Нежные сердечные отношения сложились между Александром Александровичем и Марией Федоровной уже в первые годы их супружеской жизни. С годами они переросли в прочный семейный союз, основанный на глубокой любви и уважении друг друга. Современники, знавшие царственную пару, высоко оценивали каждого из них.
И. С. Тургенев в одной из своих статей писал: «…они образовали супружество примерное и удивительное по согласию и постоянству привязанности».
Мария Федоровна, нежно любившая своего мужа, ласково называла его в письмах «мой ангел Саша», «ангел моего сердца», «радость дней моих», она подписывала письма: «Твоя любящая жена», «Твой верный друг», «Твоя жена и друг». «Несмотря на то, что я довольна, что нахожусь здесь рядом с Георгием, — писала императрица мужу из Абастумана в июне 1892 года, — мне очень грустно и уныло без тебя. Я не могу тебе этого описать, я не могу здесь ничем наслаждаться! Если бы ты только мог приехать вместе со мною, все было бы по-другому, была бы только радость, все в розовом свете! Без тебя я сама не своя и ничего не хочу…»
Мария Федоровна всегда отвечала на письма мужа очень аккуратно, с чувством глубокой любви и сердечностью. Вот несколько выдержек из ее писем.
5 июня 1891 года: «Вчера я с огромной радостью получила твое дорогое письмо, оно меня сделало совершенно счастливой. От всего моего сердца благодарю тебя за каждое живое ласковое слово! Мои мысли постоянно рядом с тобой, мой любимый Саша, чего бы я только ни сделала, чтобы ты оказался рядом со мною сейчас. Мне тебя так не хватает, вдали от тебя я никогда не бываю спокойною, даже несмотря на радость быть рядом с Георгием, я страдаю и грущу, я жду нашего свидания с тобой с таким нетерпением!»
19 апреля 1892 года:
«Ты даже не можешь себе представить, как мне не хватало твоих писем на протяжении такого долгого времени! Ты только подумай, мы расстались уже 12 дней назад, и только вчера я получила твое письмо. И вообще, расстояние, разделяющее нас, такое огромное, что я чувствую себя здесь на краю света! Весь день я думаю о тебе с грустью и настоящей тоской. Мне тебя страшно не хватает. А мысль о том, что ты сейчас так одинок и печален в Гатчине, буквально всю меня переворачивает. Я не могу тебе этого описать. Она мне омрачает всю радость моего пребывания рядом с Георгием. Я, находясь здесь, чувствую каждое мгновение твоего одиночества и затворничества там…»
Как свидетельствовали современники, императрица Мария Федоровна в дела мужа не вмешивалась. Ни в одном из ее писем мы не найдем никаких советов, касающихся дел государственных. Генерал Н. А. Епанчин в своих воспоминаниях пишет, что, со своей стороны, император Александр III сам не допускал вмешательства императрицы в государственные и служебные дела. В качестве доказательства он приводит следующий эпизод. Однажды великий князь Николай Николаевич, занимавший тогда пост главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа, приказал арестовать нескольких кавалергардских офицеров за то, что на похоронах помощника главнокомандующего генерал-адъютанта Бистрома те отлучились на некоторое время в ближайший ресторан. В тот же день в Аничковом дворце был танцевальный вечер. Офицеры были в числе приглашенных, но явиться, естественно, не могли, так как были под арестом. Императрица Мария Федоровна, бывшая шефом Кавалергардского полка, стала просить Николая Николаевича освободить арестованных. «Эта просьба, — пишет Н. А. Епанчин, — была совершенно незаконная, так как великий князь, согласно дисциплинарному уставу, не имел права отменить наложенное им взыскание. Великий князь, со свойственной ему почтительностью, доложил императрице о невозможности исполнить ее просьбу. Государь услыхал их разговор, подошел к ним и сказал: „Сколько раз говорил тебе, не вмешивайся в дела; дядя поступил совершенно правильно, и взыскания не следует отменять“».
Хотя Мария Федоровна в государственные дела мужа не вмешивалась, но, однако, всегда оставалась главным советчиком мужа.
Находясь с женой в разлуке, Александр III также часто и подробно писал жене. В письмах он делился с ней своими самыми сокровенными мыслями, что особенно волновали его ум и душу.
Марию Федоровну всегда интересовало все, что происходило в императорском доме и королевских семьях Европы, в родстве с которыми она состояла. Когда в мае 1884 года императрица находилась в Румпенхайме, на западе Германии, в родовом имении своей матери, она подробно рассказывала мужу в письмах о всех событиях, свидетельницей которых являлась.
11 (23) мая: «Как ты понимаешь, моя радость при виде всех моих любимых близких была безграничной. Все были довольны и в добром здравии… Дворец прекрасен, но в нем есть лишь парадные комнаты, поэтому жить в нем неуютно… Несмотря на то, что мы здесь платим за все сами, питаемся плохо, получаем мало еды. Оболенский даже утверждает, что, поднимаясь из-за стола, приходится задавать себе вопрос, куда бы пойти ужинать».
15 (27) мая: «В понедельник после кофе у нас еще были визиты. Молодой Великий Наследник принц Бадена явился к нам и оставил очень хорошее впечатление. Сначала он был немного чопорным, но через какое-то время расслабился. Мы отправились в сад, куда прибыли дядя Александр, его жена и дочь. Ко мне подошел Сандро после того, как его отец сказал, что его сын хочет что-то объяснить. Он сказал мне скромно и смущенно, что он хочет меня попросить, чтобы я передала тебе, что несмотря на то, что про него самого говорят, он заявляет, что его отношение к твоей персоне было и остается неизменным. На это я ему ответила, что он делал большую ошибку, отделяя тебя как личность от твоей политики и что на самом деле это единое целое».
16 (28) мая Мария Федоровна сообщала о своем визите к императрице Августе: «У Императрицы Великий Принц Бадена встретил нас на пороге со своим младшим сыном. Он проводил нас к Императрице, которая приняла нас прекрасно, совсем не официально. Я нашла ее гораздо лучше, чем представляла по описаниям. Нам подали великолепный обед, и я съела все, как будто не ела 15 дней. Императрица сидела между Аликс и Вальдемаром и все время разговаривала. Она была такой любезною и хорошею. После обеда она нам представила свою свиту, а мы ей своих сопровождающих…»
21 мая (2 июня) 1884 года императрица рассказывает о посещении дяди Фрити Глинденбургского: «Мы нашли его очень больным и изменившимся. Он едва мог говорить. На меня это произвело такое удручающее впечатление, что я не могу этого забыть. Меня это просто потрясло! Он приехал встречать нас на вокзал и в экипаже все время плакал, бедный! Мы пробыли у него час… Он просил меня поблагодарить тебя еще раз за святого Андрея. Он так счастлив. Бедняга настоял на том, чтобы опять ехать с нами на вокзал. А когда я сказала, чтобы он не делал этого и не причинял себе вреда, он ответил: да ничего страшного, чем скорее я умру, тем лучше, я должен был уже давно умереть. Несчастный парализован, на одну сторону искривился, одна рука почти не сгибается, а нога не слушается. Какое ужасное существование для человека, который всегда был самой жизнью и радостью».
Будучи жизнерадостной и темпераментной по натуре, Мария Федоровна любила спорт — особенно конный. Граф С. Д. Шереметев вспоминал: «Цесаревна наслаждалась верхом, скакала через рвы и канавы, брала препятствия, с трудом за нею угонялись… на лошади она в своей стихии и охотно этим щеголяет».
Когда зимой на придворном катке в Таврическом саду Санкт-Петербурга устраивались катания на коньках и на санях с гор, императрица Мария Федоровна была первой в этих видах спорта. Она нисколько не смущалась, если приходилось потерпеть иногда крушение. Историк П. Н. Ардышев в «Петербургском дневнике» рассказывает: «Раз каталась она под руку с гр. Олсуфьевым. На бегу последний хотел изловчиться, чтобы поднять какую-то оброненную императрицей вещь, но потерял равновесие и со всего размаху шлепнулся об лед, увлекая за собой и свою спутницу. Императрица смеялась самая первая и больше всех своему приключению. Не плакать же было в самом деле…»
Об «отчаянности» Марии Федоровны ходили легенды. В молодости она любила делать «колесо». Занимаясь гимнастикой и отличаясь большой физической ловкостью, она, живя в Гатчине, любила проделывать такую штуку. Из своей комнаты в третьем этаже спускалась из окна по веревке — до второго этажа, где как раз под ее помещением было помещение императора. Спустившись на веревке до уровня окна второго этажа, она сильно отталкивалась от стены и с размаху влетала в окно кабинета своего мужа…
С годами юношескую непосредственность заменила светская сдержанность. Врожденное чувство такта помогало Марии Федоровне сглаживать острые углы в отношениях с членами императорской семьи.
В отличие от мужа Мария Федоровна очень любила балы. Она прекрасно танцевала и могла до полуночи без устали вальсировать и вести светские беседы. Александр Александрович, напротив, не любил светского общества, и поэтому императрица приняла на себя заботы о соблюдении старинных придворных традиций. В одном из писем матери от 23 января (4 февраля) 1883 года она подробно описывала бал, на котором «должна была принимать огромное количество дам в то время, когда другие танцевали».«…Я вернулась опять в танцевальный зал только к мазурке, которую танцевала с Рихтером. Потом мы ужинали с послами. На мне было розовое платье, украшенное спереди серебряными и темными цветами, сзади был шлейф, а талия была украшена розовыми перьями, на голове большая алмазная диадема с перьями, на шее большое алмазное ожерелье, которое надевали, когда выходили замуж, и которое принадлежит короне Империи…»
Из письма цесаревны Марии Федоровны матери от 27 января 1883 года: «Вчера вечером мы были на бале-маскараде у Владимира (великий князь Владимир Александрович. — Ю. К.). Это был самый красивый бал, который ты только можешь себе представить. Все были одеты в старинные русские костюмы, украшенные драгоценными камнями, богатство самых красивых материй, жемчуга и алмазы, так что было действительно удивительно. Саша не хотел надевать костюм и пришел в форме. На мне был очень красивый, но очень неудобный костюм. Он был очень тяжелый, такой, что я не могла танцевать в нем».
Царские сановники в своих дневниках отмечали большую разницу в отношении царственных супругов к балам и танцам и часто с осуждением писали об этом пристрастии императрицы. Так, у государственного секретаря А. А. Половцова можно встретить следующие записи: «4 февраля. 1883 г. Пятница… В 3 ½ час., когда, несмотря на настояние государя, императрица продолжает танцевать, то государь посылает одного из танцоров с приказанием музыкантам кончить; музыканты уходят один за другим так, что под конец играет лишь одна скрипка и барабан…»; «31 января. 1886 г. Пятница… Государь оставался на бале у графини Стенбок лишь несколько минут, императрица, напротив, танцевала до упаду и осталась ужинать…»
24 января 1888 года в Зимнем дворце был дан знаменитый «Зеленый» («Изумрудный») бал, на котором туалеты придворных дам украшали прекрасные изумруды. 26 января 1889 года в Аничковом дворце состоялся бал, получивший название «Черный» по причине неожиданной гибели австрийского кронпринца Рудольфа. Объявленный бал должен был быть отменен, но императрица Мария Федоровна распорядилась не отменять бала, но прибыть на него во всем черном. Один из современников отмечал, что «черные вырезанные платья, черные веера, черные по локоть перчатки, черные башмаки создавали волнующее шлейфное черное море. Ярко отсвечивающиеся черные бриллианты и жемчуг придворных дам на черном атласе, шелке и тюле были великолепны». Брат императрицы Александры Федоровны Эрнст Людвиг вспоминал: «В белом зале с красными гардинами и стульями пестрели только мундиры. Зрелище было странное, но совершенно захватывающее».
В одном из своих писем сыну Николаю Александр III не без юмора рассказывал о большом январском бале 1891 года: «Большой бал в Николаевской зале прошел благополучно, было более народу, чем когда-либо; приехало на бал более 2200 человек, и к ужину пришлось ставить запасные столы. Наш оркестр играл дивно в полном составе 106 человек и произвел эффект. Много молодежи из вновь произведенных офицеров и много дебютанток. Ира (И. И. Воронцова-Дашкова. — Ю. К.) и Ольга Долгорукова были в первый раз на большом балу. Падений, слава Богу, не было, но во время вальса вылетела на середину залы большая юбка!»
Начиная с Нового года и до Прощеного воскресенья балы устраивались регулярно. Были так называемые «Белые» балы — для молодых девушек, впервые выходивших в свет, и «Розовые» балы для молодоженов. Начиная же с Чистого понедельника и до самой Пасхи ни о каких балах речи уже не шло. Все балы и увеселения прекращались.
Юлия КУДРИНА |
