- Володя, я чувствую, что больше писать не буду, чувствую, что умираю. Тебе я передаю мою лиру… - такими словами Великий Князь Константин Константинович (К.Р.) незадолго до смерти благословил князя Владимира Палея, представившего вниманию двоюродного дяди свой перевод на французский его драмы «Царь Иудейский».
Владимир Палей был сыном Великого Князя Павла Александровича от второго, морганатического брака, недозволенность которого привела к изгнанию князя Павла и его семьи. Позднее по получении Высочайшего прощения Павел Александрович возвратился в Россию, а его жена и дети получили титул князей Палей. Детство князя Владимира прошло в Париже. Его редкая одаренность была очевидна с ранних лет. Он быстро научился играть на рояле и других инструментах, читать и писать одинаково бегло на французском, немецком и русском языках, проявил поразительные способности к рисованию и живописи. В очень раннем возрасте Владимир поражал окружающих своим обширным чтением и удивительной памятью.
Юный князь рос в атмосфере любви и нежности. В семье Павла Александровича неизменно царил уют и радость. Оказываясь вдали от родного дома, Владимир, находившийся с родителями в редкой духовной близости, сильно тосковал по ним. «Вот таким образом мамочка, дорогая, и живу себе спокойно, окруженный общей лаской и вашим благословением. Но, Боже мой! Как меня по временам, особенно к вечеру, тянет к вам. Как мне хочется обнять тебя, мамочка, а папино чтение послушать; Как мне девочек по временам не хватает. Дай Бог, отпустят на денек раньше 17-го, и мне удастся целых две недели с вами побыть», - писал он в одном из писем в 1912 г. Родителям поэт посвятил следующие строки:
Нам хорошо вдвоем... Минувшего невзгоды,
Как тени беглые, теперь нам нипочем:
Недаром грустные и радостные годы
Мы вместе прожили... Нам хорошо вдвоем!
Мы долго пристани искали безмятежной,
Скрывались от людей, томились суетой
И создали, любя очаг заботы нежной,
Гнездо, влекущее спокойной красотой...
Нам хорошо вдвоем, с правдивыми сердцами!
В руке, в тяжелый час, не дрогнула рука —
Мы счастие, воспетое певцами,
У непонятного для многих родника...
Среди опасностей извилистой дороги
Мы в Бога верили и помнили о Нем,
Пускай еще порой стучатся к нам тревоги —
Мы дружны и сильны... Нам хорошо вдвоем!
Стихи князь Палей начал писать рано, сразу обнаружив подлинное призвание к поэзии. «С 13-летнего возраста Владимир писал очаровательные стихи... – вспоминала его мать. - Каждый раз, когда он возвращался домой, его талант к поэзии проявлялся все сильней и сильней... Он пользовался каждой свободной минутой, чтобы отдавать свой ум возлюбленной поэзии. Обладая темпераментом мечтателя, он обозревал все вокруг себя, и ничто не ускользало от его чуткого настороженного внимания... Он страстно любил природу. Он приходил в восторг от всего, что сотворил Господь Бог. Лунный луч вдохновлял его, аромат цветка подсказывал ему новые стихи. У него была невероятная память. Все то, что он знал, что он сумел прочесть за свою короткую жизнь, было поистине изумительным».
Как и в творчестве дяди, в поэзии Владимира довлели религиозные мотивы.
О Свете тихий, Боже правый!
Ты ниспошли Свои лучи,
В покой таинственной оправы
Алмазы сердца заточи...
Измучен я немым страданьем,
Не знаю — чем душа полна?
Так пусть Тобой, Твоим сияньем
Навек исполнится она.
Во мне мерцает, догорая,
Недостижимая мечта —
Возьми, возьми ее для рая,
Где все покой и красота!
И Ты, о Пресвятая Дева,
Склонись над жизнью молодой,
И грусть чуть слышную напева
Возьми незримою рукой!
Храни ее! В ней все стремленья,
Все думы светлые мои,
В ней дань земного умиленья,
В ней всех источников струи!
Храни ее над облаками,
В немой лазурной вышине,
И в час, когда беcпечность с нами,
Отдай ее Ты снова мне!
И будет что-то неземное
Звучать с тех пор в стихе моем,
В нем все далекое, святое
Сольется с жизненным огнем.
В нем отзвук ангельской свирели
Скользнет, как чистая слеза,
И буду знать я, что смотрели
Мне в сердца глубь Твои глаза.
Возвратившись в Россию, Владимир, согласно семейной традиции, поступил в Пажеский корпус. Владимир Трубецкой писал об этом заведении в «Записках кирасира»: «…Это кастовое военно-учебное заведение накладывало на своих питомцев совсем особую печать утонченного благоприятия и хорошего тона. В Пажеском корпусе специальным наукам отводилось должное место, и надо сознаться, что именно из пажей выходили, пожалуй, наиболее культурные офицеры русской армии». В 1915 г/ князь Палей был произведен в корнеты Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка. В то время уже шла Великая война. День ее объявления Владимир, полный патриотического подъема и вдохновения, запечатлел в двух своих стихотворениях «К народу вышел Государь…» и «20 июля 1914 года». Как наяву предстает перед взором памятная сцена на Дворцовой площади при чтении стихов поэта:
Народ на площади Дворцовой
Толпился, глядя на балкон,
Блестело золото икон,
И, как предвестник славы новой,
Взвивая флаги над толпой,
Отрадно ветер дул морской...
«Ура» неслось... Росло волненье,
Гимн повторялся без конца.
И к окнам Зимнего Дворца
Взлетело громкое моленье,
Как рой незримых голубей:
«Спаси, Господь, Твоих людей...»
Святые чувства дней минувших,
Под гнетом времени заснувших —
Восторг, надежду и любовь
Опасность воскресила вновь.
И восставая перед нами,
Сияли светлыми лучами
Картины невозвратных дней,
Что кистью мощною своей
Былые мастера писали —
Картины славы и побед,
Где так ясны златые дали
И где людей грустящих нет...
Какой толпа дышала силой
В тот незабвенный, чудный миг!
Как сладок был народа крик,
Что не страшится он могилы,
Что он на все, на все готов —
Пусть даже смерть закроет веки,
Но не познает Русь вовеки
Жестоких вражеских оков.
У всех цвело в душе сознанье,
Что мы еще сильней, чем встарь...
Но воцарилось вдруг молчанье:
К народу вышел Государь.
И пред своим Вождем Державным
Толпа одним движеньем плавным
В одном стремленье пала ниц...
И миг сей, созданный толпою,
О, Русь, останется одною
Из исторических страниц...
Царь говорил — и это Слово
Всегда звучать нам будет снова
В минуты скорби и тоски,
А тот, кто слышал эти речи,
Не сгорбит побежденно плечи
До гробовой своей доски...
«Мир заключен не будет Мною,
Покоя Я врагу не дам,
Пока он вновь не будет там,
За пограничною чертою...»
И залы Зимнего Дворца
«Ура» как громом огласились,
Дрожали стекла, и сердца
Восторгом трепетным забились!
Сияя чудной красотой,
Вся в белом, плакала Царица;
Она на подвиг шла святой
Быть милосердною сестрицей.
И клики снова поднялись,
Взлетая неудержно ввысь.
Толпа, как море, бушевала,
Безумной храбростью горя,
И с умиленьем повторяла
Слова Российского Царя...
Дворец же старый, перед нею,
Безмолвный — волею судьбы,
Душой угрюмою своею
Воспринимал ее мольбы.
И, нитью связан с ней незримой,
Сливался каменный дворец
С отвагой непоколебимой
Геройских пламенных сердец…
Как и другие князья Романовы, Владимир по окончании корпуса немедленно отправился в действующую армию. В день своего отъезда он присутствовал на ранней литургии со своей матерью и сестрами. Кроме них и двух сестер милосердия в церкви никого не было. Каково же было удивление Владимира и его семьи, когда они обнаружили, что эти сестры милосердия были Императрица Александра Федоровна и ее фрейлина Анна Вырубова. Императрица поздоровалась с молодым князем и подарила ему на путь маленькую иконку и молитвенник. 1915 год Гусарский полк провел в оборонительных операциях Северо-Западного фронта и только после тяжелых потерь отошел в резерв. Несколько раз Владимира посылали в опасные разведки, а пули и снаряды постоянно сыпались вокруг него. С фронта он писал матери: «На прошлой неделе у нас была присяга новобранцев и — довольно, я скажу, неожиданно — наша офицерская. Все эскадроны собрались в колоссальном манеже. Была дивная торжественная минута, когда эти сотни рук поднялись, когда сотни молодых голосов выговаривали слова присяги и когда все эти руки снова опустились в воцарившемся гробовом молчании… …Как я люблю такие минуты, когда чувствуешь мощь вооруженного войска, когда что-то святое и ненарушимое загорается во всех глазах, словно отблеск простой и верной до гроба своему Царю души.
Мамочка! Я в херувимском настроении после говения и придумал массу стихов. Как-то лучше пишешь после церкви — я это совсем искренно говорю — все мысли, все строчки полны кротостью тихого блеска восковых свечей, и невольно от стихов веет вековым покоем икон. Грезы чище, благороднее и слова льются проще…»
За участие в боевых операциях князь Палей получил чин подпоручика и Анненское оружие за храбрость. На фронте он не переставал писать стихи. Среди них особенно замечательным представляется «Молитва воина»:
Огради меня, Боже, от вражеской пули
И дай мне быть сильным душой...
В моем сердце порывы добра не заснули,
Я так молод еще, что хочу, не хочу ли,
Но всюду, во всем я с Тобой...
И спаси меня, Боже, от раны смертельной,
Как спас от житейского зла,
Чтобы шел я дорогой смиренной и дельной,
Чтоб пленялась душа красотой беспредельной
И творческой силой жила.
Но, коль Родины верным и преданным сыном
Паду я в жестоком бою —
Дай рабу Твоему умереть христианином,
И пускай, уже чуждый страстям и кручинам,
Прославит он волю Твою...
Первый сборник стихов Владимира Палея вышел в 1916 г. и получил много отзывов. Федор Батюшков писал: «Трудно предугадать дальнейшее развитие таланта, которому пока еще чужды многие устремления духа и глубины души, но задатки есть, как свежие почки на молодой неокрепшей еще ветке. Они могут развернуться и окутать зеленью окрепший ствол». В ту пору князь свел знакомство со многими известными поэтами, в частности, О. Мандельшамом и Н. Гумилевым. Всего молодой поэт успел выпустить две книги, готова была и третья, но революция помешала ее выходу.
Грядущую трагедию Владимир предчувствовал. Это предчувствие слышалось уже в строках 1916 г.:
Ты весною окровавлена,
Но рыдать тебе нельзя:
Посмотри — кругом отравлена
Кровью черною земля!
Силы вражьи снова прибыли,
Не колеблет их война.
Ты идешь к своей погибели,
Горемычная страна!
Предощущал поэт и свой ранний конец. Это нисколько не угнетало его, а лишь побуждало работать больше и старательнее. Перед революцией он часами сидел за пишущей машинкой, печатая свои стихи. Моментально слагающиеся в его гениальном уме, они не нуждались в исправлениях. Казалось, что вдохновение не покидало его ни на миг. Такая лихорадочная работа беспокоила сестру Владимира, Марию Павловну, которая посоветовала ему не спешить и шлифовать свои стихи. На это поэт ответил с грустной улыбкой, что должен писать скорее, что все, что переполняет его душу, должно быть высказано теперь, потому что после двадцати одного года она писать уже не сможет.
Уже сгустилась полумгла,
Но в небе, над землей усталой,
На золотые купола
Еще ложится отблеск алый;
Зовя к молитвенным мечтам
Того, кто сир и обездолен,
Кресты высоких колоколен
Еще сияют здесь и там,
Как будто солнца замедленье
На каждом куполе златом
Напомнить хочет нам о Том,
Кто обещал нам воскресенье...
Это стихотворение было написано в феврале 1917 г. К тому же времени относятся горькие строки поэта: «Мы докатились до предела / Голгофы тень побеждена: / Безумье миром овладело — / О, как смеется сатана!» После отречения Государя по приказу Керенского Владимир с родителями оказался под домашним арестом. Мария Павловна предполагала, что гнев «временщика» был вызван написанной на него поэтом сатирой, сопровождавшейся им же нарисованной карикатурой.
Стихи князя Палея того времени дышат тревогой и вместе с тем глубочайшей верой, молитвенностью. В дни Великого Поста им было написано стихотворение «Черные ризы»:
Черные ризы...Тихое пенье...
Ласковый отблеск синих лампад
Боже всесильный! Дай мне терпенья:
Борются в сердце небо и ад...
Шепот молитвы... Строгие лики...
Звонких кадильниц дым голубой...
Дай мне растаять, Боже великий,
Ладаном синим перед Тобой!
Выйду из храма —снова нарушу
Святость обетов, данных Тебе, —
Боже, очисти грешную душу,
Дай ей окрепнуть в вечной борьбе!
В цепких объятьях жизненных терний
Дай мне отвагу смелых речей.
Черные ризы... Сумрак вечерний...
Скорбные очи желтых свечей...
В происходивших событиях князь видел знамения Антихриста. После убийства священника в Царском селе он писал в дневнике: «Но что может быть хуже расстрелов, служба церковная в Царском запрещена. Разве это не знамение времени? Разве не ясно, к чему мы идем и чем это кончится? Падением монархий, одна за другой, ограничением прав христиан, всемирной республикой и — несомненно! — всемирной же тиранией. И этот тиран будет предсказанным антихристом... Невеселые мысли лезут в усталую голову. И все-таки светлая сила победит! И зарыдают гласом великим те, кто беснуется. Не здесь, так там, но победа останется за Христом, потому что Он — Правда, Добро, Красота, Гармония». К этому же времени относится стихотворение Владимира «Антихрист»:
Идет, идет из тьмы времен
Он, власть суля нам и богатство,
И лозунг пламенных знамен:
Свобода, равенство и братство!
Идет в одежде огневой,
Он правит нами на мгновенье,
Его предвестник громовой –
Республиканское смятенье.
И он в кощунственной хвале
Докажет нам с надменной ложью,
Что надо счастье на земле
Противоставить Царству Божью.
Но пролетит короткий срок,
Погаснут дьявольские бредни,
И воссияет крест высок,
Когда наступит Суд Последний.
Князь Палей постоянно вел дневник. Его страницы, посвященные тем трагическим дням, являются бесценным историческим свидетельством и поражают глубиной постижения происходящего двадцатилетним поэтом: «Неужели наши потомки увидят в событиях 1917 года одну лишь удручающую картину? Одну лишь кучку людей, вырывающих друг у друга право на катание на моторах, и то время как страна голодает, а армия целуется с врагом. Неужели те, кто бескорыстно создал революцию, кто следовательно таил в душе блаженные и светлые идеалы, надеясь на возможность осуществления этих идеалов, неужели эти русские люди не чувствуют, сколько страшен и ужасен переживаемый Россией кризис? Творимое вырвалось из рук творителей… Всей России грозит позор и проклятие. Пора, пора опомниться, если мы не хотим дать миру плевать нам в лицо».
Но Россия не опомнилась. Арест по приказу Керенского не позволил Владимиру и его семье уехать за границу. Большевики же домашним заточением не ограничились. Родные надеялись, что фамилия Владимира позволит ему избежать общей участи, так как формально он не был Романовым, но 4 марта 1918 года князь был вызван в ЧК, где всесильный Урицкий предложил ему: «Вы подпишите бумагу о том, что Вы перестанете считать Павла Александровича Вашим отцом, и тогда сразу станете свободным; в противном случае Вы подпишите вот эту другую бумагу, которая будет означать изгнание». Разумеется, Владимир отверг это предложение и подписал бумагу об изгнании. Вместе с тремя братьями Константиновичами, сыновьями К.Р., и Великим Князем Сергеем Михайловичем он был выслан сначала в Вятку, потом в Екатеринбург и, наконец, в Алапаевск. Из Екатеринбурга поэт писал в одном из писем: «Я весь дрожал, а когда после Крестного хода раздалось все более и более громкое „Христос воскресе!“ и я невольно вспоминал заутрени в Париже и в Царском, стало так тяжело, как будто ангел, отваливший камень от Гроба Господня, свалил его на меня». В ссылки им было написано одно из последних известных стихотворений:
Немая ночь жутка. Мгновения ползут.
Не спится узнику… Душа полна страданья;
Далеких, милых прожитых минут
Нахлынули в нее воспоминанья…
Все время за окном проходит часовой,
Не просто человек, другого стерегущий,
Нет, кровный враг, латыш, угрюмый и тупой,
Холодной злобой к узнику дышущий…
За что? За что? Мысль рвется из души,
Вся эта пытка нравственных страданий,
Тяжелых ежечасных ожиданий,
Убийств, грозящих каждый миг в тиши,
Мысль узника в мольбе уносит высоко —
То, что растет кругом — так мрачно и так низко.
Родные, близкие так страшно далеко,
А недруги так жутко близко.
Известно, что в Алапаевске князь много и плодотворно работал. По специальному разрешению комиссара юстиции города, ему было разрешено посетить местную городскую библиотеку, он вел дневниковые записи, но на сегодняшний день произведения Алапаевского периода не известны. Все они были утрачены, равно как и французский перевод «Царя Иудейского».
В ссылке Владимир близко сошелся с Великой Княгиней Елизаветой Федоровной, с которой прежде почти не был знаком. Мария Павловна вспоминала: «…Володя и тетя Элла по-разному помогали ободрять и поддерживать своих соузников... Володя был совсем необычайной личностью, и он, и моя тетя, до того как они умерли одной смертью, разделили дружбу, о которой он писал домой с великим воодушевлением».
В июне, в преддверии их убийства, узники были подвержены строжайшему тюремному режиму. Алапаевские большевики не убили их преданных слуг, но заставили последних покинуть Алапаевск. Камердинер князя Владимира взял с собой его последнее письмо к родителям, в котором он описывал страдания и унижения, испытываемые в заключении, и отмечал то, как его вера вселяла в него мужество и надежду. «Все, что меня раньше интересовало, — те блестящие балеты, та декадентская живопись, та новая музыка, — все теперь кажется тупым и безцветным. Я ищу правду, настоящую правду, я ищу свет и добро...» - признавался поэт.
Еще в январе 1917 г. Владимир писал: «Мы восходить должны, в теченье этой жизни, /В забытые края, к неведомой отчизне, / Навеявшей нам здесь те странные мечты, / Где свет и музыка таинственно слиты...» Бог судил ему подняться на высшую ступень «лестницы к святыне». Претерпев все страдания и мученическую смерть на дне глубокой шахты, куда изуверы живыми сбросили алапаевских узников, он наряду со своими сострадальцами был прославлен в лике святых Новомучеников Российских. И звучат заветом всем нам строфы двадцатиоднолетнего мученика-поэта:
Мы этой жизнию должны
Достичь неведомой страны,
Где алым следом от гвоздей
Христос коснется ран людей...
И оттого так бренна плоть,
И оттого во всем — Господь.
Русская Стратегия |
