Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
О милый брат, какие звуки!
В слезах восторга внемлю им.
Небесным пением своим
Он усыпил земные муки;
Тебе он создал новый мир,
Ты в нем и видишь, и летаешь,
И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитый юности кумир...

Эти стихи А.С. Пушкин посвятил своему другу поэту Ивану Ивановичу Козлову, будучи потрясен его поэмой «Чернец», о которой князь П.А. Вяземский с восторгом писал А.И. Тургеневу: «Я восхищаюсь "Чернецом", в нем красоты глубокие, и скажу тебе на ухо – более чувства, более размышления, чем в поэмах Пушкина».

Где сердце любит, где страдает,
И милосердный бог наш там:
Он крест дает, и он нее нам
В кресте надежду посылает.
Чрез семь тяжелых, грозных лет
Блеснул и мне отрадный свет.
Однажды я, ночной порою,
Сидел уныло над рекою,
И неба огнезвездный свод,
И тихое луны мерцанье,
И говор листьев, и плесканье
Луной осеребренных вод-
Невольно душу всё пленяло,
Всё в мир блаженства увлекало
Своей таинственной красой.
Проснулся дух мой сокрушенный:
"Творец всего! младенец мой
С моей подругой незабвенной
Живут в стране твоей святой;
И, может быть, я буду с ними,
И там они навек моими!.."

Эта поэма приводила в восторг не только маститых литераторов и критиков, но и читателей, а особенно – читательниц, которые пролили над нею немало слез.   «Она взяла обильную и полную дань с прекрасных глаз; ее знали наизусть и мужчины, - отмечал Белинский. - "Чернец" возбуждал в публике не меньший интерес, как и первые поэмы Пушкина, с тою разницей, что его совершенно понимали: он был в уровень со всеми натурами, всеми чувствами и понятиями, был по плечу всякому образованию. Это второй пример в нашей литературе, после "Бедной Лизы" Карамзина. "Чернец" был для двадцатых годов настоящего столетия тем же самым, чем была "Бедная Лиза" Карамзина для девятидесятых годов прошедшего и первых нынешнего века».
Читатели оплакивали судьбу страдальца-чернеца, но куда более достоин был их слёз автор – Иван Иванович Козлов. Жизнь его обещала быть счастливой и безоблачной. Он появился на свет в родовитой семье. Его мать позаботилась о том, чтобы он получил прекрасное домашнее образование. Он был замечательно хорош собой – высок, статен, с точеными чертами благородного лица… Он обладал превосходной памятью, хорошо разбирался в искусстве, литературе, прекрасно танцевал. Его карьера по геральдической части успешно шла вверх, хотя и без рывков. Впрочем, он не стремился к рывкам. У него было все, и ему ничего никому не нужно было доказывать, завоевывать место под солнцем. Жизнь его, проходившая в добродушной и старосветской Москве, была размеренной, гармоничной, и все в ней было «как положено». В ту пору Иван Иванович ещё не писал сам, но уже дружил с лучшими литераторами своего времени – Жуковским, Вяземским, был вхож к Карамзину. Он был всем приятен и всеми любим. И уж конечно, такой завидный жених имел большой выбор невест. Он становил его на дочери бригадира Давыдова Софье. И тут все тоже было «как положено». Просто, легко и счастливо. Молодой муж любил жену, жена не чаяла души в муже. Вскоре появляются на свет дети – сын и дочь. Иван Иванович оказался любящим и заботливым отцом, много времени проводил с детьми, читал и рассказывал им сказки, играл. Много света и гармонии было в этой семье, и все указывало на то, что и дальше все будет, как в сказке: «жили они долго и счастливо и умерли в один день».
Ему действительно, предстояло прожить долгую жизнь. Вот, только совсем несчастливую… Собственно, жизнь завершилась, когда Козлову было всего лишь 35 лет. Молодого, полного сил мужчину разбил паралич, навсегда приковавший его к инвалидному креслу.
Но как навек всего лишиться?
Как мир прелестный позабыть?
Как не желать, как не тужить?
Живому с жизнью как проститься?..
На этом судьба не остановилась, словно задавшись целью сломать страдальца. Через семь лет он потерял зрение. Тьма и неподвижность – такой удел был определен ему на ближайшие четверть века. Многие ли смогли бы вынести такой страшный удар? Такое безнадежное существование? А уж тем паче найти в своей душе силы и свет для Осанны?
О ты, кого хвалить не смею,
Творец всего, спаситель мой;
Но ты, к кому я пламенею
Моим всем сердцем, всей душой!
Кто, по своей небесной воле,
Грехи любовью превозмог,
Приник страдальцев к бедной доле,
Кто друг и брат, отец и бог;

Кто солнца яркими лучами
Сияет мне в красе денной
И огнезвездными зарями
Всегда горит в тиши ночной;
Крушитель зла, судья верховный,
Кто нас спасает от сетей
И ставит против тьмы греховной
Всю бездну благости своей!-

Услышь, Христос, мое моленье,
Мой дух собою озари
И сердца бурного волненье,
Как зыбь морскую, усмири;
Прими меня в свою обитель,-
Я блудный сын,- ты отче мой;
И, как над Лазарем, спаситель,
О, прослезися надо мной!

Меня не крест мой ужасает,-
Страданье верою цветет,
Сам бог кресты нам посылает,
А крест наш бога нам дает;
Тебе вослед идти готовый,
Молю, чтоб дух мой подкрепил,
Хочу носить венец терновый,-
Ты сам, Христос, его носил.

Но в мрачном, горестном уделе,
Хоть я без ног и без очей,-
Еще горит в убитом теле
Пожар бунтующих страстей;
В тебе одном моя надежда,
Ты радость, свет и тишина;
Да будет брачная одежда
Рабу строптивому дана.

Тревожной совести угрозы,
О милосердый, успокой;
Ты видишь покаянья слезы,-
Молю, не вниди в суд со мной.
Ты всемогущ, а я бессильный,
Ты царь миров, а я убог,
Бессмертен ты - я прах могильный,
Я быстрый миг - ты вечный бог!

О, дай, чтоб верою святою
Рассеял я туман страстей
И чтоб безоблачной душою
Прощал врагам, любил друзей;
Чтоб луч отрадный упованья
Всегда мне в сердце проникал,
Чтоб помнил я благодеянья,
Чтоб оскорбленья забывал!

И на тебя я уповаю;
Как сладко мне любить тебя!
Твоей я благости вверяю
Жену, детей, всего себя!
О, искупя невинной кровью
Виновный, грешный мир земной,-
Пребудь божественной любовью
Везде, всегда, во мне, со мной!

Такая молитва родилась в душе слепого и неподвижного поэта… Он верил, что своим страданием искупает своих близких, в том числе детей, и это давало ему утешение. Он не позволил себе сломаться, опуститься, погрузиться в свое отчаяние, замкнуться в несчастье. Иван Иванович всегда был опрятен, изысканно одет, радушен в отношении гостей, которые продолжали навещать его и немало поддерживали участием, любезен, артистичен и искрометен в беседах. Он не жаловался, напротив, находил в себе силы утешать других. Общаясь с ним, никто не подозревал, что по ночам страдальца терзают жесточайшие боли. «Никогда в душе моей не изгладится сильное впечатление, какое испытал я, проведя несколько часов подле болезненного одра, на котором сидел Козлов, - вспоминал Н.А. Полевой. - Говоря с ним, я забыл, что он слепой, что бремя болезни приковало его к одру страдания. Мы говорили о многом, и необыкновенная память и обширные сведения Козлова изумили меня. С удивлением слушал я, как читал он мне наизусть стихи Пушкина, Баратынского, множество стихов Байрона, Мура, говорили о поэзии французской, итальянской...»   
«Несчастие, часто убийственное для души обыкновенной, было для него гением животворящим, - вспоминал П.А. Вяземский. - Недуги жестокие, страдальчество физическое развернули духовные способности, которые появились в нем в цветущую пору здоровья и ожидали его с утешениями и благодеяниями в роковую годину испытания. Без всякой неуместной изысканности в выражении можно сказать естественно о поэте нашем, что, по мере как терял он зрение и ноги, прозревал он и окрылялся духом; отчужденный утратами физическими от земной жизни, ожил он с лихвою в другом мире и принадлежит нашему только тем, что есть в нем изящного и возвышенного: любовию и страданием - любовию ко всему чистому и прекрасному, страданием, освященным, так сказать, союзом его с смирением, или смирением, созревшим в страдании!»
Когда же я в себе самом,
Как в бездне мрачной, погружаюсь, -
Каким волшебным я щитом
От черных дум обороняюсь!
Я слышу дивный арфы звон,
Любимцев муз внимаю пенье,
Огнем небесным оживлен;
Мне льется в душу вдохновенье,
И сердце бьется, дух кипит,
И новый мир мне предстоит;
Я в нем живу, я в нем мечтаю,
Почти блаженство в нем встречаю;
Уж без страданья роковой
Досуг в занятьях протекает;
Беседа мудрых укрепляет
Колеблемый рассудок мой;
Дивит в писателях великих
Рассказ деяний знаменитых;
Иль нежной звучностью своей
Лелеют арфы золотые
Мятежный жар души моей
И сердца тайны дорогие.
О, счастлив тот, кто обнимать
Душ возвышенных чувства, мненья
Стремится с тем, чтоб поверять
Свои сердечные движенья!
Мы с ними чувствуем живей,
Добрее, пламенней бываем, -
Так Русь святая нам святей,
Когда Карамзина читаем;
…
О друг, поэзия для всех
Источник силы, ободренья,
Животворительных утех
И сладкого самозабвенья!
Но для меня лишь в ней одной
Цветет прекрасная природа!
В ней мир разнообразный мой!
В ней и веселье и свобода!
Она лишь может разгонять
Души угрюмое ненастье
И сердцу сладко напевать
Его утраченное счастье.
Иван Иванович обладал абсолютным слухом и уникальной памятью. Уже теряя зрение, он выучил два языка в дополнение к двум, которые знал с детства. Это дало ему возможность переводить. В его памяти хранились целые книги иностранных поэтов – Бернса, Байрона, Кольриджа, Мадзони, Мура, Мицкевича, Скотта, Петрарки, Тасса, Шенье… Обращаясь к этому архиву, Козлов создавал прекрасные переводы, что стало для него большим утешением в его горестном положении. Кроме того, он начал писать сам, и к сорока годам раскрылся, как поэт огромного, чистого и своеобразного таланта. В предисловии к собранию стихов Козлова его ближайший друг и составитель этого сборника Жуковский писал: «Божий промысл, пославший ему тяжкое испытание, даровал ему в то же время и великую отраду: поразив его болезнию, разлучившею его навсегда с внешним миром и со всеми его радостями, столь нам изменяющими, открыл он помрачненному взору его мир внутренний, разнообразный и неизменный, мир поэзии, озаренный верою, очищенный страданием. Имея память необыкновенную (великое счастие для слепого), Козлов сохранил во глубине души все свое прошедшее; он жил им в настоящем и до последней минуты сберег всю свежесть и теплоту любящего сердца. Несчастие сделало его поэтом - и годы страданий были самыми деятельными годами ума его. Знавши прежде совершенно французский и италианский языки, он уже на одре болезни, лишенный зрения, выучился по-английски и по-немецки - и все, что прочитал он на сих языках, осталось врезанным в его памяти: он знал наизусть всего Байрона, все поэмы Вальтера Скотта, лучшие места из Шекспира, так же, как прежде всего Расина, Тасса и главные места из Данта. Но лучшим и самым постоянным утешением страдальческой его жизни было то, что он с такою же верностию мог читать на память и все Евангелие, и все наши молитвы, столь спасительные в счастии, столь отрадные в печали. Таким образом жизнь его, физически разрушенная, при беспрестанном, часто мучительном чувстве болезни, была разделена между религиею и поэзиею, которые целебным своим вдохновением заговаривали в нем и душевные скорби, и телесные муки. Но он не был чужд и обыкновенной ежедневной жизни: все, что делалось в свете, возбуждало его участие - и он нередко заботился о внешнем мире с каким-то ребяческим любопытством. С той самой поры, в которую паралич лишил его и ног и зрения, физические страдания его не только не умолкали, но, беспрестанно усиливаясь, в последнее время нередко доходили до крайней степени; они, однако, почти не имели влияния на его душу, которая всегда их побеждала, а в промежутках спокойствия действовала с юношескою свежестию».
Жуковскому Козлов посвятил радостное новогоднее поздравление:
Уже бьет полночь — Новый год,—
И я тревожною душою
Молю подателя щедрот,
Чтоб он хранил меня с женою,
С детьми моими — и с тобою,
Чтоб мне в тиши мой век прожить,
Всё тех же, так же всё любить.
Молю творца, чтоб дал мне вновь
В печали твердость с умиленьем,
Чтобы молитва, чтоб любовь
Всегда мне были утешеньем,
Чтоб я встречался с вдохновеньем,
Чтоб сердцем я не остывал,
Чтоб думал, чувствовал, мечтал.
Молю, чтоб светлый гений твой,
Певец, всегда тебя лелеял,
И чтоб ты сад прекрасный свой
Цветами новыми усеял,
Чтоб аромат от них мне веял,
Как летом свежий ветерок,
Отраду в темный уголок.
О друг! Прелестен божий свет
С любовью, дружбою, мечтами;
При теплой вере горя нет;
Она дружит нас с небесами.
В страданьях, в радости он с нами,
Во всем печать его щедрот:
Благословим же Новый год!

Светом и радостию о Господе проникнуто все творчество Ивана Ивановича. Даже самые печальные его вещи. Всё оно – нескончаемый гимн Творцу, гимн многострадального Иова… На многие стихи поэта писали музыку Глинка, Даргомыжский, Алябьев… «Вечерний зов», написанный последним, до сих пор остается не только визитной карточкой и композитора, и поэта, но и всей музыкальной России.
Среди многочисленных сочинений Козлова особое место занимает поэма «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая», посвященная ставшему хрестоматийным женскому подвигу этой удивительной героини 18 века, не пожелавшей в кровавые дни правления Анны Иоанновны отречься от попавшего в опалу мужа и последовавшей за ним на все жестокие мытарства. Подвиг любви и верности, и христианского смирения, мужество кротчайшей души  - все это слепой поэт передал с поразительной глубиной.
Летая думой вдохновенной
В заветный мрак минувших дней,
Опять узнал мой дух смятенный
Тревогу томную страстей.
Хоть светлый призрак жизни юной
Печаль и годы унесли, -
Но сердце, но мечты, но струны?
Они во мне, со мной, мои.
Я вспомнил ночь, когда, томимый
Тоской, ничем не отразимой,
В Печерской лавре я сидел
Над той спокойною могилой,
Надеждам страшной, сердцу милой,
В которой прах священный тлел;
Она душе была порукой
Неверной радости земной, -
И тень Натальи Долгорукой
Во тме носилась надо мной...
«Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» - является одной из вершин русской поэзии, ее безусловным шедевром, к несчастью практически забытым.
Иван Иванович Козлов, всеодзывчиво откликавшийся голосам гениев иных народов, оставался при этом глубоко русским человеком, влюбленном в свою страну и её историю, искренне преданным своему Государю. Почитая Императора Николая Первого, он преподнес к тезоименинству его сына, Наследника Александра Николаевича, пространное стихотворение:
Надежда русского народа,
Звезда полночный страны,
Потомок доблестного рода,
Под чьей державой свершены
Деянья славы! - В день блаженный,
В сей день их памяти святой,
Наш Невский, наш благословенный
Блестят, наследник, пред тобой.

И с торжеством возникло пенье,
Стремится вера в светлый храм,
Царя и русских умиленье
Возносит ангел к небесам.
Предстал владетель полумира,
Кипит блистающая рать,
Гранит готов в сени эфира
Века, народы удивлять.

И гром на суше раздается,
И гром бросают корабли,
Пылает кровь, и сердце бьется
На славу, в честь родной земли.
И в их надзвездной горней сени
Земную родину любя, -
Взгляни! - двух Александров тени
С небес взирают на тебя.

Владея подданных сердцами,
Как благодать их жизнь цвела:
Да будут вечно образцами
Двух предков славные дела
Тебе! Им вслед стремиться должно, -
И вслед державного отца
Умножь еще, когда возможно,
Сиянье русского венца.

Один - вождем на бранном поле,
В орде народных прав щитом,
Велик в боях и в мирной доле,
Смирялся духом пред крестом;
Он был противников грозою,
На светлых невских берегах
Венчался славою земною -
Нетленной славой в небесах.

Другой - как ангел утешенья,
На радость взору и сердцам,
Был послан небом на спасенье
Земле родной, чужим странам;
Не устрашен пришельцев тьмою,
Спасая край родимый свой,
Он спас высокою душою
Законы истины святой.

Пред ним пал вождь непобедимый,
Париж надменный свержен в прах, -
И наш орел неотразимый
Уж веет на его стенах;
Вступил - враждебному народу
Блаженство с миром возвратил,
И угнетенных царств свободу
Пожар московский озарил.

Но, преселясь, по царстве славном
От нас в удел бессмертный свой,
Он ожил в брате нам державном
И в той красе, и с той душой.
И дух вождя и гражданина
Сияет нам в царе младом,
И жар священный семьянина,
Под светлым благостью венцом.

Война вдруг праведно пылает,
И новый край России дан,
И дерзкий блеск луна теряет,
И перейден уже Балкан,
И пред Стамбулом он явился,
Как божий гнев, с огнем, мечом;
Но, милосерд, остановился
И удержал в деснице гром.

О! славен тот, кто в ратном поле
Мечом побед войну пресек, -
Но тот славней, кто на престоле
И мудрый царь, и человек,
Кто льет щедротой дни златые
И в сердце кто хранить возмог
Те добродетели святые,
Который образом сам бог!

И я, колени преклоняя,
Я чувства родины делю,
За венценосца Николая
Всех благ подателя молю;
И за царицу, нашу радость,
Любовь его бесценных дней,
И за твою святую младость -
Весны и радуги ясней.

И сердце русское трепещет,
Народной славою кипит, -
Она, как солнце, всюду блещет,
Везде и всем благотворит.
Творец всего, услышь моленье!
Храни и царство, и царя,
Надеждам дай благословенье!
О! с нами бог!.. ура, ура!

Такое верноподданное чувство вдобавок к религиозности, бывшей основой творчества Козлова, по-видимому, и стали причиной того, что его имя было фактически вымарано из отечественной словесности. Изобразить Ивана Ивановича борцом с самодержавием не удалось бы никак. Как ясно, чисто и просто было все в его жизнь, так ясно и чисто было его творчество, в котором не находилось места эзоповой «фиги в кармане», горячным заблуждением юности (откуда взяться им у поэта, взявшегося за перо в 40 лет?). Осанна Господу, слава Государю, хвала Отечеству – вот, творчество Козлова. И конечно – любовь к людям, искренняя, изливающаяся из сердца. «Добрый человек», - так назвал Ивана Ивановича критик Ю.И. Айхенвальд: «Стихотворения Козлова - это поэзия доброго человека. Мировое солнце добра часто превращается у него в тепло доброты. Он считает, что лучшее создание Бога - муж праведный. У него есть какая-то милая наивность, пленительная тишина романтики; прощаешь ему дух некоторой ограниченности, веющий от его задушевных страниц, его элементарный патриотизм, в силу которого он славит, например, Николая I даже за первые дни царствования, и Россия, в его глазах, "врагу страшна, сама неустрашима". Для него идеал - "мудрец с младенческой душою", светлый Карамзин, и ничего нет лучше его Истории:
Так Русь святая нам святей.
Когда Карамзина читаем.
Смиренный, кроткий, без критики, верноподданный своего Бога и своего царя, благочестивый прихожанин мира, он все принимает, на все согласен и, так обиженный судьбою, не обрушивается на нее с воплем негодования и дерзновения. Благодарный к прошлому, в своей тьме признательно помня свет, он переживает настроения мирные и безропотные. Хотя он и знает роковые, выдающиеся несчастья жизни - безумие, казнь, убийство, но изо всех этих потрясений у него есть выход ...... в религию, к небесам, и человеческие страсти всегда разрешает монастырская келья. Нередко у него выступает образ старого священника. Все на свете завершается; ни одна бездна не продолжает зиять пастью ненасытной.
Добрый человек, он встретил на своем пути огромное искушение перестать быть добрым, но преодолел его».     
Добрый человек Иван Козлов умер в 60 лет и был погребен на Тихвинском кладбище в Александро-Невской лавре недалеко от могилы Карамзина. За два месяца до кончины он написал последнее свое стихотворение:
Прости мне, боже, прегрешенья
И дух мой томный обнови,
Дай мне терпеть мои мученья
В надежде, вере и любви.
Не страшны мне мои страданья:
Они залог любви святой;
Но дай, чтоб пламенной душой
Я мог лить слезы покаянья.
Взгляни на сердца нищету,
Дай Магдалины жар священный,
Дай Иоанна чистоту;
Дай мне донесть венец мой тленный
Под игом тяжкого креста
К ногам Спасителя Христа.

Русская Стратегия