Его фигура в русской литературе оказалась как будто бы стиснута с двух сторон могучими родственниками.
- Толстой? Лев?
- Да нет, Алексей!
- Николаевич?
- Да нет, Константинович!
А, между тем, Алексей Константинович был первым Толстым в отечественной словесности, которую обогатил он произведениями в самых разных жанрах: от лирических стихов, ставших основой для десятков классических романсов, до сатиры в лице Козьмы Пруткова, от «ужастиков» до шекспировских драм об отечественной истории, от исторических романов до переводов…
«Не будет преувеличением сказать, что Алексей Толстой, несмотря на весь исторический почет, окружающий его имя, замолчен в русской критике, - отмечал архиепископ-поэи Иоанн (Шаховской). - В лучшем случае он не понят, несмотря на свою классическую ясность. Есть особые литературно-нравственные грехи… Таким грехом русской литературной критики и составителей учебных пособий по русской словесности было непонимание, вследствие внутреннего неприятия, большого русского национального поэта-пророка».
Склонность к перу Толстой-первый унаследовал от дяди, заменившему мальчику отца. С Константином Толстым не произошло никакого несчастья, если не считать пагубного пристрастия к зеленому змею, с которым не пожелала мириться его супруга, Анна, внебрачная дочь Алексея Разумовского и внучка «разжалованного» при упразднении гетманства гетмана Украины Кирилла Разумовского. Граф Алексей Кириллович дочь признавал и был восприемником внука при его крещении. А через полтора месяца молодая мать вместе с младенцем уехала в Малороссию к брату, Алексею Алексеевичу Перовскому, более известному, как писатель Антоний Погорельский. Свое самое известное произведение – «Черная курица или подземные жители» - он посвятит любимому племеннику Алеше.
Надо заметить, что семейство Перовских занимало высокое положение. Один из братьев Анны и Алексея, Лев, был сенатором и министром внутренних дел, а кроме того коллекционером и одним из первых русских археологов. Другой брат, Василий, генерал-от-кавалерии, покрыл себя воинской славой и стал генерал-губернатором Оренбурга. Алексей же Алексеевич, хотя и состоял на службе, предпочитал возделывать ниву литературную. В те поры, на заре русской классической словесности, его романы пользовались большим спросом у публики и положительно оценивались критикой и собратьями по перу. Среди друзей Перовского был весь цвет тогдашней литературы, начиная с Пушкина и Жуковского. Своей семьи у писателя не было, и он всецело посвятил себя воспитанию племянника. Мальчик получил прекрасное домашнее образование, проведя детство на малороссийском приволье, впитал в себя трепетную любовь к родной природе, а позже Алексей Алексеевич повез его и в путешествие по Европе, в ходе которого познакомил и с западным искусством, и… с живым Гете.
Алеша уже 6 лет проявил страсть к перу, и ничто так не увлекало его в дальнейшем как сочинительство. Однако, дядя полагал, что молодому человеку должно служить, а не только грезить и сочинять. Тем более, что придворная карьера последнего началась уже в детстве, когда в 8 лет мальчика привезли в Петербург и включили в число детей, которым надлежало по воскресеньям быть товарищами по играм Наследника Александра Николаевича. Юный Алеша обладал геркулесовой силой и катал на себе Цесаревича по коридорам Зимнего дворца. Став взрослым, этот богатырь мог поднять человека одной рукой, скручивать узлами серебряные вилки или кочергу, ломать палки о мускулы своих рук… Александр Николаевич, конечно, не забыл такого компаньона по играм. Их дружба сохранилась на всю жизнь, и при своем короновании молодой Император пожаловал друга флигель-адъютантом.
Однако, ни придворная, ни государственная служба, на которой он формально числился, у Алексея Константиновича не задалась. Он любил только искусство и мог служить только ему. Дядя, борясь с чрезмерным на его взгляд увлечением племянника, даже заказал разгромную рецензию на его первую публикацию, которую сам же и устроил. Но творческий пыл юноши это не охладило. Устами Иоанна Дамаскина он со временем объяснит собственную душу:
О государь, внемли: мой сан,
Величье, пышность, власть и сила,
Все мне несносно, все постыло.
Иным призванием влеком,
Я не могу народом править:
Простым рожден я быть певцом,
Глаголом вольным Бога славить!
Смерть Петровского стала самой большой потерей в жизни Алексея Константиновича. Собственный его отец к тому времени бросил пить, раздал имения сестрам и жил в бедности, став ревностным прихожанином храма, человеком глубоко набожным. И сестры, и сын иногда тайком посылали ему деньги, чтобы поддержать в нужде. К концу жизни писатель также придет к религиозности, но прежде ему суждено было пройти многие соблазны обычного светского человека того времени – от женщин до спиритизма…
Впрочем, вполне вероятно, что с женщинами все могло бы быть совсем иначе. Толстой, несмотря на привлекательную внешность и физическую силу, вовсе не был ловеласом. Дело было в ином: все потенциальные спутницы жизни, на которых он выражал охоту жениться, встречали яростное неприятие его матери. Анна Алексеевна, оставшись одна после оставления мужа, превратилась в деспотическую матрону, которая до последнего дня имела на сына огромное влияние. Фактически писатель был свободен лишь в своем творчестве, а во всем остальном подчинялся властной родительнице, которая умудрялась даже отправить взрослого мужчину заграницу, едва лишь на горизонте возникала угроза в лице очередной невесты. Эта материнская опека привела к тому, что Алексей Константинович долгое время оставался не женат. Наконец, он встретил женщину, чье влияние смогло соперничать с материнским. Однако, Софья Миллер была замужем, а Анна Алексеевна, как водится, была категорически против возлюбленной сына, распуская о ней черные слухи. Старую графиню не умягчило даже то, что Софья спасла ее сыну жизнь.
В дни Крымской кампании богатырь-писатель добровольцем отправился на фронт. Однако, в Крыму его скосила не неприятельская пуля, а тиф. Болезнь проходила в тяжелой форме, и граф был при смерти. Тогда его избранница бросила все и, невзирая на «приличия», приехала к нему и два месяца преданно выхаживала его, буквально отвоевав у «белой дамы».
На сей раз диктат матери не смог пересилить чувство. Роман писателя и его возлюбленной продолжался больше 10 лет, пока они, наконец, смогли узаконить свои отношения – после смерти Анны Алексеевны и согласия мужа Софьи Алексеевны на развод. Детей в этом позднем браке быть уже не могло, но граф до последнего дня боготворил жену. На 20-й год знакомства он писал ей: «…не могу лечь, не сказав тебе то, что говорю тебе уже 20 лет, — что я не могу жить без тебя, что ты мое единственное сокровище на земле, и я плачу над этим письмом, как плакал 20 лет назад».
Софья пережила мужа на 20 лет, ревностно храня его память, его наследие. Умер граф Алексей Константинович в своем имении Красный Рог Мглинского уезда Черниговской, а ныне Брянской области. Недавнему богатырю не было и 60 лет. Последние годы писатель страдал сильными головными болями, доктора прописали ему морфий. Боли становились сильнее, и граф увеличивал дозу. Очередная оказалась для него смертельной.
Какая сладость в жизни сей
Земной печали непричастна?
Чье ожиданье не напрасно?
И где счастливый меж людей?
Все то превратно, все ничтожно,
Что мы с трудом приобрели, –
Какая слава на земли
Стоит тверда и непреложна?
Все пепел, призрак, тень и дым,
Исчезнет все как вихорь пыльный,
И перед смертью мы стоим
И безоружны и безсильны.
Рука могучего слаба,
Ничтожны царские веленья –
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Как ярый витязь смерть нашла,
Меня как хищник низложила,
Свой зев разинула могила
И все житейское взяла.
Спасайтесь, сродники и чада,
Из гроба к вам взываю я,
Спасайтесь, братья и друзья,
Да не узрите пламень ада!
Вся жизнь есть царство суеты,
И, дуновенье смерти чуя,
Мы увядаем, как цветы, –
Почто же мы мятемся всуе?
Престолы наши суть гроба,
Чертоги наши – разрушенье, –
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Средь груды тлеющих костей
Кто царь? кто раб? судья иль воин?
Кто царства Божия достоин?
И кто отверженный злодей?
О братья, где сребро и злато?
Где сонмы многие рабов?
Кто есть убогий, кто богатый?
Все пепел, дым, и пыль, и прах,
Все призрак, тень и привиденье –
Лишь у тебя на небесах,
Господь, и пристань и спасенье!
Исчезнет все, что было плоть,
Величье наше будет тленье –
Прими усопшего, Господь,
В твои блаженные селенья!
И Ты, предстательница всем!
И Ты, заступница скорбящим!
К Тебе о брате, здесь лежащем,
К Тебе, святая, вопием!
Моли божественного Сына,
Его, Пречистая, моли,
Дабы отживший на земли
Оставил здесь свои кручины!
Все пепел, прах, и дым, и тень!
О други, призраку не верьте!
Когда дохнет в нежданный день
Дыханье тлительное смерти,
Мы все поляжем, как хлеба,
Серпом подрезанные в нивах, –
Прими усопшего раба,
Господь, в селениях счастливых!
Иду в незнаемый я путь,
Иду меж страха и надежды;
Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
Лежу безгласен, недвижим,
Не слышу братского рыданья,
И от кадила синий дым
Не мне струит благоуханье;
Но вечным сном пока я сплю,
Моя любовь не умирает,
И ею, братья, вас молю,
Да каждый к Господу взывает:
Господь! В тот день, когда труба
Вострубит мира преставленье, –
Прими усопшего раба
В твои блаженные селенья!
Творчество зрелого Толстого отличается глубоким постижением отечественной истории и обращением к религиозным мотивам. На смену «Упырю» (повесть известна по экранизации «Пьющие кровь») и насмешливому Пруткову приходит поэма «Иоанн Дамаскин» и драматическая трилогия «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», центральная часть которой вот уже полтора века не сходит с подмостков русского театра. Обратиться к предсмутному времени, к образу Бориса Годунова после Пушкина было делом рискованным, но гений Алексея Константиновича выдержал эту «конкуренцию». Со своим троюродным братом Львом Николаевичем он в один день был избран в Императорскую академию наук. Широко известно, что автор «Войны и мира» посещал Оптину пустынь, но так и не смог обрести там утраченную веру. Алексей Константинович, напротив, черпал её у оптинских старцев, не раз совершая в обитель пешие паломничества. Недаром такой чистоструйной молитвенностью дышат его стихи («Благословляю вас, леса…» и др.), положенные на музыку лучшими русскими композиторами.
«Я верю в Бога, и у меня не высокое мнение о разуме человеческом, и я не верю тому, что он называет возможным и невозможным – я верю больше тому, что я чувствую, чем тому, что я понимаю, так как Бог дал нам чувство, чтобы идти дальше, чем разум, - признавался Толстой-первый. - Чувство – лучший вожак, чем разум, так же, как музыка совершеннее слова… Никогда и ничто не заставит меня роптать на Бога, в которого я верую всецело и безгранично».
Русская Стратегия |
