Вся Россия замерла в тревожном ожидании новостей из Ялты. «19 октября под впечатлением тревожных сведений, идущих из Ялты, — писал С. Ю. Витте в своих воспоминаниях, — было официальное молебствие в Казанском соборе, на котором присутствовали не только высшие административные лица города Петербурга, но и простые обыватели, в том числе и студенты. Петербург молился о даровании императору Александру III жизни…»
Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «18-го и 19-го Государь был крайне слаб, хотя и вставал с трудом, одевался и даже сам перешел с палкой к письменному столу. На нескольких докладах он в последний раз написал „В Ливадии. Читал“. Тут в кресле ему сделалось дурно. Это было 19-го утром. Ночь с 19-го на 20-ое была вовсе без сна. Вечером Лейден уговаривал его лечь в кровать, что было Государю очень трудно ввиду страшно опухших ног и живота».
Две ночи перед смертью он провел без сна. Днем его вывозили в инвалидной коляске к раскрытому окну. Мария Федоровна не отходила от него ни на шаг. «Слава Богу, в последние дни он позволял мне делать для него все, так как сам он уже ничего не мог, а позволить камердинеру ухаживать за собой не хотел, и каждый вечер он трогательно благодарил меня за помощь», — писала она матери.
В течение последних суток у постели больного вместе с Марией Федоровной находился врач Н. А. Вельяминов. «Он (Александр III. — Ю. К.) непрерывно курил и предлагал мне курить, — вспоминал позже Вельяминов. — „Мне так совестно, что вы не спите каждую ночь, я вас совсем замучил“».
Утром 20 октября в день смерти государь сказал: «Видно, профессора меня оставили, а вы, Николай Александрович, еще со мною возитесь по вашей доброте душевной».
В бюллетене от 20 октября говорилось: «Деятельность сердца продолжает падать. Одышка увеличивается. Сознание полное».
Из воспоминаний великого князя Николая Михайловича:
«В В часов утра 20-го Государыня пошла в уборную одеться, а в это время Государь оставался с Наследником и Вельяминовым.
Вдруг Ему стало очень нехорошо, и он сказал Сыну: „Ники, пойди скажи Мама́, чтобы поторопилась одеваться“. — „Отчего, Папа́?“ — „Да так будет лучше!“ Дыхание было очень затруднительное, и начали усиленно давать вдыхать кислород. Брат Александр послал за нами в Ай-Тодор. Я с отцом и братом Георгием прибыли в Ливадию в 10 часов 15 минут. Застали уже почти всех при больном, в том числе великую княгиню Марию Александровну, приехавшую на рассвете.
Вокруг Государя находилась Его семья, императрица на коленях около его кресла, а все прочие лица в другой комнате и в дверях. Тут же, рядом в комнате, находились граф Воронцов-Дашков и пять врачей: Захарьин, Лейден, Попов, Гирш и Вельяминов. До нашего приезда уже многие близкие подходили прощаться с умирающим, но слова „прощай“ Государь никому не сказал, а каждому почти одинаково: „Здравствуй, такой-то“.
Великую княгиню Елизавету Федоровну, коей было в этот день рождение, больной поздравил даже, здороваясь с ней. Итак, когда мы вошли, императрица подозвала к креслу больного отца моего, Великую Княгиню Александру Иосифовну. Обоим Царь подал руку и сказал: „Здравствуй, дядя и тетя“. В 10 часов 30 минут вошел духовник Янышев со Святыми Дарами. Все мы стали на колени, и умирающий Царь внятным, чудным голосом повторял за священником: „Верую, Господи, и исповедую, яко ты и т. д.“. Почти все рыдали навзрыд, до того сцена была умилительная и невероятная по своему величию и простоте. Думали, что Государь сейчас скончается, так как дыхание все более затруднялось, а пульс слабел, но после причастия Его Величество немного оправился и изъявил желание поспать. Притворили двери, и мы все, кроме самых ближайших, вышли из комнаты. Я же остался, как прикованный, у дверей. Между тем желанного сна не последовало. Государь лишь дремал, и дыхание все ухудшалось».
19 октября Мария Федоровна написала матери письмо, в котором подробно рассказала о последних днях своего любимого Саши. Письмо было окончено 26 октября (6 ноября), пять дней спустя после смерти государя. В нем говорилось:
«Вся семья вошла в кабинет, он поцеловал всех и при этом вспомнил, что был день рождения Эллы (Елизаветы Федоровны. — Ю. К.). Он поздравил Ангела и попросил причаститься. Пока Янышева (протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев. — Ю. К.) не было, он несколько раз спросил, скоро ли он придет. Вероятно, в тот момент он уже чувствовал приближение конца. Когда, наконец, Янышев пришел, Саша сказал: „Поскорее, я так устал“ и затем громко прочитал за Янышевым две молитвы и принял Тайную Вечерю с такой радостью и спокойствием!.. Затем вся семья вышла и я осталась одна с детьми и Аликс… Затем Саша попросил, чтобы пришел Иоанн Кронштадтский и молился за него. Это был невероятно волнующий момент, когда мы все почувствовали прекрасную благочестивую душу моего ангела Саши. Священник положил руки ему на голову, тихо про себя помолился и затем поцеловал Сашу в голову…
Детей он также отослал и только меня оставил, так что я подумала, что он хочет со мной поговорить, но он ничего мне не сказал, только то, что он очень устал и что ему хотелось бы поспать. И еще, что он чувствует себя много лучше, так что у меня вновь зародилась надежда, и я подумала, что наш Господь сейчас сотворит чудо и спасет его, моего ангела Сашу! Спать он, бедняжка, не мог, а начал тяжело дышать, так что я попросила прийти врача, того молодого, который ему очень нравился, и мы начали массировать его бедные руки, которые снова были такие холодные…
Самым страшным был момент, когда у него начались спазмы и ему не стало хватать воздуха. Он был в полном сознании вплоть до последней минуты, разговаривал с нами и смотрел на нас, пока совершенно спокойно не заснул вечным сном у меня на руках!
Ах, это было душераздирающе! Непостижимо, как можно пережить такое горе и отчаяние, и теперь бесконечная тоска и пустота везде, где я нахожусь!
Как я смогу все это перенести! И бедные дети, они тоже находятся в отчаянии. И особенно бедный милый Ники, который таким юным должен начать тяжелую жизнь!
Они все так внимательны ко мне, полны любви и теплых чувств. Алиса также проявляет так много душевного участия, которое еще больше привязывает ее к моему сердцу…
Сердце мое совершенно разбито, и я в отчаянии! Когда я увидела успокоительную улыбку и покой на его дорогом и любимом лице, это придало мне силы… Его благородная кончина была такой значительной и прекрасной, как и его жизнь, чистой и прекрасной, ничем незапятнанной, которая всегда будет для нас прекрасным примером. Об этом я сказала детям, которые поняли это!»
В акте, составленном по вскрытии тела в Бозе почившего императора Александра III присутствовавшими при его смерти врачами, говорилось: «…Государь Император Александр Александрович скончался от паралича сердца, при перерождении мышц гипертрофированного сердца, последовавшем от интерстициального нефрита (зернистой атрофии почек)».
Оба сына императора, Николай и великий князь Георгий Александрович, которому оставалось жить еще лишь четыре года, были потрясены скоропостижной смертью своего отца.
Георгий Александрович в день смерти Александра III сделал в своем дневнике следующую запись: «20 октября. Да, этого дня я никогда не забуду! Прощай, дорогой Папа́, навеки! Я до последней минуты не терял надежду; мне просто казалось невозможным, чтобы Бог взял его от нас, но, видно, Он нашел, что Папа́ сделал довольно добра, и за его праведную жизнь взял его к Себе. Видит ли бедный Папа́, как все его любили и оплакивают…»
Цесаревич Николай, для которого эта смерть была особенно тяжела, писал в дневнике: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папа́. Голова кругом идет, верить не хочется, до того неправдоподобна ужасная действительность… О[тец] Иоанн больше часу стоял у его изголовья и держал за голову. Это была смерть Святого. Господи, помоги нам в эти тяжелые дни! Бедная дорогая Мама́!.. Вечером в 9 ½ была панихида — в той же спальне!»
Младшая дочь Александра III великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Когда его голова упала на плечо моей матери, все оцепенели. Она подержала ее еще какое-то время в руках. Никто не плакал. Затем мы поднялись как можно тише, подошли к смертному одру и поцеловали отца в лоб и руку. Потом поцеловали мать. Каждый из нас затем повернулся к Ники и впервые поцеловал его руку…»
Великая княгиня Елизавета Федоровна, относившаяся к императору Александру Александровичу с большой любовью и уважением, 1 ноября (20 октября) 1894 года сообщала своей бабушке королеве Виктории в Лондон:
«Несмотря на плохие заключения врачей, мы надеялись до последнего. К нашему утешению он умер христианином, каким был всегда. <…> Как ты знаешь, был как раз мой день рождения… Саша провел очень плохую ночь и был настолько слаб, что мы с самого утра перешли к нему в дом. И ты только подумай: он велел позвать меня к себе, чтобы поздравить меня и Сергея… после чего поцеловал всех нас, одного за другим. У него был чистый голос и совершенно ясный рассудок, но мы уже видели смерть в его глазах. Его дети и Минни (Мария Федоровна. — Ю. К.) встали вокруг него на колени, также Аликс, которая пыталась всех утешить, словно маленький ангел…
Внезапно врачи нам сказали, что пульс участился, а через несколько минут стал слабым. Двери распахнули, и мы все опустились на колени, успев еще услышать его спокойное последнее дыхание. Без борьбы — с миром покинула землю эта душа».
Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: «Мы присутствовали при кончине Колосса. Он умер, как жил, убежденным врагом звучных фраз и мелодраматических эффектов. Он пробормотал лишь краткую молитву и простился с женой.
Каждый в толпе присутствовавших при кончине Александра III родственников, врачей, придворных и прислуги, собравшихся вокруг его бездыханного тела, сознавал, что наша страна потеряла в его лице ту опору, которая препятствовала России свалиться в пропасть. Никто не понимал этого лучше самого Ники. В эту минуту в первый и в последний раз в моей жизни я увидел слезы на его голубых глазах. Он взял меня за руку и повел вниз в свою комнату. Мы обнялись и плакали вместе. Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался императором, и это страшное бремя власти давило его.
— Сандро, что я буду делать? — патетически воскликнул он. — Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами…»
Иоанн Кронштадтский, находившийся около императора до его последнего дыхания, писал в своих записках: «Он тихо скончался. Вся Семья Царская безмолвно, с покорностью воле Всевышнего, преклонила колени. Душа же Помазанника Божия тихо отошла ко Господу, и я снял руки свои с головы его, на которой выступил холодный пот. Мир душе твоей, Великий Государь и верный слуга Царя царствующих! Не плачь и не сетуй, Россия! Хотя ты не вымолила у Бога исцеления своему Царю, но вымолила зато тихую, христианскую кончину, и добрый конец увенчал славную его жизнь, а это дороже всего!»
21 октября после завтрака была отслужена панихида, а в 9 часов вечера — другая. Цесаревич Николай Александрович в своем дневнике записывал: «Выражение лица у дорогого Папа́ чудное, улыбающееся, точно хочет рассмеяться. Целый день отвечал на телеграммы с Аликс, а также занимался делами и последним фельдъегерем. Даже погода и та изменилась: было холодно и ревело в море!»
Великая княгиня Ольга Константиновна писала великому князю Константину Константиновичу: «Надо только удивляться, что сердце человеческое может вынести подобное волнение. Императрица убита горем; с каждым днем это горе становится более тяжелым, потеря ощущается все больше, пустота ужасная! Конечно, один Господь может утешить, исцелив такую душевную боль…»
Несколько дней на море бушевал сильный шторм, лил дождь, выл ветер. Природа словно оплакивала покойного императора России. Находившийся в те дни в Ялте известный русский писатель, участник Русско-турецкой войны В. А. Гиляровский выразил всеобщее настроение в следующем стихотворении:
Словно как саваном, белыми тучами
Горы окутал туман;
Синее море волнами кипучими
Поднял с дождем ураган.
Стонет, волнуется море мятежное,
Нет в нем былой тишины…
Словно ты поняло, море безбрежное,
Горе родной стороны!
Ливадийский дворец был задрапирован черной тканью, развевавшейся на ветру. К вечеру, незадолго до захода солнца, когда море с ревом разбивало волны о прибрежные камни, а ветер гнал по небу низкие серые тучи, все присутствовавшие при кончине императора члены его семьи — похудевшая императрица Мария Федоровна, потрясенный сын Николай, наследник престола, второй сын, великий князь Георгий Александрович, великая княгиня Ксения Александровна, братья и сестры государя, а также близкие и дальние родственники, придворные, врачи, пытавшиеся спасти императора, представители духовенства собрались перед Ливадийским дворцом. Раздался траурный залп. В честь покойного императора салютовал стоявший на рейде в Ялте Российский императорский флот. Печально гудели колокола ливадийских церквей. Все собравшиеся в те скорбные часы 21 октября присягнули новому императору — Николаю.
В манифесте, возвестившем России о восшествии на престол императора Николая II, говорилось:
«…Горя наше не выразить словами, но его поймет каждое русское сердце, и Мы верим, что не будет места в обширном Государстве Нашем, где бы ни пролились горячие слезы по Государю, безвременно отошедшему в вечность и оставившему родную землю, которую Он любил всею силою Своей русской души и на благоденствие которой Он полагал все помыслы Свои, не щадя ни здоровья Своего, ни жизни».
В тот же день отцом Иоанном Кронштадтским была совершена церемония миропомазания принцессы Алисы, невесты царя. Алиса уже была ознакомлена с канонами православия, так как готовилась к миропомазанию несколько месяцев после обручения. В специальном манифесте по этому поводу говорилось: «Совершилось священное миропомазание над нареченной невестой нашей. Приняв имя Александры, она стала дочерью Православной нашей Церкви, к великому утешению нашему и всей России. Повелеваем Высоконареченную Невесту нашу, Ее Великогерцогское Высочество принцессу Алису именовать Благоверной княжной Александрой Федоровной с титулом императорского Высочества». С этого дня ее имя упоминалось в храмах в ектениях наряду с именами всех членов императорского дома.
Художник М. С. Нестеров, находившийся в те траурные дни в Москве, вспоминал:
«Из Ливадии телеграммы поджидались народом на улицах. Лица были печальны, задумчивы. Уходила яркая, национальная фигура прямодушного, сильного Царя…
Все стоявшие вне „политики“ тревожно смотрели на будущее России. Помню как сейчас, я проходил Красной площадью: толпы народа ожидали последних вестей. В этот момент появились телеграммы о кончине Государя. Народ читал их, снимал шапки, крестился.
Была объявлена первая панихида в Успенском соборе. Не только Собор, но весь Кремль был полон народом. Суровые лица, слезы у некоторых выражали великую печаль, и она была искренней. Государя народ так же любил, как не терпели его барство, интеллигенция, разночинцы.
В Соборе стояли тесно, что называется, яблоку негде было упасть. И вот началась панихида. Служил митрополит Сергий. Пели Чудовские певчие. Вот старый протодьякон — Шеховцов, дивный бас которого знала вся Москва, провозглашает „Вечную память новопреставленному рабу Божию Государю Императору Александру Александровичу“… — голос дрогнул у старика. Дрогнул весь собор. Послышались рыдания. Все опустились на колени.
Россия потеряла свое вековечное лицо — ушел действительно благочестивый Государь, любивший Россию больше жизни, берегший ее честь, славу, величие. Уныло разошлись из собора, из Кремля москвичи. Панихида за панихидой служились в Московских церквях. Объявлен был день, когда Москва может прийти поклониться почившему Императору в Архангельском соборе.
Все стали готовиться к этому дню. И мы — художники хотели принять участие в народном трауре. В. М. Васнецов предложил сделать рисунок большого стяга от художников. Исполнить его взялись в Абрамцеве московские дамы. Закипело дело, и к дню прибытия тела Государя в Москву стяг был готов. Вышло красиво. По черному бархату серебром, золотом и шелками на одной стороне был вышит Спас Нерукотворный, на другой — Крест с соответствующим текстом.
Выбрана была депутация от художников во главе с В. М. Васнецовым. Был в ней я, Архипов, Васнецов Аполлинарий и еще кто-то, не помню».
22 октября тело усопшего императора перенесли вниз. Утренняя и вечерняя панихиды были отслужены в Малой Ливадийской церкви. Цесаревич Николай записал в дневнике: «Слава Богу, милая Мама́ геройски переносит свое горе…
Происходит брожение умов по вопросу о том, где устроить мою свадьбу; Мама́, некоторые другие и я находили, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папа́ под крышей дома, а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться в Питере, после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным».
24 октября снова были отслужены утренняя и вечерняя панихиды в Малой Ливадийской церкви. Из дневника цесаревича от 24 октября 1894 года: «День простоял серый — так же было и на душе! Утром походил с дорогой Аликс, затем писал и читал. Все не решаюсь зайти в угловую комнату, где лежит тело дорогого Папа́, — оно так изменилось после бальзамирования, что тяжело разрушать дивное впечатление, которое осталось от первого дня».
25 октября тело царя было перенесено для панихиды в Большую Ливадийскую церковь. Великий князь Георгий Александрович записал в дневнике: «Ужасно было смотреть на бедного Папа́: лицо сильно переменилось и потемнело. Несли его казаки. Когда гроб был поставлен в церковь, началась панихида».
С утра 27 октября погода наконец улучшилась, море стало спокойным.
«В 8.30 утра покинули наш дом, — писал в этот день в дневнике цесаревич, — который теперь так горестно осиротел, и поехали в церковь. Там кончилась обедня. Вынесли гроб и передали его казакам, которые, чередуясь со стрелками и гребцами с катера Его Вел[ичества], донесли его до пристани в Ялте».
Тяжело больной туберкулезом великий князь Георгий Александрович также оставил в своем дневнике горестное описание этого скорбного дня, когда император покидал Ливадию, чтобы отправиться в последний путь через всю Россию в Санкт-Петербург: «Печальное было это шествие. Кто мог предполагать, что дорогой Папа́ так уедет из Ливадии. Боже, как это тяжело. Бедная Мама́ провожала гроб пешком до самого мола; несли гроб стрелки, казаки и матросы. Народу была масса, и все это плакало. Шли больше двух часов, и после литии на молу гроб был перенесен на „Память Меркурия“, и в ½12 мы пошли в Севастополь. Грустное было это пребывание в Ливадии…»
Сестра Марии Федоровны королева Англии Александра вспоминала: «Сияло солнце, и в море отражались его лучи. Вдоль дороги стояли тысячи людей. Они плакали и, опустившись на колени, набожно крестились, провожая в последний путь своего обожаемого монарха».
День 28 октября, когда прах умершего императора увозил на север, в столицу Российского государства, императорский поезд, был днем свадьбы императора Александра Александровича и императрицы Марии Федоровны. Для нее, как свидетельствует ее письмо к матери, это было особенно тяжело. Вся жизнь с любимым супругом проходила у нее перед глазами. Сын Николай записал в своем дневнике: «День свадьбы дорогих Папа́ и Мама́! Сколько страдания для нее — ужасно! Помоги Господь».
Спустя девятнадцать лет, 19 октября (2 ноября) 1923 года императрица Мария Федоровна, пережив тяжелые испытания войны и революции, уже находясь в Дании, записала в дневнике: «Сегодня в 9½ отправилась на церковную службу. Пошла к причастию. Я сделала это именно сегодня сознательно — в этот день 20 лет назад Господь забрал к себе моего благословенного Сашу! Господи, прости мне мои несчастные грехи! Помоги мне жить дальше в христианском смирении и покорности. В церкви со мной были также лишь Ксения с детьми».
Юлия КУДРИНА |
