждому слову отца Иоанна зэков — и святыми и мучениками, порожденными гонениями. Может, и две тысячи лет назад апостолы таким же слабым и простуженным голосом вселяли мужество и надежду в обреченных, напуганных ропотом толпы на скамьях цирка и ревом хищников в вивариях, каким сейчас так просто и душевно напутствует нас, подходящих к кресту, этот гонимый русский священник. Скромный, безвестный и великий…
Мы расходились по одному, чтобы не привлечь внимания…»
То, что остаться человеком в аду, где все нацелено на расчеловечивание попавших в его круги, может помочь только вера, Олег Васильевич почувствовал ещё в первый срок. Когда он покидал Соловки, его провожал вятский епископ и один из вождей не признавшей унии с богоборческой властью «Тихоновской» (Катакомбной, Истинно-православной) Церкви, священномученик Виктор (Островидов). Сохранить память о соловецких мучениках за Христа и свидетельствовать о них, - таково было напутствие прозорливого Владыки будущему писателю.
После Соловков Волков отбывал ссылку в Архангельске, где мог воочию видеть «мужичью чуму», когда «раскулаченные» и сосланные крестьяне, их дети и жены просто умирали на улицах от голода… Здесь Олег Васильевич был арестован в третий раз и отправлен в УхтПечЛаг. Накануне войны срок его истек, но в 42-м он был арестован вновь. Лагерные условия военного времени были ещё страшнее «мирных». Через два года Волков буквально умирал: туберкулез, дистрофия, цинга… Умирающего зека отправили «доходить» в ссылку, в Кировобад. Однако, Олег Васильевич выжил. Знание иностранных языков помогло ему устроиться в местный университет. Волков обладал удивительной памятью. По воспоминаниям дочери, в одиночной камере, не имея книг, он по памяти переводил Гомера – с греческого на французский, английский, немецкий…
Впрочем, ни этот талант, ни глушь Кировобада, ни острейший дефицит кадров в ВУЗе не избавили поправившегося писателя от очередного ареста в 1951 г. Как «социально опасный элемент», он был сослан на 10 лет в село Ярцево Красноярского края. Бывалый лагерник, больной язвой желудка и туберкулезом гортани, уже не испытывал тревоги. «Во мне тогда стали снова оживать надежды на одолимость зла. И было ощущение, что вопреки всему обо мне печется Благая Сила», - вспоминал он. Очевидно, Благая Сила действительно неусыпно пеклась о свидетеле преступлений красных богоборцев. В Ярцево Олег Васильевич, от которого к тому времени отказались даже столичные врачи, коим его удалось показать в нарушение закона, выздоровел от туберкулеза. Он занимался охотой, работал промысловиком вместе с местными мужиками.
В 1955 г. Волков, наконец, был реабилитирован и вернулся в Москву. Здесь он встретил свою вторую жену, вступил в Союз Писателей, занимался переводами зарубежной классики, писал очерковую прозу и острые публицистические статьи. Олег Васильевич был ревностным защитником историко-культурного наследия России и её природного богатства. Он стал одним из основателей «Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры», принимал активное участие в составлении и здании «Энциклопедии российских деревень». Он же стоял у истоков экологического движения в СССР и первым начал борьбу за сохранение Байкала, северных рек.
«Мы очень по-хищнически относимся к своей природе, не можем приучить себя быть рачительными, добрыми хозяевами, - говорил Волков. - Многое уничтожаем, загрязняем без нужды. Не раз, к примеру, писал о драме российского кедра – он почти истреблён. А сколько погублено озёр, водотоков?.. Теряем многое именно потому, что внушили себе: всего-то у нас с лихвой, как ни хозяйничай – природа наша настолько щедра и богата, – всегда хватит. Сейчас мы часто бываем свидетелями того, как безобразное хозяйствование опустошает целые районы».
Создатель наделил Олега Васильевича огромной физической выносливостью. Он спокойно переносил боль, отвергая какую-либо анестезию, и обладал большой силой. Когда писателю было по 80, он лихо скакал на лошади по горам Кавказа вместе с 14-летней дочерью. Однажды на охоте его любимого пойнтера сильно искусали пчелы. Пес не мог идти, и Волков более 7 километров нес его на руках, а кроме него, ещё и ружье, и ягдташ. В ту пору ему было почти 90. В метро он никогда не стоял на эскалаторе, но стремительно бежал вверх или вниз. Олег Васильевич умел делать всё: что-то починить или приготовить обед. Никакого труда он не гнушался.
То, что не удалось чекистским палачам, практически удалось головотяпам «Мостреста». Вырыв двухметровую яму, они не поставили положенные ограждения… Вышедший вечером прогулять собаку 93-летний Волков упал в эту яму. Результат: открытый перелом ноги. Он остался жив и после этого несчастного случая, но на улицу в последние три года самостоятельно уже выходить не мог.
Незадолго до смерти писатель отвечал на вопросы т.н. тургеневской анкеты. На вопрос: «Кого вы больше всего ненавидите из исторических деятелей?» - Олег Васильевич ответил: «Ленина — Сталина — Гитлера».
Страшным преступлением советской власти Волков считал не только физическое истребление русского народа, но растление его души: «Подорванное хозяйство еще может быть восстановлено разумными мерами. Неизмеримо страшнее выглядит разрушенное моральное здоровье нации, обесцененные нравственные критерии. Длившаяся десятилетиями пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных на совести, христианских устоях, не могла не разрушить в народе самое понятие добра и зла. Проповедь примата материальных ценностей привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда — неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности. Побуждаемые — и в какой-то мере оправдываемые — низкой оплатой труда, рабочие воруют и тащат из цехов что попало (привратник за мзду отведет глаза!), торговцы обвешивают и обманывают напропалую, хозяйственники и бухгалтеры монтируют головоломные мошеннические комбинации, начальники берут взятки, безнаказанно грабят казну; ржа коррупции разъедает вузы и больницы, все ступени служебной зависимости, любые общественные организации».
Тем не менее, писатель продолжал верить в возрождение России, видя основу для оного не в экономических программах и военном могуществе, но в восстановлении совестного, нравственного начала в русских душах, в исцелении их.
«Всегда были печальные страницы в русской истории, - говорил он. - Вспомните Смутное время: Московский кремль – польский гарнизон, всюду бродят шайки разбойников. Казалось, на волоске от гибели Россия. Но всё равно оказалась спасена. Благодаря православным традициям. Ну и необычайной работоспособности народа – работать тогда умели…
Но без реставрации коренной, без нравственного учения мы ничего не добьёмся. Самое важное – возродить доброту в человеке, отзывчивость, помощь ближнему, бескорыстность побуждений, отвращение к насилию…
Несмотря на то что в течение длительного времени я влачился на самом дне кошмарных лагерей, надежды в светлое возрождение России не терял. Не может же быть, чтобы так оскудела людьми наша страна! Нужно, чтобы среди нас появились Сергии Радонежские. Нужно время, чтобы выросли ростки правды».
Русская Стратегия
*В материале использованы фрагменты из интервью Олега Волкова Елене Константиновой. |
