Михаил Осипович Меньшиков появился на свет в Псковской губернии, в городе Новоржеве 25 сентября 1859 года в семье коллежского регистратора. Семья жила в крестьянской избе и насилу сводила концы с концами. По протекции дальнего родственника юный Миша поступил в морское техническое училище в Кронштадте. Здесь он впервые приобщился к журнальному делу, наладив выпуск ученического журнала.
Флоту Меньшиков отдал почти двадцать лет жизни, в которые он ходил в дальние плавания штурманом и инженером-гидрографом. Флоту же были посвящены его первые статьи. Одна за другой вышли книги «По портам Европы», «Руководство к чтению морских карт русских и иностранных», «Лоции Абоских и восточной части Аландских шхер»… Новое призвание овладевало молодым офицером всё отчётливее, и, дослужившись до чина штабс-капитана, он вышел в отставку и стал постоянным корреспондентом петербургской «Недели», а затем секретарем и ведущим литературным критиком и публицистом этой газеты и ее приложений. Его острые статьи имели большой успех у читателей. Большой талант «Морячка», как прозвал его Чехов, признавали и в литературных кругах. Умирающий поэт, верный друг Яков Надсон уже на смертном одре наставлял: «Я зол на вас за то, что вы не верите в свой талант. Даже письмо ваше художественно. Пишите - ибо это и есть ваша доля на земле!» Крепкая дружба связала Меньшикова и с Чеховым. «Вы интересный человек и статьи ваши наводят на тысячу мыслей, и является желание написать вам и побеседовать с вами... Если бы я издавал журнал, то непременно пригласил бы вас в сотрудники и был бы огорчен, если бы вы отказали мне…» - говорил ему Антон Павлович. Именно с его подачи и вместе с ним Михаил Осипович стал сотрудником суворинского «Нового времени».
Этому изданию Меньшиков отдал 17 лет жизни и совершил почти невозможное: сделал русскую публицистику не менее востребованной обществом, чем поэзия. В этом видел Михаил Осипович свою миссию в эпоху, когда печать оказалась буквально захвачена враждебными России инородцами. «В том-то и беда, что инородцы берут вовсе не талантом, - отмечал Меньшиков. - Они проталкиваются менее благородными, но более стойкими качествами – пронырливостью, цепкостью, страшной поддержкой друг друга и бойкотом всего русского. В том-то и беда, что чужая посредственность вытесняет гений ослабевшего племени, и низкое чужое в их лице владычествует над своим высоким». Задачу собственной публицистики он видел в том, чтобы выразить национальное «я» русского народа, преступно и опасно забытое, сформулировать национальное общественное мнение, пробудить его, стать собственным голосом нации, выраженным литературно.
В своих «Письмах к ближним», выходивших год за годом, читавшихся во всех уголках России, Михаил Осипович сделался этим голосом, голосом вопиющего в пустыни. Он обличал с беспощадностью библейских пророков пороки своего народа и племён пришлых, пороки власти и пороки общества, взывал отчаянно: «Думайте о государстве! Думайте о господстве России!.. Думать о государстве — значит думать о господстве своего племени, о его хозяйских правах, о державных преимуществах в черте русской земли». Его статьи были звоном вечевого колокола, скликавшего народ соединиться перед лицом надвигающейся опасности: «Чувство победы и одоления, чувство господства на своей земле годилось вовсе не для кровавых только битв. Отвага нужна для всякого честного труда. Все самое дорогое, что есть в борьбе с природой, все блистательное в науке, искусствах, мудрости и вере народной — все движется именно героизмом сердца. Всякий прогресс, всякое открытие сродни откровению, и всякое совершенство есть победа. Только народ, привыкший к битвам, насыщенный инстинктом торжества над препятствиями, способен на что-нибудь великое. Если нет в народе чувства господства, нет и гения. Падает благородная гордость — и человек становится из повелителя рабом… Мы в плену у рабских, недостойных, морально-ничтожных влияний, и именно отсюда наша нищета и непостижимая у богатырского народа слабость».
Этой губительной расслабленности, угасанию национального самосознания, нравственной деградации народа противостоял Меньшиков, каждому русскому сердцу возглашая: «Так жить слишком трудно, как мы живём - в унынии и бесславии. Так жить нельзя. Все, в ком жива Россия, в ком жива родная история, в чьих жилах льётся кровь создателей великого государства, мучеников за него и страстотерпцев, все любящие Отечество своё и готовые отдать за него жизнь свою – пусть спешат, пока не поздно! Пусть не откладывают тревоги на будущее – положение России грозно сейчас. – Что можем мы? – бессильно вздыхают рассеянные, растерянные русские люди, из которых каждый чувствует себя одиноким. Отвечу: мы можем соединиться. Это единственное средство почувствовать нашу соборную силу и поднять упавший дух. «Копитеся, русские люди!» - писала бедная царица Марфа в эпоху Смуты. Собирайтесь и собирайте дух свой – и едва ли на земле найдётся сила, которая могла бы сломить проснувшийся дух народный!»
В 1908-м году Михаил Осипович стал идеологом Всероссийского Национального Союза, созданного при поддержке правительства в лице его председателя Столыпина. В Союз вошли умеренно-правые элементы образованного русского общества: национально настроенные профессора, военные в отставке, чиновники, публицисты, священнослужители. Членами Всероссийского Национального союза были многие известные ученые, такие как профессора Павел Николаевич Ардашев, Петр Яковлевич Армашевский, Петр Евгеньевич Казанский, Павел Иванович Ковалевский, Платон Андреевич Кулаковский, Николай Осипович Куплеваский, Иван Алексеевич Сикорский и другие.
По уставу союза, целями его были:
— борьба за единство и нераздельность Российской Империи;
— ограждение во всех ее частях господства русской народности;
— укрепление сознания русского народного единства и упрочение русской государственности на началах самодержавной власти царя в единении с законодательным народным представительством.
Главную задачу Всероссийского Национального союза Меньшиков видел в том, «чтобы национализировать парламент, а через него — и всю страну». В своих статьях он выразил существо русского национализма:
«…Мы, русские, нуждаемся в общечеловеческом опыте и принимаем всё, что цивилизация даёт безусловно полезного. Но Россия в данный момент её развития совершенно не нуждается в услугах инородцев, особенно таких, которых фальсификаторская репутация установлена прочно. Россия – для русских и русские – для России. Довольно великой стране быть гостеприимным телом для паразитов. Довольно быть жертвой и материалом для укрепления своих врагов. Времена подошли тяжёлые: извне и изнутри тысячелетний народ наш стоит как легкодоступная для всех добыча. Если есть у русских людей Отечество, если есть память о славном прошлом, если есть гордое чувство жизни – пора им соединиться…
…Нельзя любить и нельзя гордиться тем, что считаешь дурным. Стало быть, национализм предполагает полноту хороших качеств или тех, что кажутся хорошими. Национализм есть то редкое состояние, когда народ примиряется с самим собой, входит в полное согласие, в равновесие своего духа и в гармоническое удовлетворение самим собой…
…Национализм есть всемерное отстаивание величия России в настоящем всеми средствами современной нам эпохи. Чтобы там ни говорили, национальной партии непременно принадлежала бы власть, если бы партия эта имела мужества быть собой…»
Мужества, однако, не хватало. Сановники опасались связывать свои имена с национальным движением. Общественные деятели смиряли свои взгляды страха ради либерального. Серьёзные трудности были с финансированием. Члены партии ограничивались трехрублёвыми взносами, которых никак не могло хватить на нормальную деятельность. Предложение Меньшикова ввести более широкое самообложение было встречено холодно.
Несмотря на большое уважение к Столыпину, проводившему национальную политику и всемерно отстаивающему интересы русского народа, Меньшиков категорически отверг возможность партии пользоваться материальной помощью правительства, хотя деньги требовались на издание печатного органа Национального Союза: «Ни одна из уважающих себя партий не может служить правительству, хотя все порядочные партии должны поддерживать правительство в его полезных стране действиях. Единственно, от кого национальная партия может признать свою зависимость, это от нации, и только народно-общественная поддержка могла бы быть принята с благодарностью. Эту поддержку следует искать, как ищут золото в земле. Служа своей национальности, являясь рабочим органом её, партия имеет право не только просить, но и требовать средств для своей работы». Но средств не было. Денег на издание газеты так и не удалось найти. И ясно было одно: «ещё много-много нужно работы, чтобы собрать растерянную национальную силу и сосредоточить её до неугасимого горения…»
Враги обвиняли Союз и его главного идеолога во всех смертных грехах: в шовинизме, в ненависти к другим народам, в желании поразить их в правах. Целые книги писались в ответ на выступления Меньшикова, захлёбывалась ядом инородческая печать, приходили письма с угрозами. Михаил Осипович парировал все нападки: «…Что касается ругательных писем, то они, как и гнусные статьи в инородческой печати, мне доставляют удовлетворение стрелка, попавшего в цель. Именно в тех случаях, когда вы попадаете в яблоко, начинается шум: выскакивает заяц и бьет в барабан или начинает играть шарманка. По количеству подметных писем и грязных статей публицист, защищающий интересы Родины, может убедиться, насколько действительна его работа. В таком серьезном и страшном деле, как политическая борьба, обращать внимание на раздраженные укоры врагов было бы так же странно, как солдату ждать из неприятельских окопов конфеты вместо пуль…
…Русские патриоты проповедуют не ненависть, а лишь осторожность в отношении инородцев…
…Я уже много раз писал, что вполне считаю справедливым, чтобы каждый вполне определившийся народ, как, например, финны, поляки, армяне и т.д., имели на своих исторических территориях все права, какие сами пожелают, вплоть хотя бы до полного их отделения. Но совсем другое дело, если они захватывают хозяйские права на нашей исторической территории. Тут я кричу, сколько у меня есть сил, - долой пришельцев!..
…Инородцы вопят, что национализм русский – «черносотенство», «человеконенависничество» и т.п. Всё это низкая ложь. Национальное движение есть порыв русских людей к свободе и единодушию; не ненавистью оно вызвано, а необходимостью самозащиты. Национальное движение не только не чуждо самым святым идеалам цивилизации, но оно именно стремится к ним – только без фактических услуг наших внутренних чужеземцев. Националисты хотят видеть Россию свободной, просвещённой, сильной, справедливой, но думают, что это совершенно невозможно, прежде чем Россия не сделается русской и хоть сколько-нибудь единодушной…
…Враги русского национализма лгут, будто цель нашей партии – обидеть инородцев, искоренить их. Конечно, это жалкая клевета. Не нападать на чужие народности мы обираемся, а лишь защищать свою. На известном расстоянии все народы – братья и дорогие соседи. Желая мира, мы не хотели бы слишком наглого залезания милых братьев в наше Отечество и хозяйничанья их в нашем государстве. Мы не восстаём против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента инородцев, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Мы восстаём лишь против массового их нашествия, против заполонения ими важнейших наших государственных и культурных позиций. Мы протестуем против идущего завоевания России нерусскими племенами, против постепенного отнятия у нас земли, веры и власти. Мирному наплыву чуждых рас мы хотели бы дать отпор, сосредоточив для этого всю энергию нашего когда-то победоносного народа…»
В сентябре 1911-го года в Киеве был убит Столыпин. «Самая крупная фигура политической России убрана… - сокрушался Меньшиков. - Мордка Богров, украшение еврейской адвокатуры, заявил, что только страх вызвать еврейский погром остановил его от покушения на жизнь Монарха. Убивая же первого министра, очевидно, он не боялся за такие последствия: он знал, что русское правительство ни за что не допустит погромов, и он не ошибся. Но если всё так, то 1 сентября устанавливается прямой террор евреев над русскими министрами. Министров нельзя выбрасывать из сословия, как русских адвокатов, нельзя лишать их практики и куска хлеба. Министров нельзя бойкотировать, как русских писателей, врачей, актёров, музыкантов, нельзя их слишком уж нагло оплёвывать в печати и обволакивать их репутацию грязной клеветой. Ну что ж, у евреев остаётся ещё одно средство против неугодных им министров, почти безнаказанное: именно то, что они применили к несчастному П.А. Столыпину. Его убрали, и посмотрите, какая благоприятная для евреев сложилась атмосфера, какого могучего защитника своих интересов они приобрели, и как сразу национальная волна пошла на убыль. Разве это не террор над нашей государственностью? Великий народ наш не замечает, до какого унижения дошёл он!»
После гибели Столыпина наметившийся национальный подъём пошёл на спад, разрушительные силы преобладали всё больше, а атмосфера становилась всё более затхлой. Наследство убитого реформатора ещё создавало фундамент для потенциального развития в нужном направлении, но этой пашни некому было возделывать. Начиналось гниение. И наружный блеск, и патриотический подъём первых месяцев войны не мог обмануть Меньшикова, и подобно ветхозаветным публицистам он прозирал: «России, как и огромному большинству ее соседей, вероятнее всего, придется пережить процесс, какой Иегова применил к развращенным евреям, вышедшим из плена. Никто из вышедших из Египта не вошел в обетованный Ханаан. Развращенное и порочное поколение сплошь вымерло. В новую жизнь вступило свежее, восстановленное в первобытных условиях пустыни, менее грешное поколение…»
После революции Михаил Осипович увез семью на Валдай, надеясь спасти от ужасов гражданской войны. Семья жила в загодя купленном имении на Образцовой горе, вместе с тёщей Меньшиков занимался обучением детей. Единственным доходом стал оклад в конторе, куда нанялся он служить. Имущество его было конфисковано, а счета в банках заморожены. Всё заработанное за многие годы труда исчезло, как дым. Вскоре революция добралась и до Валдая. Летом вспыхнуло восстание, были убитые и раненые, среди последних – благочестивый архимандрит, которого большевики взяли в заложники. Анализируя причины русской катастрофы, Меньшиков записывал: «Все беды наши - русских людей - те, что слишком много десятилетий (и веков) мы провели во взаимной ненависти, раздражении, точно в клоповнике или осином гнезде… …Все ужасы, которые переживает наш образованный класс, есть казнь Божия рабу ленивому и лукавому. Числились образованными, а на самом деле не имели разума, который должен вытекать из образования. Забыли, что просвещенность есть noblesse qui oblige {Благородство, которое обязывает (фр.).}. Не было бы ужасов, если бы все просвещенные люди в свое время поняли и осуществили великое призвание разума: убеждать, приводить к истине. Древность оставила нам в наследие потомственных пропагандистов - священников, дворян. За пропаганду чего-то высокого они и имели преимущества, но преимуществами пользовались, а проповедь забросили, разучились ей. От того массы народные пошатнулись в нравственной своей культуре».
Сентябрьским утром случилось то, что должно было случиться. В дом пришли вооружённые солдаты и объявили об аресте «товарища Меньшикова». Дети зарыдали в голос. Заплакала в отчаянии и жена:
- Пожалуйста, не губите! Не уводите моего мужа! Не отнимайте у детей отца! Оставьте его с нами! Ведь он ни в чём не виноват! Оставьте…
Старший солдат лишь поморщился, бросил презрительно:
- Вы культурная дама и так поступаете.
- При чем тут культура! – вскрикнула несчастная женщина. - У детей хотят отнять отца, у меня – мужа! Человек сидел у себя дома, безропотно перенося всё. Ни в каких заговорах или попытках восстановить старое не участвовал, учил своих детей. Никого он не трогал, никого не проклинал, подчинялся всем декретам, приспособлялся к новой жизни, и вот ни за что уводят куда-то, обижают его и нас!
Меньшикова поместили в тюрьму, в камеру, где сидели местные купцы. Спать приходилось на полу холодной, неотопленной, грязной каморки. Жена, несмотря на бедственное положение семьи, старалась приносить продукты. Вместе с детьми она приходила к тюрьме, чтобы Михаил Осипович мог видеть их из окна… Участь его была уже решена. Комиссар Давидсон объявил об этом прямо:
- Можете быть покойны. Вы свободы не получите!
- Это месть?
- Да, месть за ваши статьи. Я вам никогда не прощу.
Еврей-следователь лишил Меньшикова права прогулки и сказал, что «пощады не будет», что его погромные статьи в руках суда и будут предъявлены ему на суде. Членами суда и руководителями местной ЧК были товарищи Якобсон, Давидсон, Гильфонт и Губа. И было совершенно очевидно, что подведут под расстрел. Накануне «суда» Михаил Осипович успел написать жене прощальное письмо:
«Дело мое плохо. Евреи, очевидно, решили погубить меня, и я доживаю последние мои часы. Ты не волнуйся, дорогая Манюша, перетерпи скорбь и после моей смерти мужественно защищай семью от гибели сама, как умеешь. Ищи помощи у добрых людей. Расскажи детям, что я умер невинною жертвою еврейской мести. Горячо целую их заочно и благословляю на все доброе. Попроси родных твоих помочь тебе. Пусть дети, когда вырастут, читают мои книги. Пусть будут честными и добрыми людьми. Пусть вспоминают меня и верят, что я любил их, как свою жизнь. Простите меня, Христа ради, что я был слишком беспечен и не уберег себя и вас. Сегодня от вас нет весточки, и я беспокоюсь, нет ли нового обыска у вас или каких-нибудь насилий. Суд, вероятно, будет сегодня, а завтра меня не будет в живых - разве "Чудо Архистратига Михаила" (6 сент.) спасет. Молюсь моему Богу о спасении, но не надеюсь на него.
Боже, как хотелось бы мне лично обнять вас и перецеловать. Ну, что делать. Стало быть, не судьба, дорогие мои, дожить остаток дней мирно и тихо, как мечтал я все время, отдав себя одной заботе - воспитанию детей. Умирал бы спокойно, если бы знал, что вы счастливы, но почему-то Бог излил на меня ярость свою, и я гибну в сознании, что я оставляю вас всех в тяжком и беспомощном положении. Ну, да никто как Бог и, может быть, Он спасет вас раньше, чем вы думаете. Лишь бы самим не подавать повода к худшему. Еще раз прошу тебя, дорогая Маня, простить мне за все огорчения и обиды, вольные и невольные, как я от всего сердца прощаю тебе все, а за твою любовь и ласку и тяжкую заботу бесконечно благодарю…
Запомните - умираю жертвой еврейской мести не за какие-либо преступления, а лишь за обличение еврейского народа, за что они истребляли и своих пророков. Жаль, что не удалось еще пожить и полюбоваться на вас. Сейчас звонят к вечерне. Последний звон мой в моей жизни. Слышите ли вы его? Слышите ли вы меня, мои любимые. Если есть за гробом жизнь, она вся будет наполнена мыслью о вас».
20 сентября, на седьмой день заключения состоялся «суд», на котором комиссар Губа зачитал приговор. Следом орава красноармейцев с гиками и смехом вывела осуждённого на улицу, погнала к берегу Валдая. Дорогой Меньшиков увидел своих детей, бывших на прогулке. Рванулся к ним, перекрестил в последний раз… Начиналась гроза. Красноармейцы матерились, проклиная разгулявшуюся стихию. Участвовать в расстреле они тем не менее отказались, заявив, что в палачи не нанимались. Послали за чекистами. И те явились во главе с уже знакомым Давидсоном, который ещё на допросе сказал с ненавистью:
- Я сочту за великое счастье пустить вам пулю в лоб.
Пришёл и комиссар Губа, приведший с собою двух сыновей, мальчиков тринадцати и четырнадцати лет. И он также вручил оружие, с младых ногтей приучая к кровавому ремеслу. Дети Михаила Осиповича под дождём бежали за отцом, дрожа от холода и рыданий.
Первый залп лишь оцарапал Меньшикову руку. Второй поразил в грудь. Он упал на землю, и тотчас к умирающему подскочил Давидсон и, приставив дуло к его виску, исполнил свою мечту: торжествуя победу, добил отца на глазах детей… И жизнью и смертью своей Михаил Осипович Меньшиков явил пример того, о чём некогда писал столь проникновенно: «не раз великая Империя наша приближалась к краю гибели, но спасало ее не богатство, которого не было, не вооружение, которым мы всегда хромали, а железное мужество ее сынов, не щадивших ни сил, ни жизни, лишь бы жила Россия…»
Е.Фёдорова
Русская Стратегия
|
