 Я знаю, что уважаемый Антон Беликов хотел хорошего, когда написал, что под Курском на нашу землю впервые после Великой Отечественной войны вошли регулярные части врага, и «это меняет всё. Сегодня каждый должен спокойно и с полным осознанием сказать сам себе: «Я живу во время войны».
Я отнюдь не ставлю под сомнения его добрые намерения. Но читаю эти его слова с досадой и грустной улыбкой.
Потому что не вижу принципиальной разницы между тем, что случилось 7 августа 2024 года и 24 февраля 2022 года. Я отказываюсь видеть в событиях, начавшихся 7 августа, «переход на новый уровень», и как человек, осенью 2014 года написавший "в Луганске каждый день обстрел, но ведь пока ещё не в Курске", имею на это некоторое моральное право.
В конце марта нынешнего года, когда я возвращалась из Белгорода, в поезд подсела большая группа детей из Курска. Это были школьники лет двенадцати-четырнадцати, они ехали на патриотический театральный фестиваль в Казань. Они смеялись, шумели, немножко безобразничали (мешали пассажирам спать). Хорошо помню, как смотрела на них и думала: вот дети из прифронтовой зоны. Что с ними будет?
Я думала так ещё и потому, что ехала из Белгорода, а в Белгороде к этому времени почти не осталось детей. Точнее, их почти не было видно на улицах, и мне есть, с чем сравнивать, потому что перед этим была в Белгороде в январе. За два месяца с улиц пропали дети.
А тут – целая компания курских школьников. Совершенно, как казалось по их поведению, не задумывавшихся, что они живут у линии фронта. Но я смотрела на них как на детей военного времени.
Потом – ох уж эти театральные фестивали! – в июле наблюдала подобное мероприятие на улицах Москвы. Я шла по бульварам, там разыгрывались сцены из спектаклей, были толпы народу, обсуждавшего летние отпуска, и ни малейшего намёка на войну. А потом я пришла в «Листву» и три часа слушала рассказ о том, что в действительности происходит на фронте.
Не было никаких сомнений, что эти два мира – мир фестивалей и мир войны – находятся в противоречии, и что это противоречие даст о себе знать.
Уважаемый Антон Беликов считает, что оно дало о себе знать сейчас – так, что больше нельзя не замечать. Я считаю, что не замечать нельзя было с самого первого дня (24 февраля 2022 года, по крайней мере), но и сейчас люди по-прежнему изыщут возможность не замечать, потому что им так удобнее, и потому что власть хочет от них именно этого.
С 24 февраля 2022 года власть хочет, чтобы мы не замечали, что живём в состоянии войны. И это не противоречит тому, что в новостях война очень даже присутствует: Минобороны наносит успешные удары, ВСУ за сутки теряет столько-то сотен людей на том и на другом направлении… Всё это есть, а войны – как будто нет.
Во-первых, нет наших потерь. Допустим, что это обоснованно: нельзя сообщать о потерях, чтобы не подрывать моральный дух и чтобы не играть на руку врагу. Допустим. Согласимся. Но из этого же следует, что мы находимся в очень большом состоянии напряжения, для которого оправдано такое серьёзное умолчание. Это состояние напряжения называется словом «война».
Нельзя быть одновременно серьёзными и легкомысленными, обосновывать свои поступки опасностью и преуменьшать размер этой опасности; нельзя быть отчасти в войне и отчасти нет.
Точнее, можно, если не иметь в виду выиграть эту войну. Или уж назовём это более обтекаемо: диктовать свои условия, на которых война должна закончиться. Пусть хоть так. Для того, чтобы диктовать свои условия, нельзя быть немножко в войне и немножко нет.
Как журналист я скажу то, что несомненно для меня: новости из разряда «в стране N предрекли падение украины» должны быть запрещены, как развращающие сознание. Мы вообще не должны ориентироваться ни на одну страну N, когда речь идёт о судьбе нашего собственного государства. Однако с этим напрямую связано и то, что тиражирование жалких реакций из разряда «губернатор назвал нападение ВСУ вероломным», «Москва потребовала от мирового сообщества осудить террористическое нападение», «МИД заявил о нарушении международного права» должны быть запрещены для тиражирования тоже. Сказать такое, если это нужно для каких-то дипломатических протоколов, – можно, а тиражировать не надо. Потому что это выглядит жалко. Мы не должны выглядеть жалко.
С самого начала это не только война вооружения и людей, качественно или некачественно обученных (об этом хорошо рассказал Святослав Голиков, мне добавить нечего), – но и война стиля. Допуская жалкие реакции, мы всё время проигрываем стиль. С другой же стороны, наша власть упускает возможность сделать красивый жест, даже когда это не стоит почти ничего – как с олимпиадой. Каковую похабную олимпиаду, несомненно, следовало бойкотировать (и я не сейчас так говорю, а писала об этом загодя).
Оказавшись в лице мировой общественности «агрессором», мы просто обязаны были последовательно разыгрывать единственную карту – карту самодостаточности. А со всеми этими письмами в международное «Спортлото», с неготовностью решиться демонстративно не ходить в совет нечестивых, с курлыканьем российских СМИ, называющих боксёров-мужчин «женщинами» (хотя генетический анализ, сделанный дружественной нам IBA, это опроверг), – мы постоянно проваливаем розыгрыш карты самодостаточности. Мы вроде бы и заявляем, что являемся страной-хранителем традиционных ценностей, – но мы не ведём себя в соответствии с этой заявкой.
Особняком стоит «Газпром», который каждый день «подаёт столько-то десятков миллионов кубов газа через Суджу». И я не буду комментировать это глубоко, скажу только, что это производит плохое впечатление. Впечатление несоответствия – на этом уровне тоже.
Однако следует сказать вот что: говоря «мы» - я имею в виду власть. Не простых граждан. У меня нет претензий к простым российским гражданам. В тех условиях, в которые мы поставлены, мы ведём себя достаточно адекватно. Кто-то искренне помогает фронту, кто-то надеется, используя обстоятельства (в рамках закона), поправить свои финансовые обстоятельства и социальный статус… Кто-то просто пассивно ждёт, чтобы "это всё" поскорей закончилось. В созданных искусственных, фальшивых условиях, куда поместили россиян, у меня нет претензий ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим. Я не представляю себе массовый митинг с лозунгом «давайте воевать по-настоящему!». Не потому, что это неправильный лозунг, а потому, что такой митинг противоречит базовым инстинктам народа, от войны страшно пострадавшего и много десятков лет жившего с присказкой «лишь бы не было войны».
Но я просто хочу обратить внимание на то, что «это всё» не имеет никакого шанса закончиться само собой. Даже если (рассуждаю исключительно гипотетически) вообразить полный вывод российских войск с «международно-признанной территории украины» - даже и тогда «это всё» не закончится, потому что Российская Федерация таким образом продемонстрирует катастрофическую слабость. Такую слабость не прощают.
Я искренне не вижу, как «это всё» может закончиться, если мы не будем воевать именно на победу. Воевать на победу – единственный вариант, который зависит именно от нас, а не от того, соблаговолит ли Запад с нами переговариваться. Для того, чтобы решиться воевать на победу, не был нужен Курск, как и без малого два года назад не нужен был уход из Харьковской области. Воевать на победу – изначально было единственным вариантом. В модельных рамках можно рассуждать о том, а удалось бы нам достичь именно победы, настоящей победы, с русским флагом над Киевом и полным контролем над всей существенной для русской истории украиной, – может, и не удалось бы, но стремиться мы должны были именно к этому. Желая получить хотя бы 60%, мы должны были стремиться к 100% и заявлять свои права на 100%. С первого дня. Чтобы ТА сторона вымучивала у нас эти проценты и считала своим успехом не победу над Россией, а эти вымученные проценты. Чтобы, например, у стран Прибалтики и Польши не было никаких сомнений: присутствие НАТО на их территории, означает – для них, конкретно для них – мертвящий ужас ядерной войны. Но согласитесь: в этом случае с первого дня внутри России всё выглядело бы совершенно иначе. И по риторике. И по стилю.
Вот уже почти два с половиной года войны – и из-за игнорирования единственной возможной цели войны всё стало гораздо труднее. Каждый раз между «вчера» и «сегодня» почти нет разницы, а вот между тем, что сейчас, и тем, что два с половиной года назад, – есть, и большая. Но эта цель так и осталась единственной возможной целью. Если угодно – к сожалению. Я просто не вижу, что мы ещё можем сделать, кроме как воевать на победу.
И очень хорошо понимаю, почему российская власть не объявляет новую мобилизацию. Я согласна, что с каждой неделей, с каждым новым заявлением, что «мобилизация не нужна», объявлять её становится всё труднее и труднее. Но от этого не менее вероятно, что такое решение всё равно встанет, как огромная гора, которую так долго пытались обойти. Может быть слишком поздно; как бы не было слишком поздно.
АПН |
