Муза легендарного адмирала родилась в 1893 г. в Кисловодске. Ее дед И.И. Сафонов был генерал-лейтенантом Терского казачьего войска, отец же всю жизнь посвятил музыке: был известным пианистом, дирижером, педагогом, директором Московской и Национальной Нью-Йоркской консерваторий. Сафоновы были старообрядцами умеренного течения. Анна Васильевна закончила гимназию княгини Оболенской, занималась живописью. Когда она приехала в Гелисингфорс, где служили ее муж, капитан Н.С. Тимирев, и А.В. Колчак, ей шел 22-й год…
Первая встреча Анны Васильевны и Колчака произошла на квартире у общих знакомых. Тимирева вспоминала: «Не заметить Александра Васильевича было нельзя – где бы он ни был, он всегда был центром. Он прекрасно рассказывал, и о чем бы ни говорил – даже о прочитанной книге, - оставалось впечатление, что все это им пережито. Как-то так вышло, что весь вечер мы провели рядом, долгое время спустя я спросила его, что он обо мне подумал тогда, и он ответил: «Я подумал о вас то же самое, что думаю сейчас».
После был вечер у Колчаков, затем случайная встреча на улице… Позже Колчак признался: «Когда я подходил морем в тот дождливый день к Гельсингфорсу, то знал, что увижу вас. Серый город казался мне лучшим в мире». С первой встречи герой-капитан, имя которого было уже почти легендарным, благодаря его арктическим экспедициям, произвел на молодую женщину сильнейшее впечатление. Заметил ее и он. Что могло быть общего у этих столь разных людей? У Колчака была жена и пятилетний сын. Еще в начале войны они приехали в Гельсингфорс, спешно покинув Либаву под градом немецких снарядов. Анна Васильевна также была замужем, и недавно у нее родился сын. Казалось бы, их дороги должны были идти врозь, но, пересекшись однажды, они уже не могли разойтись.
Отныне, бывая где-либо, Тимирева и Колчак всегда сидели рядом, оживленно разговаривали. Это привлекало внимание окружающих. Не могла не заметить увлечения мужа и Софья Федоровна, но, будучи женщиной мудрой, она не показывала виду, часто принимала Анну Васильевну у себя и относилась к ней, как к подруге.
В один из вечеров в Морском собрании все дамы были одеты в русские костюмы. Тимирева оказалась одной из самых прекрасных среди них. Колчак попросил ее сфотографироваться в этом костюме и подарить ему карточку. Анна Васильевна сделала несколько копий и подарила всем друзьям, чтобы не возбуждать подозрений. Впрочем, вскоре один из офицеров сказал ей:
- Я видел ваш портрет у Колчака в каюте.
- Ну, что ж такого, эта фотография есть не только у него.
- Да, но в каюте Колчака был только ваш портрет – и больше ничего.
Вскоре Александр Васильевич попросил Тимиреву сделать еще один снимок меньшего размера, пояснив смущенно:
- Видите ли, большую я не могу брать с собой в походы…
Между тем, звезда Колчака поднималась все выше. На Пасху 1916-го года Александр Васильевич был произведен в чин контр-адмирала. Той же весной он со своими миноносцами совершил нападение на караван немецких судов с грузом руды, рассеял пароходы и потопил одно из конвоирующих судов. А уже в конце июня Колчак получил чин вице-адмирала и назначение командующим Черноморским флотом.
Балтийцы провожали адмирала в летнем Морском собрании. После застолья Колчак и Анна Васильевна скрылись в аллеях парка Катриненталь, который приказал посадить еще Петр Первый в честь своей жены императрицы Екатерины. В тени каштанов Тимирева вдруг произнесла:
- Я люблю вас…
- Я не говорил вам, что люблю вас, - ответил Колчак.
- Это я говорю. Я всегда хочу вас видеть, всегда о вас думаю, для меня такая радость быть рядом с вами. Вот и выходит, что я люблю вас.
- Я вас больше чем люблю! – прозвучал ответ.

Наперекор тюрьме и горю,
Утратам, смерти, седине
К ночному северному морю
Все возвращаюсь я во сне.
Встают и движутся туманы
В рассвете золотой зари
Туда, под старые каштаны,
Где о любви ты говорил...
Где, жизни сдав себя на милость,
На крестный путь ступила я
И где навек переломилась
Судьба печальная моя!

После перевода Колчака на Черноморский флот роман продолжался в письмах. Эта переписка –один из самых совершенных памятников любви. Александр Васильевич писал возлюбленной обо всем: о своих рейдах и планах, о симфонических концертах, на которых доводилось бывать, о художнике, писавшем картину на тему боя русских кораблей с крейсером «Гебен» и желании устроить выставку… За письмами любимой женщине, глядя на ее портрет, неизменно украшавший его каюту, коротал свои вечера боевой адмирал. Однажды в феврале Колчак увидел цветущие магнолии и камелии и, восхищенный этой красотой, купил огромный букет, который поставил в своей каюте рядом портретом Анны Васильевны, о чем написал ей: «Как хотел бы я послать Вам эти цветы – это не фиалки и не ландыши, а действительно нежные, божественно прекрасные, способные поспорить с розами. Они достойны, чтобы, смотря на них, думать о Вас…» В одном из писем Александра Васильевича той поры есть такие строки: «Вы были для меня в жизни больше, чем сама жизнь, и продолжать ее без Вас мне невозможно. Все мое лучшее я нес к Вашим ногам, как бы божеству моему, все свои силы я отдал Вам…»
После революции в условиях нарастающей смуты и разгорающейся гражданской войны молодая женщина сделала тяжелый выбор между семьей и любимым человеком. В конце весны 1918-го года Анна Васильевна прибыла в Харбин, где ожидал ее Колчак. Вместе с мужем они проделали тяжелейший путь через всю Россию: из Ревеля во Владивосток. Перед отъездом жены в Харбин, Тимирев спросил:
- Ты вернешься?
- Вернусь… - ответила Анна Васильевна.
В этом обещании она раскаялась тотчас при встрече с Александром Васильевичем. После нескольких дней, а, точнее, вечеров счастья, вечеров, которые они проводили вместе, она сказала:
- Сашенька, милый, мне пора ехать во Владивосток. А мне не хочется уезжать…
- А вы не уезжайте, - ответил адмирал и, помолчав, добавил: - Останьтесь со мной, я буду вашим рабом, буду чистить ваши ботинки. Вы увидите, как хорошо я умею это делать.
Он говорил словно полушутя, но Анна Васильевна понимала, что за этим тоном кроется почти мольба.
- Меня можно уговорить, но что из этого выйдет?
- Нет, уговаривать я вас не буду. Вы сами должны решить.
Решение пришло внезапно и бесповоротно. Александр Васильевич, измученный и изнервленный политической работой, столь чужой и нелюбимой, приходил к ней каждый вечер усталый, истерзанный бессонницей, которая стала развиваться у него. Один из вечеров, в который решилась их судьба, Тимирева описала: «Мы сидели поодаль и разговаривали. Я протянула руку и коснулась его лица – и в то же мгновение он заснул. А я сидела, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Рука у меня затекла, а я все смотрела на дорогое и измученное лицо спящего. И тут я поняла, что никогда не уеду от него, что кроме этого человека нет у меня ничего и мое место – с ним…»
Решено было, что Анна Васильевна напишет мужу о том, что не вернется к нему, после чего уедет в Японию, куда следом прибудет и Колчак. Но, оказавшись в Токио, Тимирева поняла, что должна проститься с мужем. Александр Васильевич не вмешивался, целиком предоставив право решать ей. Анна Васильевна поехала во Владивосток и после тяжелого объяснения с мужем, который умолял ее остаться, вернулась к Колчаку, чтобы разделить с ним последний этап его пути.
Дни, проведенные в Японии, были их медовым месяцем, антрактом перед завершающим актом трагедии. Они жили в смежных номерах гостиницы, на прогулках любовались разноцветными листьями кленов в горных лесах, водопадами и действующими вулканами… На другой день после приезда Тимиревой Колчак сказал ей:
- У меня к вам просьба. Поедемте со мной в русскую церковь.
Он не был еще разведен со своей женой, а она – с мужем, но литургия в почти пустом храме, где они стояли рядом, была для них чем-то вроде венчания. После службы Анна Васильевна сказала:
- Я знаю, что за все надо платить – и за то, что мы вместе, - но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, только не утрата той полной нашей душевной близости, я на все согласна.
На исходе жизни она писала, вспоминая об этом: «Что ж, платить пришлось страшной ценой, но никогда я не жалела о том, за что пришла эта расплата»…
Когда адмирал уехал в Сибирь для борьбы с большевиками и вскоре в Омске был провозглашен Верховным правителем России, Анна Васильевна последовала за ним. Чтобы не афишировать отношений, она поселилась в частном доме, вдали от центра. Они часто виделись. Тимирева стала работать переводчицей Отдела печати при Управлении делами Совета министров и Верховного правителя, а вскоре организовала мастерскую пошива одежды и белья для солдат. Она часто бывала в госпиталях, в качестве переводчицы присутствовала на официальных и неофициальных встречах в Ставке. Сохранилась фотография, где Анна Васильевна вместе с адмиралом присутствует на маневрах: это единственный снимок, где они запечатлены вместе…
12 ноября 1920 г. адмирал Колчак покинул Омск и отправился в свой последний путь. Анна Васильевна, больная испанкой, покинула город на день раньше вместе с генеральшей Гришиной-Алмазовой, ухаживавшей за нею. Вскоре адмирал нагнал ее. «Он вошел мрачнее ночи, сейчас же перевел меня к себе, и началось это ужасное отступление, безнадежное с самого начала: заторы, чехи отбирают на станциях паровозы, составы замерзают, мы еле передвигаемся. Куда? Что впереди – неизвестно, - вспоминала Тимирева. – Да еще в пути конфликт с генералом Пепеляевым, который вот-вот перейдет в бой. Положение было такое, что А.В. решили перейти в бронированный паровоз и, если надо, бой принять. Мы с ним прощались как в последний раз. И он сказал мне: «Я не знаю, что будет через час. Но вы были для меня самым близким человеком и другом и самой желанной женщиной на свете». Конфликт благополучно разрешился, и путь продолжался. Адмирал занимал вагон-салон, а Анна Васильевна – купе, из которого часто приходила к Колчаку. В районе Новониколаевска поезда Верховного правителя уперлись в чешские эшелоны. Чехи пропускать адмирала отказались, и он фактически превратился в их заложника. Протесты против бесчинств чехов не имели результата.
В Иркутск Александра Васильевича везли уже, как частное лицо. Здесь он должен был быть передан Высшему Союзному Командованию (генералу Жанену), но, в результате сделки последнего с большевиками, был предан в их руки, став платой за беспрепятственный проезд чехов с их награбленным имуществом…
Из вагона адмирал и Анна Васильевна вышли рука об руку. В здании вокзала им было объявлено об аресте. В исходе дела адмирал не сомневался. В записке, которою удалось передать в тюрьме Тимиревой, он писал: «Конечно, меня убьют, но если бы этого не случилось – только бы нам не расставаться». Не сомневалась в трагическом финале и Анна Васильевна, ошибшаяся лишь в одном: ей не суждено было погибнуть вместе с ним. Тимирева до конца разделила путь Колчака. Содержась в такой же камере, как и он, она думала лишь о нем, пыталась передать записку на волю, с которой имела связь Гришина-Алмазова, с тем, чтобы адмиралу прислали необходимые вещи, но записка попала в руки охраны… Здесь, в холодной одиночной камере, Анна Васильевна часто вспоминала заветы Колчака, которые он часто повторял еще в Омске: «Ничто не дается даром, за все надо платить – и не уклоняться от уплаты», «Если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу – тогда не так страшно»…
Когда заключенным разрешили прогулки, Колчак и Тимирева, наконец, смогли видеться. Часто во время этих встреч они вспоминали счастливые дни, проведенные в Японии. Двух лет не минуло с той поры, а, казалось, целая жизнь прошла.
- А что? Неплохо мы с вами жили в Японии! Есть о чем вспомнить, - говорил Александр Васильевич. Также он рассказывал Анне Васильевне о своем плавании из Англии в Америку, а однажды произнес:
- Я думаю – за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за Вас – я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не дается даром…
Между тем, к Иркутску подошли измученные отряды «каппелевцев», и генерал Войцеховский, которого перед смертью назначил главнокомандующим Каппель, потребовал сдачи города и освобождения адмирала Колчака. Это был тот самый повод, которого ожидали большевики для исполнения присланной директивы. Гришина-Алмазова, узнав о требованиях Войцеховского, передала известие Тимиревой, а та в свою очередь переправила записку адмиралу. Александр Васильевич написал в ответ: «Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне. Как отнестись к ультиматуму Войцеховского, не знаю, скорее думаю, что из этого ничего не выйдет или же будет ускорение неизбежного конца…
…Я только думаю о тебе и твоей участи – единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь – ибо все известно заранее. За каждым шагом моим следят, и мне очень трудно писать. Пиши мне. Твои записки единственная радость, какую я могу иметь.
Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня, сохрани себя… До свидания, целую твои руки».
Это было последнее письма Александра Васильевича. 7 февраля ночью по коридорам тюрьмы прошли тепло одетые красноармейцы под предводительством Чудновского и начальника гарнизона Бурсака (Блатлиндера). Генеральша Гришина-Алмазова вспоминала: «Толпа двинулась к выходу. Среди кольца солдат шел адмирал, страшно бледный, но совершенно спокойный. Вся тюрьма билась в темных логовищах камер от ужаса, отчаяния и беспомощности». События этой страшной ночи описала многими годами спустя и Анна Тимирева: «…я слышала, как его уводят, и видела в волчок его серую папаху среди черных людей, которые его уводили.
И все. И луна в окне, и черная решетка на полу от луны в эту февральскую лютую ночь. И мертвый сон, сваливший меня в тот час, когда он прощался с жизнью, когда душа его скорбела смертельно. Вот так, наверное, спали в Гефсиманском саду ученики».

Полвека не могу принять,
Ничем нельзя помочь,
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь…

Но если я еще жива…
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.

Анна Васильевна Тимирева заплатила за свою любовь и верность адмиралу страшную цену. Ее сын, Володя, подающий надежды художник, был расстрелян в 1938 г. на Бутовском полигоне, а сама она 37 лет провела в советских лагерях, тюрьмах и ссылках, в которых судьба сводила ее с такими «врагами народа», как Зоя Федорова, Лидия Русланова, Мария Капнист и др., но выжила, сумела сохранить ясную душу и память…

Каждый день я думаю о гибели,
Что меня за сопкой стережет.
Первый снег плотину ярко выбелил,
И мороз огнем холодным жжет.
Меж камней колосья в хрупком инее.
Нежные, как белая сирень,
Небо цвета горла голубиного,
Желтой степи жесткая постель…
Я была всегда такой любимою,
Я была жена, сестра и мать -
Это все давно промчалось мимо,
Надо молча смерть свою принять.

Один из биографов Колчака Г.В. Егоров, бывавший у Анны Васильевны в последние годы ее долгой жизни, оставил портрет этой удивительной женщины, тогда уже старухи, но не дряхлой, не немощной, а только совершенно седой: «Полжизни она провела в советских лагерях, в том числе и среди уголовников. И тем не менее за 37 лет к ней не пристало ни одного лагерного слова – речь ее интеллигентна, во всех манерах ее чувствовалось блестящее дворянское воспитание. Единственное, что омрачало общее впечатление, - она курила дешевые сигареты. Курила беспрестанно и через очень длинный, примитивно простого изготовления, мундштук. И вообще она одета была бедно. Очень бедно. Но рассуждала – рассуждала самобытно. Рассуждала по-сегодняшнему, по-перестроечному – критически. И очень смело. Казалось, просидев тридцать семь лет, можно было потерять не только смелость, потерять личность. А она сохранила себя. Она была в курсе культурной жизни, если уж не страны, то во всяком случае столицы – это точно. Голова у нее была светлая…»
Анна Васильевна была театралкой, и беседы велись преимущественно об искусстве. Политики Тимирева касалась редко, но при первом же визите Егорова с порога заявила:
- Имейте в виду, я Советскую власть не люблю…
А позже, в 70-е годы в ее квартире появился портрет, которого прежде не было. На вопрос Егорова, кто это, Анна Васильевна ответила с гордостью и даже торжеством:
- Это Солженицын!
В ту пору писателя только что выслали из страны и лишили гражданства.
Тимирева дожила до глубокой старости, до конца сохранив память о своем адмирале.

Так глубоко ты в сердце врезан мне,
Что даже время потеряло силу
И четверть века из своей могилы
Живым ты мне являешься во сне,
Любовь моя… И у подножья склона,
И в сумерках все не могу забыть,
Что в этот страшный мир, как Антигона,
«Пришла не ненавидеть, но любить».

В 1960 г. ее реабилитировали, и она смогла вернуться в родную Москву, где поселилась на улице Плющихе, в доме 31. Анна Васильевна подрабатывала консультантом и актрисой массовки на Мосфильме. Ее можно увидеть в фильмах Сергея Бондарчука «Война и мир», Александра Муратова «Умеете ли вы жить?», Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука»… Да-да, в одном из эпизодов позади папановского Лелика в кадре появляется дама, в которой, конечно, сложно узнать звезду адмирала. И еще сложней представить, сопоставить, соединить – роковую ночь в иркутской тюрьме и искрометную комедию Гайдая…
Умерла Тимирева 31 января 1975 г. Ее похоронили на Ваганьковском кладбище, участок № 17...

Позабыть пора пустые бредни -
Жизни замыкается кольцо…
Днем и ночью гибели последней
Я гляжу в холодное лицо.
Все, что так мучительно любимо,
Что душою выпито до дна,
Уплывает с папиросным дымом
Сквозь решетку черную окна.
И осталось к одному тянуться:
Чтоб, не дрогнув, не потупив глаз,
Стало сил спокойно улыбнуться
В час последний, неизбежный час.

Образ Анны Тимиревой прочно затмил жену адмирала Колчак, Софью Федоровну Омирову. Между тем, женщина эта также имела немало дарований и не меньшую силу. Когда-то с солнечного Капри она сорвалась в Россию, только что вступившую в войну с Японией, через всю Сибирь зимой добралась до Иркутска, преодолев часть пути на собачьих упряжках… Зачем? Ее жених только что вернулся из арктической экспедиции и уезжал на фронт. Съездить домой он уже не успевал, и невеста примчалась к нему сама, чтобы успеть обвенчаться до его отъезда на войну. Женихом был Александр Васильевич Колчак…
Софья Федоровна родилась в 1876 г. в Каменец-Подольском в дворянской семье. Отец ее был действительным тайным советником, дядя по матери, Ф.Ф. Каменский – известным скульптором. Девушка с отличием окончила Смольный институт благородных девиц. Она знала семь языков, писала стихи, отличалась волевым характером.
С будущим мужем она познакомилась в 1900 г. Вспыхнувшее чувству было взаимным, но, отправляясь в опасную экспедицию, Колчак не был уверен, что вернется из нее живым, и предложил отложить свадьбу до этого, если Бог даст, счастливого момента. Потянулись годы ожидания. Один из островов и мыс, открытые им, молодой исследователь назвал именем невесты.
Лишь в конце зимы 1904 г. Софья получила письмо, в котором суженый сообщал, что ждет ее в Иркутске, где их смогут обвенчать… После венчания последовала новая разлука. Война, плен… Патриотично настроенная молодая женщина в эту пору писала стихи во славу героев несчастливой Русско-японской кампании:

Вот скачет казак, вот мчится герой,
Покрытый дорожною пылью...
Что связано было с высокой горой,
Останется памятной былью.
Летит удалец на коне вороном
В долине, где смерть уж витает,
Для тех, кто дерется, известье при нем,
Что помощь все силы сбирает.
Опасное место... не знает ездок,
Что жертву свою враг наметил...
Вот выстрел раздался... вот белый дымок.
И первую пулю он встретил.
За нею другие поспешно летят
Со свистом и землю взрывают:
Вперед! - больше нет возвращенья назад!
И конь, и казак умирают.
Вот едет другой, вот скачет герой,
Дорога чуть курится пылью,
Что связано было с высокой горой,
Останется памятной былью.

В 1910 г. в семье родился сын Ростислав. Будущий адмирал в это время был в очередной экспедиции. Две дочери Колчаков умерли еще во младенчестве. Эти трагедии ложились на плечи Софьи Федоровны, так как муж почти всегда был в отсутствии. Их брак оказался большей частью по переписке с редкими вкраплениями встреч… Тем временем грянула Первая мировая война. Колчак в эту пору служил в Гельсингфорсе, сутками занимаясь установкой спасительных минных заграждений. Софью Федоровну немецкое наступление застало в Либаве.

Утром рано на восходе,
Как спустилася звезда,
Миноносцы шли в походе
Из родимого гнезда.
Зорька на небе пылает,
Воздух свеж, кругом роса,
Вот «Трухминец» выплывает,
Всей флотилии краса.
Там на мостике высоком
Командир наш удалой,
В море бурном и широком
Рад поспорить он с волной.
Мимо берега крутого
Он идет теперь вперед
И для взора дорогого
Свой поклон прощальный шлет.
Предрассветный ветерочек
Флаг на мачте шевелит,
А голубенький платочек,
Видно, по ветру летит.
Солнце даму освещает,
Ослепляет ей глаза,
На глазах у ней сверкает
Непослушная слеза.
Голубое сине-море
Подарит ему простор,
И моряк забудет вскоре
Светлых глаз немой укор.
Сердце женщины вернее
И хранит свою любовь.
Кто же взглянет веселее,
Как они вернутся вновь.
Но она не позабудет
Этой утренней поры,
Приходить как прежде будет
И смотреть с крутой горы.

Наконец, после спешной эвакуации Софьи Федоровны с сыном, супруги соединяются в Гельсингфорсе, но именно в это время Александр Васильевич встречает Анну Тимиреву…
Развестись Колчак так и не успел. После революции Софья Федоровна вывезла единственного сына из Севастополя за границу, и их отношения вновь продолжались исключительно в письмах. Кроме того, Александр Васильевич старался поддерживать семью материально, отправляя ей свое жалование.
В эмиграции Софья Федоровна и Ростислав обосновались в Париже, где узнали о гибели мужа и отца. Жизнь на чужбине сперва складывалась сравнительно благополучно. Ростислав окончил Высшую школу дипломатических и коммерческих наук, поступил в Алжирский банк, женился на дочери убитого большевиками в Петрограде адмирала А.В. Развозова… Но размеренный ход жизни нарушила новая мировая война. Ростислав был мобилизован во французскую армию и попал в плен. В Париж он вернулся лишь в 1945 г. с подорванным здоровьем и умер в возрасте 45 лет в 1965 г. К счастью, пережить эту трагедию Бог Софье Федоровне не попустил, призвав ее раньше - в 1956 г.

Страданья жен и матерей,
Их стоны, слезы их детей
И раны выбывших из строя
Пусть не смущают дух герою:
В защиту родины своей
И мать пошлет своих детей.
Тому, кто проливает кровь,
Сопутствует ее любовь.
Она придаст герою силы.
В борьбе и на краю могилы.
И, к ней, любовью пламенея,
Сражайтесь, жизни не жалея.
Мы просим в страшный битвы час,
Герои, не забудьте нас,
И мы вас здесь не позабудем,
Трудясь за вас молиться будем.
Одна любовь как смерть крепка,
Направит Божия рука.
Любовь и Богу дорога,
И разобьете вы врага.

Говоря о Колчаке, стоит упомянуть еще одну женщину, поэтессу, с которой они едва ли были знакомы, но которая заплатила долгими годами лагерей за преданность его памяти… Наталия Даниловна Ануфриева. Потомица лейб-медика Николая Первого доктора Арендта. Родилась в 1905 г. в Санкт-Петербурге, детские и юношеские годы провела в Крыму. Здесь, вероятно, девочка и встречала, видела адмирала Колчака в бытность его командующим Черноморским флотом.
Став взрослой, она посвятила ему поэтический цикл из четырех стихотворений, которые имела неосторожность читать друзьям – артистам и литераторам – в 1934 г. Один из слушателей написал донос. В результате поэтесса была арестована и отправлена на Колыму. Однако, своей верности памяти Адмирала Ануфриева не изменила и здесь. В декабре 1941 она написала новое стихотворение, посвященное Колчаку:

Нет страшнее и сладостней плена.
Эту боль приняла и молчу,
И о Божьем рабе убиенном
Я молюсь, зажигая свечу…
Разгорается тихое пламя
Для тебя, для тебя одного!
Это плачет пурга над снегами,
Это скорби моей торжество.
И когда в моем сердце как смута,
Это ты меня кличешь с тоской…
Боже, Боже! Порви эти путы,
Дай душе его вечный покой…

Заключение Наталия Даниловна принимала с христианским смирением. Страшные испытания, выпавшие ей на долю, не ожесточили ее, но обратили к Богу, и в дальнейшем большую часть ее поэтического наследия составили духовные стихи. Но и образ Колчак не отпускал поэтессу. Получив второй срок и, будучи на этот раз отправлена в Казахстан, она вновь обращается к адмиралу:

Земля снегов. Земля ночных рыданий
Над снежным полем стелющихся вьюг.
Изгнанья край. Земля твоих страданий,
Твоих предсмертных одиноких мук.

Четвертый раз живу на этом свете,
В последний путь, должно быть, мне пора!
Трех жизней след - разносит снежный ветер
Лишь угольки погасшего костра…

Но жизнь одну я вспоминаю снова,
Она к твоей приблизилась судьбе,
Она была печальной и суровой
И сладостной, как песня о тебе.

Прошли года, и молодость мелькнула,
И не поднять разбитых на смерть крыл…
Покойный друг, вот я опять вернулась.
Далекий друг… но больше нету сил.

Что впереди? Как долго жить осталось?
О чем опять поет в ночи пурга?
Я знаю лишь, что в мире есть усталость,
Таежный мрак, глубокие снега.

И тяжелы надломленные крылья,
И дальний путь уводит в ночь, в пургу…
Я так устала, Александр Васильич,
Мне кажется, я больше не могу.

Наталия Даниловна смогла вынести все выпавшие ей на долю скорби. Она была освобождена, как и многие узники, после смерти Сталина, затем реабилитирована. Скончалась поэтесса в 1991 г.