1940-е послевоенные годы
Мама говорила: послевоенные сороковые — были самые тяжелые. (В военные годы семья была меньше: мама, дедко, бабка и трое дошкольников: Миша, Павла и Веня). Мобилизованные в Красную Армию Николай и Мина вернулись домой инвалидами. Дед Иван Васильевич был уже в возрасте далеко за 80 лет. Отец, Анатолий Иванович в мае 1945г. вернулся с Трудового фронта исхудавшим и больным, зарабатывать трудодни в колхозе не было сил. Умер отец 5.08.1948 года в больнице г. Котлас.
Мама была в отчаянном положении: чем кормить 6 человек. Зерна, что она получила в колхозе за летние трудодни, хватило на декабрь. В начале января 1949г., в зимние каникулы мне мама сказала: «Завтра едем в Котлас за хлебом».
Как мы ездили за хлебом
Едем! — это сказано «едем». А на самом деле надо пешком идти сначала 20 км. через поля и леса Едомы до «Площадки», (там останавливается пригородный поезд). Зимой по снегу, шли весь день. Ночевали в деревне Крёж. Утром километр до «Площадки», где проходит пригородный поезд. До Котласа едем весь день, остановки у «каждого столба».
В Котласе недалеко от вокзала идем по адресу. Деревянный дом, первый этаж, мама стучит. Дверь открывается: «Вам кого?».
«Мы к Александру Алексеевичу. Я его тетя с Елезовки.
«Входите». (Не пустить родственников — нельзя!)
Вскоре пришел Александр — решительный, в железнодорожной шинели. Спрашивает: «зачем зимой-то в Котлас?»
«Да, вот хлеба надо купить».
«Что, на Елезовке с хлебом совсем плохо?»
«Совсем. Анатолия не стало, трудодней заработали мало, зерна из колхоза – не хватило до Рождества».
«Да, слышал, что дядя Анатолий умер. Помню хорошо, по доброму к нам относился. А вот хлеба вам так просто не купить. Ну, да ладно, что могу, помогу. Оставайтесь, ночуйте. Утром ждите меня».
Утром вернулся часа через два. Не раздеваясь: «Одевайтесь». Идем через пути в столовую железнодорожников: «Садитесь за стол». Официантке: «три порции овсяных биточков». Официантка принесла три тарелки, на каждой две лепешки и вилка. Александр поставил перед нами тарелки: «Ешьте». Биточки были такие вкусные! Чуть язык не проглотил. Александр смотрит на меня, молчит. Перекладывает лепешки мне и маме: «Ешьте, я сыт».
Я смотрел во все глаза. Всё это было новое для меня. Хотя я в 6 классе и много читал, но одно дело — в книге, а тут наяву. Сидя в поезде, думал, вот приедем в Котлас. Будем ходить по магазинам и везде нам будут продавать буханки. Наивный, начитался...
Александр повел нас в магазины железнодорожников, где хлеб есть весь день. Мама что-то пыталась сказать продавщице. Александр ясно и решительно: «Взвесьте четыре буханки — это моя родная тетя с сыном. Приехали из деревни, у них хлеба совсем нет». Без всяких слов продавщица выложила перед мамой четыре буханки и назвала, сколько надо заплатить.
Александр провел нас через три магазина. И у нас с мамой в мешках лежало 12 буханок. А я топтался около и с восхищением смотрел на Александра, которому ни в столовой, ни в магазинах никто поперек и слова не сказал. Лишь много позднее я узнал, что Александр Алексеевич Башлачев работает в финотделе Печорской железной дороги. И вот он нашел время, чтобы помочь своей тете, оказавшейся в отчаянном положении.
Мы остались еще на один день. Александр провел нас снова через магазины. Мама уложила 26 буханок в огромный мешок, который взяла с собой, и крепко привязала к санкам, которые мы пустыми тащили с Елезовки. А теперь предстояло обратно. День на пригородном поезде. Ночевка в Крёже. А утром разыгралась сильная пурга. И мы весь день тащили санки с 26 буханками до Елезовки. Санную дорогу замело. Мне было 11 лет, маме 53. Мы тащили эти 26 буханки 20 км до дому. Мама перенесла их на чердак в сундук, чтобы на морозе черствели меньше. Из сундука доставала и отрезала на день. Так что и этих 26 буханок я досыта не едал. Зато мама сумела растянуть их до мая месяца. А из колхоза мама в ту зиму зерна так больше и не получила. Такая вот была зима 1948-1949.
Еще надо вспомнить поездку в Ухту 1951 года
Контраст жизни Ухты 1951 года
После сдачи экзаменов, получив свидетельства об окончании 7-го класса, я и мой друг Лёня Трубин отправили заявления в Ухтинский горно-нефтяной техникум. Получил по почте вызов. Брат Николай выделил мне несколько купюр из своей инвалидной пенсии, мама отсчитала еще несколько из своей завязки, и я в начале августа 1951 года весте с Лёней поехал поездом в Ухту.
Прибыв в Ухту, мы оставили в камере хранения свои фанерные чемоданчики с навесными замочками. В кузове какой-то машины доехали до техникума. В приемной комиссии записали дни сдачи экзаменов. Нам дали записку в общежитие. Комендант отвел нас на второй этаж.
Я отправился смотреть город. На площади зашел в магазин. Спросил продавщицу: «продадите мне хлеба?». Она: «Плати деньги». Как помню, я подал ей 30-рублевку. Продавщица: «что на все хлеба?» Я что-то промямлил. Она взвесила мне гирьками на весах с чашками две буханки и довесок. И вот я с двумя буханками подмышкой пошел наугад на вокзал. Попал на улицу, которая увела меня к мостику через овражек. А за ним заборы колючей проволоки и бараки. Понятие «зэк» проявилось реальностью. Навстречу шел мужик. Спросил его: как идти к вокзалу. Он показал вдоль колючей проволоки. Долго шел, жуя довесок хлеба. И вот желудок уже полон. Есть не могу и бросить довесок не могу. (Ведь до этого я давно не бывал сытым). Вышел на берег и на мост через реку. А там уже ясно, как до вокзала. Получил в камере хранения чемоданчик, положил в него буханки. Лёня меня уже ждал. И мы с чемоданчиками отправились пешком в общежитие.
Утром из окна второго этажа вижу: по улице ведут колонну «зэков» на работу. Колонна растянулась метров на 15-20. Впереди конвоир, у него на ремне расстегнутая кобура. Слева и справа охранники с винтовками наперевес. Замыкал колонну охранник с собакой.
В память врезалось отличие лиц и одежды. В колонне, серые люди понурого вида с опущенной головой. На них серые «фуфайки», (так на Виледи называют ватную стеганую верхнюю одежду) и серые сапоги. Охранники — мужчины с раскосыми глазами, в шинелях, армейских фуражках и с оружием в руках.
Мне тут вспомнилось моё детство. Только намереваешься выскочить на улицу, вслед несется бабушкино: «Не бегай в поскотину, татарин сымает!». На все мои попытки узнать, что это за татарин?.. Да как сымает?.. Ответ у бабы Марии был один: «ужо кинет аркан, тоды узнаешь!». Дед на мои приставания отвечал: «Подрастешь, тоды узнаешь. А бабка права, нечего бегать на поскотину».
Бабушкино: «Татарин арканом сымает» - перестало быть загадкой после чтения книг из школьной библиотеки. В них рассказывалось как в Средние века степняки в набегах на Русь арканами пленили русских людей, чтобы продать туркам в рабство. Это запомнилось.
Глядя из окна второго этажа, в мозгу сравнение: в Средние века пленных русских гнали степняки с плетьми в руках и на лошадях, а в Ухте 1951 года вижу косоглазых, с винтовками наперевес.
Лет через 20 я узнал, что в СССР в охранники лагерей специально набирали из Средней Азии и южного Зауралья. Эта жуткая реальность идущей колонны «зэков», которых косоглазые гонят на работу — до сих пор живет в моей голове.
Немного погодя мы с Лёней пошли в тот магазин, где вчера мне взвесили две буханки хлеба с довеском. Зашли, смотрим на полки, много всего: желтый круг сыра, свернутая в кольцо колбаса, сгущенное молоко, еще какие-то баночки. (Кто-то из покупателей подсказал: «это консервы из Южной Америки».
Попросили отрезать сыра и половинку колбасы. Продавщица отрезала ломтик сыра, взвесила, разрезала кольцо колбасы, взвесила. Спросила: «что еще?»
Я Лёне: «Давай попробуем эти консервы из Южной Америки». Показал на банку, похожую на сгущенку, но повыше и поуже. Лёня — на другую. Продавщица назвала сумму. Расплатились.
Вернулись в общежитие. Нацедили в кружки кипяток из титана в коридоре. Достали из чемодана хлеб. Надо пробовать, чего же мы купили? Сыр мне не понравился, непонятно чем пахнет, твердый, жевать долго. Колбаса сильно пахла чесноком. Но вкусная.
Конечно, захотелось попробовать консервы из Южной Америки». У банки сбоку ключик. Крутишь его вокруг, банка открывается. Мясо оказалось вкусное и запашистое.
Бараки за колючей проволокой, раскосых конвоиров. ведущих «зэков» на работу и обратно за колючую проволоку, и такое изобилие продуктов в магазине — это мне, постоянно голодному в те послевоенные годы, не забыть никогда.
Дни экзаменов и часы были через день. Ходили сдавали экзамены письменно. Когда вывесили списки, мы себя среди зачисленных не нашли. Забрали в приемной свидетельства об окончании 7 класса. Пора возвращаться домой.
Лёня купил билет на поезд, а я не стал. Дома на Елезовке и так денег нет. Поеду без билета. Ночь ехал спокойно, а утром в Урдоме меня ссадили с поезда. Дальше почти весь день ехал на площадке товарняка. Доехал до Кивера, потом по шпалам с чемоданчиком до Виледи. Ночевал в каком-то сарае. Назавтра пешком, километров 15 до Никольска. Потом 9 км. пешком до Елезовки.
Через день встретились с Лёней. Что будем делать дальше? Решили —«в ремеслуху», в Лименду в ремесленное училище.
Приехали, прием «на слесаря» закончился. Есть места «на кузнеца». Отправили нас к наставнику. Тот Лёне сказал: «тебя приму». А мне: «не приму, слабоват ты для кузнеца». Вернулись домой.
Лёня уехал «в ремеслуху». Больше я его не видел. В 1970-х брат Мина в Коряжме сказал: «Твой друг Лёнька Трубин спился, похоронили». Вот как: физически крепче меня, в шахматы ставил мне мат чаще, а пьянка сгубила. Не дожил мой Лёня и до 40 лет.
Из писем Вени брату Мише
Брат Михаил сохранял все письма.
Из письма 21 марта 1947г. (Учусь в 3 классе).
«Здравствуй мой брат Миша. Шлю вам свой горячий привет и массу наилучших пожеланий в вашей студенческой жизни… Мы живем по старому… Хлеба из колхоза дают мало…Сена мало. Любимка отелилась, принесла телушечку. Мы её зарезали, нечем кормить…».
Теперь представьте. На лавке за столом сидит мальчик. Слева висит керосиновая 7-линейная лампа. Перед ним сидит его мама. Мальчик макает перо-лягушку в чернильницу непроливайку, на тетрадном листке выводит: «про сено, про хлеб, про телушечку». И при тусклом свете в конце выводит: «крепко жму твою руку. Веня Башлачев». Назавтра мама его чем-то накормит. Мальчик по снегу пойдет 3 км. в школу. По пути отпустит письмо в почтовый ящик у входа правления колхоза. В его голове что-то мелькает. (Сейчас, спустя 77 лет — уж не вспомнить). И пойдет дальше в школу, 3 км по снегу.
Из письма 28 февраля 1948г. (Учусь в 4 классе).
«Привет с Елезовки!..Мы живем по старому. Хлеба из колхоза не дают. Сегодня очень холодно, я не пошел в школу.. Мы купили козу заплатили 350 руб. Её зовут Ветка. Она уже отелилась принесла козленка. Мы его зарезали… Пока и до свиданья. Веня Башлачев».
Из письма, февраль 1949г. (Учусь в 5 классе).
«Здравствуй дорогой родной брат Миша. Живем мы по среднему… с продуктами неважно. Молока нет и продуктов жировых нет… У серахи родилась егушечка и мы их держим в избе…Поросёнок стал большенькой. Растет понемногу... Веня /подпись/».
Из писем, ноябрь 1949г. (Учусь в 6 классе).
«Здравствуй дорогой брат Миша.
Живем мы по среднему. Хлеба получили 200 кг. Сулят еще по 1,5 кг на трудодень... Хлеба еще не покупали. Молока Марта даёт мало. Сена на трудодни получили 200 кг… Прочитал 4 книги: «Овод», «Дерсу Узала», «Принц и нищий», «В Крымском подполье»... Начинаю читать Сталина «Вопросы ленинизма»… Пиши жду. Башлачев Веня.
Никогда бы не поверил, если бы мне сказали, что я стал читать «Вопросы ленинизма». А тут — это же я сам писал в шестом классе!..
Из письма, декабрь 1949г.:«Здравствуй дорогой многоуважаемый брат Миша… Хлеба не выдавали. Марта теперь не доит… Продукты есть. Редька, капуста, лук, картошка… Сена получали 2 раза. На сенокосные трудодни — по 5 кг, а на такие — по 1… Поросенок растет по среднему. Корма ему мало. Председатель колхоза уехал на курорт. Работа вперёд не двигается… По настоящему, можно давно измолотить, а у нас еще не измолочено... С приветом Веня».
Декабрь 1949 — очень голодное время. Основная еда — картошка с солеными груздями. (В школьные годы я их так наелся, до сих пор видеть не могу). Зерна из колхоза мама получила мало.
Мама отправила меня срубить молодую липу. Сходил на край угора, принес ствол. Напилил кружочков толщиной с палец. Ошкурил. Молотком раздолбал на мелкие кусочки. Мама поставила передо мной ручную мельницу, крути и перемели эти кусочки липы. Сижу на полу, зажал между коленями мельницу. Снимаю верхний круг, насыпаю кусочки липы. Закрываю, кручу верхний круг за ручку. Через какое-то время поднимаю, выгребаю, смотрю, что намолол – что-то серое, наподобие мелкой вермишели.
Мама приготовила из неё начинку для шанег. Испекла шаньги в печи. Чуть-чуть намазала сверху топленым маслом и на стол. Откусил, а в горло эта «шанежка» не лезет…
Вот такой был голодный конец 1940-х.
И такая вот еда, в горло не лезет.
