«Этот художник был один из прежних его товарищей, который от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика погрузился в него всей душою своей, оторвался от друзей, от родных, от милых привычек и помчался туда, где в виду прекрасных небес спеет величавый рассадник искусств, — в тот чудный Рим, при имени которого так полно и сильно бьется пламенное сердце художника. Там, как отшельник, погрузился он в труд и в не развлекаемые ничем занятия. Всем пренебрегал он, все отдал искусству», - этот узнаваемый образ художника Александра Иванова вывел Н.В. Гоголь на страницах своей повести «Портрет».
Писатель и живописец, одержимые религиозными исканиями и максимализмом в доведении до совершенства своих творений, были дружны на протяжении многих лет. Они познакомились в Италии в конце 1838 г. Николай Васильевич узнал, что его талантливый соотечественник работает над грандиозным полотном, представляющим первое явление Христа народу, и поспешил в его мастерскую. После он, полный восторга и от увиденного, и от личности творца, писал друзьям о необходимости помощи этому великому замыслу: «Не скупитесь! Деньги все вознаградятся. Достоинство картины уже начинает обнаруживаться всем. Весь Рим начинает говорить гласно, судя даже по нынешнему ее виду, в котором далеко еще не выступила вся мысль художника, что подобного явления еще не показывалось от времен Рафаэля и Леонардо да-Винчи».
Иванов написал два портрета Гоголя и даже вывел его на одном из эскизов «Явления» в образе «ближайшего» ко Христу. Портреты писатель подарил историку Погодину и Жуковскому. Добрейший Василий Андреевич, правда, в ту пору никак не мог взять в толк: «Куда он пишет такую картину, ее ведь и повесить некуда будет».
Наброски будущего шедевра поэт видел, сопровождая в заграничном путешествии своего августейшего воспитанника – Цесаревича Александра Николаевича. «Живописец с добрым сердцем и энтузиазмом к своему творчеству», - отметил он после посещения мастерской. А, вот, художник-любитель генерал Киль, начальствующий над колонией русских живописцев в Риме, считал Александра Андреевича «сумасшедшим мистиком». В свою очередь вице-президент Академии Художеств Ф.П. Толстой и вовсе подозревал в художнике-аскете «ужасного хитреца». О «маниакальности» же его в отношении своего полотна судачили многие, даже известный художник-маринист Боголюбов. Понять такой фанатизм, действительно сопоставимый с фанатизмом религиозных подвижников, мало кто мог.
Александр Андреевич отказывал себе во всем. Он принимался за работу в 5 утра и работал весь день с незначительным перерывом. Он был чужд увеселений и общества, мало с кем общался. Вне своей мастерской он преимущественно изучал окрестности Рима, делая зарисовки к картине. По пятницам и субботам художник посещал римскую синагогу, выискивая среди молящихся иудеев подходящие типажи. Кроме того, он скрупулезно изучал Писание, делая из него многочисленные выписки.
Иванов очень хотел отправиться в Иерусалим, чтобы написать иорданский пейзаж с натуры, но Академия ответила пренебрежительно: «Рафаэль не был на Востоке, а создал великие творения». Пришлось колесить по всей Италии, ища похожие на Восток места, а заодно зарисовывая местных жителей.
Будет, однако, неправдой представлять Александра Андреевича автором одной, пусть и величайшей в истории живописи, картины. Он писал и заказы, и портреты, и бытовые сцены из жизни римских горожан и итальянской провинции, и удивительные итальянские пейзажи. Все эти работы отличала редкая для тех времен, когда над живописью ещё довлел дух академизма, реалистичность. Картины Иванова – это не просто прекрасно выполненные и подобранные многофигурные композиции. Это – сама жизнь. И люди на них – не просто персонажи, которым художник определил свое назначение, а живые люди. Словно бы сошедшие с фотографий. Живопись Иванова среди современных ему художников была наиболее близка по уровню мастерства ещё только зарождавшейся фотографии.
Художник-аскет не терпел небрежения в работе и распущенности в жизни. Его возмущали нравы коллег, кутящих и прожигающих жизнь заграницей. «Молодое поколение, - писал он брату, - видя в наставниках своих безбожников, пьяниц, гуляк, картежников и эгоистов, приняло все эти качества в основание, и вот свобода пенсионерская, способная усовершенствовать, оперить и окончить прекрасно начатого художника, теперь была обращена на усовершенствование необузданностей. Некогда думать, некогда углубляться в самого себя и оттуда вызывать предмет для исполнения. Прощай все прекрасное, все нежно-образованное, прощай соревнование русских с Европой на поле искусств! Мы — пошлые работники, мы пропили и промотали свою свободу».
Все же не вовсе чужд был мирским чувствам и сам Александр Андреевич. Была и в его жизни, в ещё петербургской юности – большая любовь, ради которой он едва не забросил призвание и уже почти решился отказаться от предоставленного Академией, как одному из лучших выпускников поездки на стажировку заграницу. Но такое своевольство категорически не одобрил отец, настоявший, чтобы сын отправлялся совершенствовать Божий дар, а любовь… любовь может и подождать. Как примерный сын, Иванов исполнил родительскую волю – к счастью для русской и мировой живописи.
Отец Александра Андреевич был адъюнкт-профессором исторического класса Императорской Академии художеств. Своих родителей он не знал, будучи выпускником московского Воспитательного дома. В числе 28 мальчиков-сирот его определили в Академию художеств, которую он с успехом закончил. Женился молодой человек на немке Екатерине Ивановне, дочери мастера позументного цеха. Девушка была настолько обрусевшей, что не ведала родного языка и была крещена в православии. В этой-то патриархальной семье и явился на свет 28 июля 1806 г. сын Александр… По воспоминаниям художника, тяготы сироткой и бедной доли приучили родителей к осторожности. «Мои родители мнительны, - отмечал он, - мы всосали с молоком матери сей недостаток. Отсюда происходит, что мы и наши родители склонны к добрым поступкам, но пороком своим часто обижаем без намерения людей невинных, часто бегаем и дичимся людей нам полезных, подозревая их в чем-то». Эта подозрительность, в то числе к людям, вовсе её не заслуживавшим, была унаследована и Александром Андреевичем.
Отец изначально видел в сыне продолжателя своего дела. Иванов-старший обучал его на дому, и другие профессора также приходили давать отроку уроки мастерства. После поступления в Академию Александр в отличие от других учеников, традиционно живших в общежитии при альма-матер, остался дома и работал в родительской мастерской. Преподаватели единодушно отмечали его редкие дарования, но и не могли отделаться от подозрений – не отец ли рисует за отпрыска, или уж, по крайней мере, правит его этюды?
Первым триумфом 18-летнего Иванова стало представленное на экзамене полотно «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора» по гомеровской «Илиале». Сюжет был известен и не раз воплощался в живописи, но юный художник сумел придать ему иное, особое звучание, насытив персонажей эмоциями, что было ново для академической жизни. Академики присвоили ему малую золотую медаль.
Двумя годами позже академики были восхищены дипломной картиной Иванова «Иосиф, толкующий сны заключенным с ним в темнице хлебодару и виночерпию». За нее он получил и большую золотую медаль, и звание художника, и стажировку в Европе… Простившись с возлюбленной дочерью учителя музыки и, наверное, надеясь, что разлука эта лишь временная, Александр Андреевич в 1830 г. покинул Россию… Более чем на 20 лет…
Среди ранних работ художника много копий известных мастеров, этюдов, набросков. Он с жадностью рисовал все, что привлекало его внимание, восхищало душу. Вскоре он находит и сюжет, ставший первой ступеней к его великому творению - «Явление воскресшего Христа Марии Магдалине». Эту работу он завершил в 1835 г. и, презентовав в Капитолии, отправил в Петербург, где она имела огромный успех. Литератор Алексей Тимофеев писал: «Явление Спасителя по Воскресении Магдалине», сюжет, над которым трудились многие живописцы: но что в этой картине особенно хорошего — положение Спасителя. Это — Бог! Величие, кротость, уверенность, благодать, святость, могущество. Картина эта прекрасна».
Картину Иванов преподнес Государю Николаю Павловичу, который по достоинству оценил шедевр и двумя годами раньше срока произвел художника в академики. С той поры Венценосная семья не забывала гениального живописца. Через три года его мастерскую посетил цесаревич Александр Николаевич. Работа над «Явлением Христа народу» уже была начата, и Наследник тотчас распорядился выделить художнику пансион на три года. Иванов в свою очередь подарил Александру Николаевичу три акварели: «Октябрьский праздник», «Итальянка на ярмарке покупает себе золотые вещи», «Ave Maria».
В 1845 году Александру Андреевичу нанес визит уже сам Император, пожаловавший на продолжение работы 300 червонцев. В ту пору, несмотря на монаршую поддержку, художник жил весьма стесненно. Он больше не зарабатывал заказами, всецело посвятив себя одной картине – так, как посвящают себя иконам истинные иконописцы. Любое творение несет в себе отпечаток творца. Потому иконописцы, создавая образа, придаются подвигу аскезы, постничества. Икона должна говорить о Боге, а не о чувственных страстях живописца, как это часто наблюдается на лучших образцах европейской религиозной живописи.
Может быть, Иванов, не будучи монахом, и не дошел бы до такой высоты самоотречения. В ту пору он второй раз в жизни хотел жениться, влюбившись в молодую аристократку. Но девушка предпочла странному художнику более перспективного жениха, и так искушение было преодолено само собой. Хотя эта личная драма сделала Александра Андреевича ещё более нелюдимым, замкнутым, подозрительным. Сказалось это и на его здоровье. И тут на помощь, как всегда, пришла Августейшая семья. На сей раз Императрица Александра Федоровна прислала художнику деньги на лечение, что дало ему возможность восстановить подорванные душевные и физические силы во Франции и Германии.
В итоге в 1858 г. Иванов вернулся в Россию вместе с долгожданным полотном, которое не влезало ни в вагоны поезда, ни в трюм корабля. Пришлось за счет меценатов заказать специальную открытую платформу и так – по морю и железной дороге доставить её в Петербург, в Зимний дворец. «Поэт и труженик-художник!» - воскликнул потрясенный князь-поэт П.А. Вяземский, впервые увидев шедевр, и посвятил живописцу стихи.
Александр Николаевич, ставший к тому времени Императором, выкупил картину и назначил автору пожизненную пенсию. На эти средства Иванов мечтал наконец отправиться на Восток и создать цикл работ на библейские темы. Однако, Провидение судило иначе, решив, по-видимому, что, достигнув Олимпа, художнику уже нет смысла «размениваться» на что-то более «мелкое». В том же году Александр Андреевич скончался во время эпидемии холеры. Его похоронили на Новодевичьем кладбище Петербурга, но в 1936 г. при разорении обители прах живописца был перенесен на Тихвинское кладбище Александро-Невской лавры.
Помимо восточного библейского цикла Иванов мечтал расписывать возводившийся в ту пору Храм Христа Спасителя. Архитектор Тон даже предложил ему написать несколько эскизов, и ещё в 1845 г. Александр Андреевич написал заалтарный образ Воскресения Христова. Но затем что-то переменилось, и Тон передал заказ Карлу Брюллову. Это больно ранило художника, который писал Гоголю, что Тон стал государственным мужем, распределяющим заказы. Тем не менее, даже не получив заказа, он продолжал работать над эскизами росписей – такими, какими видел их он. Так были написаны акварели «Благовещение», «Хождение по водам», «Тайная вечеря», «Славословие пастухов», «Сон Иосифа»… Увы, эти прекрасные работы так и не обрели места в главном воинском храме Императорской России.
«Об Александре Иванове не достаточно ещё пожалели русские люди», - отмечал Александр Бенуа. Он был прав. Некрологи на смерть величайшего художника России и мира были довольно скромны. Так в «Московских ведомостях» Василий Боткин писал: «Кто ценит и гордится замечательными людьми нашего отечества, тот поймет всю важность этой потери. Александр Андреевич умер на пятьдесят третьем году жизни, окончив свой давно начатый труд, свою бессмертную картину «Явление Мессии народу»... Кроме своего таланта и любви к труду, Иванов имел ум чрезвычайно обширный, развитый тридцатилетним пребыванием за границей, чтением всего замечательного, что выходило по части философии. Он был твердый боец в своей жизни и вышел из боя победителем. Каким мог бы он быть вожатым нашему юному искусству! Кроме своих художественных достоинств, Иванов имел нежную душу и детски простодушное сердце».
Интересно, что личность праведного художника, подвижника, подобного Рублеву, объединила такие полюса, как Чернышевский и Хомяков. Чернышевский указывал, что Александр Андреевич «принадлежал по своим стремлениям к небольшому числу избранных гениев, которые решительно становятся людьми будущего». Хомяков был лаконичный, дав Иванову исчерпывающее определение: «святой художник».
Русская Стратегия |
