Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идёт, и плачет уходя.
Афанасий Фет
Дрожанье века как дрожанье век… Что я хочу сказать этой одинокой преследующей меня фразой из давно ненаписанного стихотворения? Совпадёт ли моё ощущение с тем, что почувствует и подумает читатель? Ведь мы такие разные и рождены в столетие духовных оползней, к тому же мы уже открыли бездну, распяв Сына Божьего, и если ещё по утрам чиста и прозрачна роса на траве, ещё с какой-то частью людей можно говорить без кэшбека, то они, конечно, поймут и уже поняли, что преследующая меня строка из ненаписанного стихотворения «дрожанье века как дрожанье век» - о любви. У бездны на краю люди делятся на живых и мёртвых. Только не подумайте, что я следую в этом заявлении той строке в гражданском паспорте, которая фиксирует дату рождения и пребывание наше в живых, вернее, среди живых. К несчастью, некоторые, кому потом выдают паспорта, рождаются уже мёртвыми и, к большому сожалению, часть из нас умирают живыми…
«И вот, может быть, самое страшное моё воспоминание: мы в тюремном дворе вдвоём на прогулке – нам давали каждый день это свидание, - и он говорит: -Я думаю – за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, не знал счастья победы. Я плачу за Вас – я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не даётся даром»». Такая любовь приходит как молния, как мощный взрыв, как разряд света, проводники её всегда двое, как магниты, в которых растет духовная власть и тайная нежность. Таинственное притяжение… Конечно, в нём есть магия. Колчак обладал ею в полной мере. Эту тайну в нём замечали с юности, не понимая её сути и прозвав его ещё в Морском кадетском корпусе Савонароллой. Тайну эту первой заметила его супруга София Фёдоровна, а потому никогда не спорила с судьбой – подчинялась ей, а затем пришла пора и Анне Васильевне ощутить на себе «магию Колчака».
Есть три водораздела у магии. Первый – магия присутствия. Один человек входит в жизнь другого… «И вот я в вагоне, - вспоминала Анна Васильевна Тимирёва через сорок лет, - моё место отгорожено от коридора занавеской, а за окном мутная-мутная ночь, силуэт Фудзиямы и туман ползёт по равнинам у её подножия. Рвущая сердце боль расставания. И вдруг, повернувшись, я увидела на стене его лицо, бесконечно печальное, глаза опущены, и настолько реальное, что я протянула руку, чтобы его коснуться, и ясно ощутила его живую теплоту; потом оно стало таять, исчезло – на стене висело что-то. Всё. Осталось только чувство его присутствия, не оставляющее меня».
Вторая магическая степень – магия прикосновения. Поэтому невозможно назвать их отношения любовным романом или ещё чем-либо в том же духе… Много лет подряд отношения Анны Васильевны Тимирёвой и Александра Васильевича Колчака были письменными восхищениями друг другом: восхищением мужчины женщиной и восхищением женщины мужчиной. Да ведь и было чем восхищаться! Никакого любовного треугольника, как часто полагают люди из театра и кино, не было. Близость возникла уже в Сибири без всякого треугольника… Чтобы это понять, надо самому дорасти, а когда дорастём, уже не захочется давать определение второй степени магии.
И наконец третья степень – магия отсутствия времени. Оно останавливается, уходит в пространство, становится пространствовременем. И как писала Анна Васильевна, «и мы вдвоём. Да, этот человек умел быть счастливым». Современный нам поэт Константин Фролов (поэты лучше знают, чем доктора наук) написал о них так: «Одна звезда замедлила свой бег», это почти так, на самом деле звезда остановилась, как вкопанная, и время остановилось, как в высшем магическом круге. Они в этот период даже не замечали того времени, в котором жили, не замечали того, что «в наши дни и воздух пахнет смертью, открыть окно, что жилы отворить». И если историкам-бухгалтерам хочется обвинить их в поражении сибирских армий, то сделать это можно очень легко, но стоило ли выходить из магического круга, чтобы привести к власти социал-либералов Милюкова и Савинкова, Пепеляева, Вологодского или Авксентьевского? Масштаб личности мужчины можно понять по одному признаку: какие женщины его любили. Обратите внимание на спутниц и жён Ленина и Троцкого, Молотова и Свердлова, Зиновьева и Каменева. Обратили? Ведь ужас!
Женой лейтенанта Колчака стала Софья Фёдоровна Омирова. Лейтенант после путешествия в Арктике по северным рекам дошёл до Иркутска, а невеста из Петербурга вместе с отцом лейтенанта Василием Ивановичем Колчаком прибыла в Иркутск, где после разрешения великого князя Константина Константиновича состоялось венчание и свадьба. Медовый месяц не состоялся, напали японцы, и новобрачный поспешил в Порт-Артур, где успешно командовал миноносцем, потом артиллерийской батареей. После сдачи Порт-Артура Колчак оказался в японском плену. Софья Фёдоровна увидела своего мужа только в июне 1905 года. «Было это в самом начале знакомства с Александром Васильевичем. Он редко бывал в Гельсинфорсе. Но у его жены я бывала очень часто – она мне нравилась… Она была очень хорошая и умная женщина и ко мне относилась хорошо. Она, конечно, знала, что между мной и Александром Васильевичем ничего нет, но знала и другое: то, что есть очень серьёзно, знала больше, чем я». Обе прекрасные дамы могли бы в иной жизни стать подругами, обе были духовно богатыми, общительными, понимали и знали классическую музыку, занимались в художественных студиях, но время рассудило иначе, и счастье обоих Прекрасных Дам было так переменчиво, что и не скажешь, кому из них повезло, кому выпало больше страданий. Софья Фёдоровна умерла в Париже на 80-м году жизни, а Анна Васильевна на 82 году в Москве. «…Мы с Софьей Фёдоровной поехали кататься по заливу, день был как будто тёплый, - вспоминала Анна Васильевна, - но всё-таки я замёрзла, и Софья Фёдоровна сняла с себя великолепную чернобурую лису, надела мне на плечи и сказала: «Это портрет Александра Васильевича». Я говорю: «Я не знала, что он такой тёплый и мягкий». Она посмотрела на меня с пренебрежением: «Многого вы ещё не знаете, прелестное молодое существо». Софья Фёдоровна была на 17 лет старше Тимирёвой и, судя по всему, предчувствовала развитие событий, потому что тоже была незаурядной личностью, что она и доказала в последующие роковые годы и для неё и для всей России. «И до сих пор, когда её давно, нет в живых, - вспоминала Анна Васильевна, - мне всё кажется, что если бы довелось нам встретиться, мы не были бы врагами. Что бы то ни было, я рада тому, что на её долю не выпало всего того, что пришлось пережить мне, так всё-таки лучше… Я вспоминаю её с уважением и душевной болью, но ни в чём не упрекаю себя. Иначе поступить я не могла».
Летом 1917 года Софья Фёдоровна Омирова осталась одна с сыном Славушкой Колчаком в Севастополе. Александра Васильевича Керенский отозвал в Петроград, где увидел в нём личность крупную и государственную, соперника в борьбе за власть. И Колчак был послан/выслан во главе российской военно-морской миссии в Англию и Америку. А в Севастополе началось безумие, массовое убийство офицеров. Супруга бывшего комфлота вынуждена была прятаться, переходя из дома в дом дружески расположенных людей. Сына Ростилава учила скрывать его фамилию. Потом ребёнка, слава Богу, удалось переправить в Румынию к добрым людям, а самой кочевать в окровавленном гражданской войной Севастополе. Только через полтора года, чреватых арестом, Софье Фёдоровне удалось выбраться из объятой кровавым безумием России, воссоединиться с сыном и уехать во Францию. Софья Фёдоровна знала семь европейских языков, два из них древние – латынь и греческий. Замуж она больше не выходила, осмелюсь предположить, что из-за. любви к сыну, который был очень похож на Александра Васильевича. Они оба его любили и продолжали любить. Если женщина нас достойна, то она лучше нас…
«Убей меня, но дай мне имя!» Это тоже из магических заклинаний. Вот почему так остро ощущает Колчак переименование его флагманского корабля линкора «Императрица Екатерина Великая» в «Свободную Россию»: «Не знаю почему, - пишет он Анне Тимирёвой, - но когда я в первый раз вышел в море на «Свободной России» и сошёл в свою походную каюту, то я почувствовал, что всё изменилось, и я не мог остаться в ней и до рассвета ходил по мостикам и палубе корабля». Имя изменилось? А с ним и люди, вещи, стены… Время остановилось для него, как только их жизни соединились. Дальше было счастье посреди российского кочевья, переездов, избиения лучших, вселения бесов в чужие квартиры. Адмирала критиковали, когда он встал во главе оскорблённой и униженной России: как можно быть счастливым посреди событий такого масштаба? Таких бед и горестей? Поверьте ему, можно! Без близких друзей, без надёжных соратников, «кругом измена и трусость и обман» в ещё большей степени, чем в марте 1917 года; он был плохим или хорошим Верховным Правителем России, что не имело никакого значения в те бесполезные годы нашествия бесов; прав он был или не прав, имеет ли это значение, если по воспоминаниям соратников, критиковавших Колчака, он был один и не было рядом людей, кто мог бы бескорыстно помочь ему, адмирал стоял уже на своей Голгофе у своего креста, оставалось только прибить его гвоздями. Спасает его от бесполезной муки только любимая Прекрасная Дама и богатый внутренний мир.
«Я сегодня устал от всяких побуждений и решений вопросов огромной важности, требующих обдумывания каждого слова, - писал вице-адмирал Колчак Анне Тимирёвой в период их эпистолярной повести, речь шла об операции на Босфор и взятии Константинополя, вековой и насущной мечте Российской Империи и Святой Руси, которая усилиями Государя Императора и Колчака была близка к реальному воплощению; адмирал пишет это письмо в каюте дозорного эскадренного миноносца посреди Чёрного моря, - и мне хочется, глядя на Ваш портрет и цветы, немного забыться и помечтать…» О Прекрасной Даме. Жить нужно вслух, а умирать молча. Мечты командующего флотом, пребывающего на миноносце посреди ноябрьского бурного Чёрного моря, и были они тогда «только знакомы», как и большую часть их времени жизни – это, пожалуй, не очень точно сказано, а точнее не скажешь, ибо вечность – это только наше ошибочное представление о времени. «Когда я собралась ехать в Японию, - вспоминала Анна Васильевна, - Александр Васильевич заехал за мной, чтобы покататься на автомобиле. Едем мы, а он посмеивается. В чём дело? – Знаете у меня сегодня был Баумгартнер. – Зачем? – Он спросил меня, буду ли я иметь что-нибудь против, если он поедет за Вами в Японию. – Что же Вы сказали? – Я ответил, что это вполне зависит только от Анны Васильевны. – А он? – Он сказал: потому что я не могу жить без Анны Васильевны. Я ответил: вполне Вас понимаю, я сам в таком же положении. На другой день Баумгартен (ему было 23 года) мне говорит: «Знаете, Анна Васильевна, Александр Васильевич очень отзывчивый человек». В Японию за мной он не поехал, мы остались добрыми друзьями. Он всё понял».
Спасибо покойному уже Фёдору Перчёнку и другим составителям книги «Милая моя обожаемая Анна Васильевна», они дали нам, читателям, очень глубокую связующую нить: «Ключ к их сердцам – Шекспир, которого оба читают в дни смут и распрей. Английского драматурга мы тоже можем попытаться прочесть их глазами, перенеся себя в семнадцатый-двадцатый годы: любовь, верность, волшебная сказка, а рядом – кровь, вероломство, отрубленные головы, похитители власти, слепая чернь, звериные инстинкты…» И здесь невозможно воздержаться от сопоставления. Ведь подлинный Шекспир (Потрясающий копьём) – это двое любящих друг друга рано умерших людей –лорд Рэтленд и его жена Елизавета Сидни, дочь большого английского поэта Филипа Сидни, это ещё одна история большой любви двух безмерно одарённых людей. Вильям Шакспир, чьё имя стоит на обложках книг, никак не мог быть автором, он был неграмотным ростовщиком, дававшим в рост деньги, в том числе и актёрам театра «Глобус». И все следы творчества понятны и ясны – поездка лорда Рэтленда в Данию – появляется «Гамлет», после поездки в Италию – «Ромео и Джульетта». Сонеты Шекспира – это переписка лорда Рэтленда и Елизаветы. Когда Рэтленд умер, Елизавета тайно перенесла его прах на семейное кладбище и приняла яд на могиле мужа. Оба они не дожили до 40 лет. Вот это и есть Шекспир, в основе которого лежит возвышенная глубокая любовь, одушевление и светом великой любви освещающая путь сотням и тысячам людей. А Шакспир, ростовщик из Стратфорда, был неграмотным и на его завещании, после того как он объелся мясом, стоит крестик. Неграмотными были и четверо его детей. Шекспировская история прекрасно изложена в книге российского исследователя Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса».
Спасением для таких людей, живущих на земном плацдарме, является их внутренний мир. Об этом при немалом интересе написано мало и неглубоко. Анна Васильевна писала стихи, прекрасно рисовала, переводила с французского. В суровом Колчаке, в его сознании и в глубине открываются миры, которые знала его Прекрасная Дама, и миры эти были близки и понятны ей. Вот, например, музыка. Анна Васильевна происходила из семьи известных в России музыкантов Сафоновых. Было ли в истории Черноморского флота что-то похожее, когда прибывший в Севастополь новый командующий занимался бы организацией большого симфонического оркестра? Да ещё в условиях мировой войны? «Вы спрашиваете про симфонический концерт, - пишет адмирал своей милой Анне Васильевне, - он был весьма неважен, скажу откровенно, но это не мешает мне на днях устроить второй, где пойдут «Шехеразада» Чайковского, некоторые вещи Грига и «Двенадцатый год». Вы охотно согласитесь, что одного приказания играть симфонии Бетховена иногда бывает недостаточно, чтобы их играли хорошо…» «Шехерезаду», конечно, написал Римский-Корсаков, но это простительно адмиралу, который в тот день принимал парад десантных полков, предназначенных к высадке в районе Константинополя. Парад состоялся на плацу Лазаревских казарм в Севастополе и произвёл хорошее впечатление на Колчака, о чём он и высказал благодарность начальнику отдельной Черноморской дивизии генерал-майору Александру Андреевичу Свечину…
Но было уже гораздо позже, чем они думали в опоздавшей России. По словам Николая Данилевского, наше Отечество уже «снимали с пьедестала и находилось оно на весу»…
«На первой неделе Великого поста я предался благочестию и со своим штабом и дамами, пребывающими в моём доме, говел и исповедовал свои грехи, избегая по возможности совершать новые, читал Тертуллиана и Фому Кемпийского». Конечно, эти имена оказываются неожиданными для читателя в 21-м веке, но Колчак не просто интересовался христианскими мистиками первых веков, он их хорошо знал. В адмиральской библиотеке всегда были книги древних христианских мыслителей и пророков. Очевидно, что Колчак религию, православие ставил выше национализма и национальных предпочтений. В счастливые дни для Отечества это было совершенно верно, но в наши дни антирусского напора и гонений, когда от русского народа и его традиций остались одни фольклорные ансамбли последовать за Колчаком мы никак не можем. Мы сегодня вынуждены нашими врагами быть русскими националистами – до лучших времён.
«Теперь я занялся новым делом: принимаю участие в бракосочетании дочери адмирала Фабрицкого вопреки церковным правилам, запрещающим это таинство в великом посту. Поэтому случаю я с Весёлкиным имел постоянный диспут с архиепископом Таврическим, епископом Севастопольским и ректором семинарии на тему о таинстве брака. После двух часов обсуждения этого вопроса, я опираясь на широкую эрудицию Весёлкина в церковных вопросах, блестяще доказал, что брак как таинство, с догматической и с канонической стороны может и должен быть совершён в любое время и что до проистекающих из него явлений церкви нет дела. Епископы, по-видимому, впали в панику, но разбить нас не смогли и, когда я дошёл до Оригена, - дали разрешение. Присутствуя на торжестве православия, я немного опасался, не буду ли предан анафеме, но всё обошлось благополучно».
Он прожил две жизни. Созерцательную и деятельную. Если в первой человек движется к истине, то во второй делает то, что велит разум. Жизнь созерцательная хороша сама по себе, а деятельная – поскольку необходима.
Легче ли умирать, если у тебя есть такая любимая?
Или?
Виктор Правдюк
Русская Стратегия |
