«Как ты можешь представить, — писала Мария Федоровна матери, — отъезд из Ливадии был также очень горестным. Мы следовали за ним пешком сверху от церкви вниз к пароходу, где был отслужен еще один молебен для населения. Мы шли ужасно медленно в течение 2½ часов, так что у всех после этого сильно болели ноги…
На борту парохода его гроб был установлен в середине верхней палубы, и генерал-адъютанты и адъютанты несли вахту, в то время как священники громко читали молитву. В Севастополь мы прибыли прямо перед заходом солнца, так что было достаточно холодно, там была также отслужена панихида…
Вчера был день нашей свадьбы, который мы уже больше никогда не будем праздновать вместе, но подумай только, он думал об этом за три дня до смерти и выбрал для меня чудесный браслет, который он передал камердинеру со словами, что это подарок для меня в день свадьбы! Теперь Аликс передала мне его и — можешь представить, как это тронуло меня и вместе с тем повергло в отчаяние — уже не он дал мне его! Как быстро пролетели эти годы, и теперь, когда мое счастье ушло, я должна жить дальше, без него, который был для меня всем!!! Я не знаю, как я смогу вынести эту боль и это ужасное горе!
Только наш Господь Бог сможет помочь мне вынести этот тяжелый крест, который Он возложил на меня! Представь только мое возвращение домой и приезд в Аничков дворец без него. Я действительно страшусь всего, что мне еще предстоит вынести! Я благодарна тебе от всего сердца, мой ангел Мама́, за твое благословенное письмо, которое я получила еще в Ливадии…
Но я, мой ангел Мама́, заканчиваю это скорбное горестное письмо. Пусть Господь держит над тобой свою защищающую руку и поможет нам всем! Я тебя целую от всего сердца, остаюсь твоя беспредельно любящая и благодарная, но находящаяся в отчаянии Минни».
В течение недели траурный поезд с прахом государя императора медленно, останавливаясь на всех крупных станциях для совершения панихид, двигался по российской земле. На всем протяжении от Севастополя до Петербурга вдоль железнодорожных путей были выставлены 65 тысяч солдат. Тысячи и тысячи простых людей, крестьян и служилого люда становились на колени и молились, завидев гроб покойного императора. Иностранцы с изумлением наблюдали эту картину.
30 октября 1894 года скорбный поезд достиг Москвы. В этот день молодой государь записал в дневнике: «В 9.30 поехали в салон траурного поезда и так доехали в нем до Москвы. На платформе встретили дядя Сергей (великий князь Сергей Александрович. — Ю. К.) и Элла (великая княгиня Елизавета Федоровна. — Ю. К.), дядя Миша (великий князь Михаил Николаевич. — Ю. К.). Мы вынесли гроб и поставили его на колесницу. По улицам стояли войска и тысячи народа — порядок был замечательный. Сколько светлых воспоминаний здесь в Кремле — и как тяжко мне теперь!..»
Прощание с Москвой — древней столицей Российского государства, где в мае 1883 года проходила пышная коронация Александра III, было особенным. Колесница, запряженная восьмеркой вороных лошадей, покрытых алыми попонами, проехала по древней столице десять раз, останавливаясь у старинных церквей. В течение двух дней гроб стоял в Архангельском соборе Кремля, где с императором мог проститься каждый гражданин Российской империи. Как писал историк С. А. Андриевский, «траурные декорации Москвы без всякого сравнения превосходили петербургские».
Из воспоминаний М. Нестерова:
«В назначенный день тело Государя прибыло в Москву и было перевезено в Архангельский собор. Весь день и всю ночь народ шел непрерывно попрощаться с покойным Государем. Тут в очереди я повстречал бледного, взволнованного Сурикова, Аполлинария Васнецова и других.
На следующий день были назначены торжественные проводы тела из Москвы в Петербург. Нашей художнической депутации со стягом было дано отличное место в Кремле между Чудовым монастырем и зданием Судебных установлений.
Мы выстроились. Народу была гибель. Депутаций конца не было, как и венков. Вот ударили на Иване Великом в большой колокол. Торжественно и заунывно разнесся над Москвой звон его. И как в тот час почувствовала тогдашняя Россия, простая Россия, коренная русская Россия этот страшный, как бы набатный гул большого колокола с Ивана Великого. Гул этот вещал не только о случившемся несчастье, но и о великих событиях будущего.
Вот появилась и процессия. Мы со своим стягом продвинулись вперед. Я держал его за древко. Виктор Михайлович стоял тихий, высокий, сосредоточенный за мной.
Показалось духовенство. Сотни дьяконов, священников, архимандритов, епископов, а вот и сам митрополит Сергий, такой старенький, маленький, как знаменитый Филарет, суровый и седой. Он еле идет, но это так кажется: у него огромная сила воли, и он проводит любимого Царя через всю Москву до вокзала…
За духовенством пышный, залитый золотом катафалк, на нем огромный гроб, а в нем под золотым покровом почиет богатырь — Царь. Устал Царь царствовать. Нелегкое дело ему выпало на долю…
Прощай, великий Государь. Прощай, старая Великая Россия. Теперь мы шибко заживем…
За катафалком шла группа: впереди всех — молодой Император — такой юный, скромный, небольшого роста, с прекрасным лицом, так потом превосходно переданным Серовым. Он шел такой беспомощный, и такой же беспомощной показалась мне тогда наша Родина, открытая всем ветрам.
Сзади молодого Государя шел Великий Князь Сергей Александрович, а рядом с ним будущий английский король Эдуард VII…
За этой группой близких Государю потянулись экипажи. В первой золотой карете была вдовствующая Императрица и невеста нового Государя — красавица Алиса, самая трагическая фигура будущего несчастного царствования. Дальше экипажи Великих Княгинь и прочие.
Когда процессия кончилась, мы передали свой стяг кому-то, не помню, и разошлись по домам. Это был один из самых печальных дней моей жизни…»
Знаменательный факт произошел в те дни в Москве. О нем писала в своей книге «Отец и его музей» известная поэтесса Марина Цветаева. В то время, когда в Москве звонили колокола по усопшему государю, угасала и еще одна жизнь — умирала щедрая дарительница Московского университета купчиха В. А. Алексеева. Согласно ее предсмертной воле 150 тысяч рублей были переданы новому музею в Москве — Музею изящных искусств, который должен был быть назван, согласно просьбе дарительницы, именем императора Александра III. Это был первый крупный денежный взнос для создания Музея изящных искусств на Волхонке и увековечения памяти Александра III. Так русский народ оценивал деятельность императора.
К. П. Победоносцев, откликнувшийся на смерть царя заметкой «Прощание Москвы с Государем», писал:
«С сокрушенным сердцем, с тоской и рыданием ждала Москва Царя своего. И вот, наконец, „взящася врата плачевная“, — он здесь, посреди нас, бездыханный, безмолвный, на том самом месте, где являлся нам венчанный и превознесенный во всей красе своей, и душа умилялась на него глядя, и мы плакали от умиления радостными слезами. Ныне на том же месте плачем и рыдаем, помышляя смерть…
…Не забудет Москва лучезарная день его коронации — светлый, тихий, точно день пасхальный… Благочестивый царь, облеченный всем величием сана и священия церковного, являл своему народу в церкви и все величие царственного смирения. Не забыть той минуты, когда сиял на челе его царственный венец и перед ним, коленопреклоненная, принимала от него венец царица — она, обрученная ему как залог любви на одре смертном умирающим братом… И вот явился гроб его в сердце России в Архангельском соборе посреди гробниц, под коими почиют начальные вожди земли Русской…
Проводила его Москва, проводила навеки, и железный конь унес его далеко, в новую усыпальницу царей русских. Прощай, возлюбленный царь наш! Прощай, благочестивый, милый народу, тишайший царь Александр Александрович!.. Господь даровал нам твое тринадцатилетнее царствование… и Господь отъял! Буди меня Господне благословенно отныне и до века».
Петербург встретил траурный поезд густым плотным туманом, черными сумерками, резким холодным ветром. Казалось, сама природа участвует в тяжелой церемонии прощания. Почетный караул из дворцовых гренадер, облаченных в старинную форму с огромными медвежьими шапками на голове, застыл у вокзала в скорбном молчании, только знамена в их руках развевались на ветру. За гренадерами стояли офицеры Гвардейского гарнизона и различные войсковые части Петербургского гарнизона. Вся вокзальная станция была задрапирована траурными полотнищами, а черные ковры покрывали привокзальную платформу. Зажженные фонари, окутанные траурным флером, тонули в тумане и тем еще более усиливали скорбную торжественность церемонии. Шестьдесят пажей с зажженными факелами в руках образовывали траурный коридор, через который должен был быть произведен вынос гроба. В ожидании поезда в глубоком молчании стояли на платформе члены императорской семьи во главе с великим князем Владимиром Александровичем, братом покойного императора.
Когда часы пробили десять раз, из тумана показался траурный поезд, который медленно приближался к станции. Поезд остановился, и из него вышел молодой государь в мундире Преображенского полка с полковничьими погонами, затянутыми флером, за ним — государыня императрица Мария Федоровна. Густая черная вуаль скрывала ее бледное лицо и опухшие заплаканные глаза. Рядом
были дети, невеста молодого государя Аликс и ее сестра, великий князь Алексей Александрович, великий князь Александр Михайлович, прибывшая этим же поездом из Крыма великая княгиня Ольга Константиновна (королева Греции) и другие члены императорской семьи. Великий князь Сергей Александрович с великой княгиней Елизаветой Федоровной приехали несколько ранее.
Все направились к вагону, где покоилось тело усопшего императора. Гроб был торжественно вынесен из вагона и установлен на катафалке в здании вокзала. Прозвучала первая краткая лития. После ее окончания молодой государь и великие князья подняли гроб с телом усопшего царя и, когда прогремел пушечный залп, возвестивший о начале траурной церемонии, вынесли его из помещения вокзала к колеснице.
Запряженная четырьмя парами лошадей, покрытых черными попонами, колесница медленно двинулась по улицам столицы в направлении Петропавловского собора — места упокоения царей династии Романовых. Четыре часа скорбное шествие двигалось по улицам Санкт-Петербурга, время от времени останавливаясь у разведенных мостов. Черные флаги, черные драпировки на фасадах зданий, собранные в складки вдоль пилястров и колонн, едва мерцающие сквозь черную ткань уличные фонари, низкие серые тучи над головами создавали соответствующее настроение у присутствующих. Похоронная процессия была организована согласно всем правилам традиционного церемониала царских похорон. Разделенная на тринадцать отделений и растянувшаяся по всему Невскому проспекту от Николаевского вокзала до Морской, она представляла собой грандиозное зрелище, подобного которому Россия еще не видела.
Особую торжественность придавало участие в ней двух старинных латников, возглавлявших процессию. Как вспоминал участник процессии камер-паж Б. А. Энгельгардт,
«один латник — светлый, был на коне, в блестящем вооружении со страусовыми перьями на шлеме, с обнаженным мечом у плеча; другой — пеший, печальный, весь в черном уборе, с опущенным вниз мечом». По обеим сторонам колесницы шли 60 пажей, одетых в черные форменные пальто с перекинутыми через плечо траурными шарфами, в белых панталонах и в касках с белым султаном. Они держали в руках зажженные факелы. Рядом со штангами колесницы — четыре генерал-адъютанта; восемь генералов свиты и флигель-адъютантов несли кисти балдахина. За колесницей торжественно вели любимого коня Императора — Лорда, покрытого траурной попоной. Впереди гроба шествовали духовенство всех рангов и певчие. Императорские регалии, многочисленные ордена государя — русские и иностранные, десятки различных знамен и гербов разных провинций Российской империи несли генералы и офицеры, не находящиеся в строю, государственные чиновники.
Молодой государь в сопровождении великих князей и иностранных владетельных особ шел непосредственно за гробом. Великий князь Константин Константинович вспоминал: «Мы шли за гробом по всему Невскому, Адмиралтейскому проспекту, мимо Синода и Сената, по Английской набережной, на Мытнинский мост и Александровским парком».
Среди приехавших на церемонию прощания с императором были: два будущих короля Великобритании — старший сын английской королевы Виктории Эдуард (Берти) с супругой, принцессой датской Александрой (Аликс) — сестрой императрицы Марии Федоровны, и их сын Георг (Джорджи); принц Британский, герцог Саксен-Кобургский и Готский Альфред — супруг великой княгини Марии Александровны, дочери императора Александра II; король датский Кристиан и принц датский Вальдемар, брат императрицы Марии Федоровны; король греческий Георг с сыном принцем Георгием (Джорджи); великий герцог Гессенский Эрнст Людвиг (Эрни) — брат императрицы Александры Федоровны; Генрих Прусский — брат императора Вильгельма II с супругой, принцессой Гессенской Ириной Луизой Марией (Ирэн), сестрой императрицы Александры Федоровны; эрцгерцог Карл Людвиг — брат императора Франца Иосифа; князь Черногорский Николай; наследный принц румынский Фердинанд (Нандо); князь Сербский Петр Карагеоргиевич.
В парадных красных с золотом каретах, медленно двигавшихся в колонне траурной процессии, находились вдовствующая императрица Мария Федоровна с сестрой и дочерьми, невеста государя — немецкая принцесса Алиса, великие княгини, придворные дамы.
По пути следования траурной процессии, заканчивавшейся длинной вереницей войсковых частей, по обеим сторонам стояли толпы народа. Хотя министр внутренних дел И. Н. Дурново, как вспоминал С. Витте, бывший участником процессии, давал распоряжения относительно того, «как должна была держать себя публика и как должна была действовать полиция, все были настолько глубоко потрясены смертью императора и были уверены, что ни с чьей стороны, даже и со стороны крайне левых, не может последовать никакого действия, которое не было бы в гармонии с тем чувством, в котором пребывала в то время Россия по отношению к покойному императору».
Достигнув Казанского собора, процессия остановилась. Краткая лития была отслужена митрополитом Петербурга Палладием, а молодой император, войдя в собор, приложился к иконе. Ровно в два часа дня траурный кортеж достиг Петропавловской крепости, где был расположен собор Петра и Павла, заложенный Петром Великим.
Сохранившаяся надпись на каменной доске, прикрывавшей золотой ковчег с мощами, опущенный в землю 16 мая 1703 года, гласила: «От воплощения Иисуса Христа 1703 г., май 16, основан царствующий град С.-Петербург императором великим князем Петром Алексеевичем, Самодержцем Всероссийским». В мае 1714 года в 42-ю годовщину рождения Петра был заложен каменный храм, который и стал царской усыпальницей. Работы по возведению собора были завершены в 1733 году в царствование императрицы Анны Иоанновны. Еще при Петре Великом в Петропавловском соборе были захоронены его полуторагодовалая дочь Екатерина и две другие малолетние дочери — Наталья и Маргарита. За все годы царствования в России Романовых в соборе нашли свое упокоение свыше сорока членов царствующего дома.
Гроб с телом покойного императора Александра III был встречен в Петропавловской крепости офицерами Преображенского полка, шефом которого он был. Пройдя мимо бастионов, раскинувшихся по берегам Невы, отражавшей их величавый вид, траурная процессия вступила в собор. Стены собора были затянуты черным сукном, а сам собор был наполнен религиозными и историческими реликвиями. Среди них — крест с камнями из Гроба Господня, множество различных мощей, редкие иконы, в том числе и иконы из слоновой кости работы самого Петра Великого, большое количество знамен, захваченных в боях с врагами Русской земли в XVIII столетии.
Генерал-адъютанты сняли крышку гроба, генералы свиты и флигель-адъютанты покрыли ноги усопшего парчовым покрывалом и заняли свои места. Великий князь Константин Константинович вспоминал: «Когда открыли гроб, я увидел мертвое лицо покойного Государя. Знакомые черты мало изменились, они были спокойны, как у спящего».
В самом центре собора между четырьмя столпами была устроена золотая сень. Гроб был выставлен посредине широкого помоста на возвышении, увенчанном императорской короной. К ногам усопшего от имени его супруги императрицы Марии Федоровны был возложен прекрасный венок из ландышей, любимых цветов покойного. Бриллиантовая императорская корона, скипетр, держава и меч, щит и штандарт находились справа от головы императора; слева — шесть корон главных провинций империи. Вокруг на специальных красных подушках лежали императорские регалии и ордена.
Несколько сотен венков находились на помосте и были развешаны по стенам церкви. Среди них были венки от королевы Виктории, королей Дании, Норвегии, Швеции, Бельгии и других европейских стран. Серебряный французский венок был прибит к огромному щиту, обтянутому черным бархатом и стоящему на специальном пюпитре. Среди огромного множества венков можно было увидеть венки от дворянства, купечества, земства, предпринимателей и русских промышленников.
Величественное зрелище представлял почетный караул у гроба императора. По двое в изголовье и по двое в ногах покойного стояли представители генералитета и государственные сановники, за ними — дежурные штабс-офицеры в парадной форме, по краям — шеренга из девяти камер-пажей. С трех сторон у подножия траурного возвышения замерли двенадцать обер-офицеров в парадных траурных мундирах с обнаженным опущенным книзу оружием, которое они держали в левой руке. Они были похожи на каменные статуи.
Восемь суток гроб с телом императора стоял в соборе. Восемь суток длилось прощание с усопшим. Восемь суток днем и ночью воспитанники Пажеского корпуса дежурили возле тела покойного Александра III. Б. А. Энгельгардт, участвовавший в траурной церемонии, вспоминал: «Священники и диаконы торопливо проходили то там, то здесь по церкви, к вечеру это движение замирало. Настала ночь.
Как изваянные, стояли и старые генералы, и молодые офицеры, и юноши-пажи, и монотонно, но явственно раздавался в храме голос чтеца, непрерывно читавшего Евангелие над гробом…
Мы дежурили восемь часов в сутки согласно порядку, установленному для часовых: два часа на часах — четыре часа отдыха. После двух суток работы — сутки свободные. По утрам дежурство снималось, гроб окружали ширмами, и врачи что-то там делали, по-видимому, приводили в порядок тело перед прибытием высочайших особ на панихиду».
Панихиды проводились два раза в день — утром и вечером. И утром и вечером на них присутствовали вдовствующая императрица, государь, все великие князья и княгини. Императрица Мария Федоровна несколько раз по утрам приезжала в собор одна. Она оставалась наедине с телом мужа, и тогда дежурство снимали. Лишь один раз она не смогла приехать, так как у нее случился обморок и был сильный приступ люмбаго. 2 ноября молодой государь сделал в дневнике следующую запись: «…Ужасный гнет и тяжелое сознание свершившегося возвращаются в душу с новою силою. Бедная Мама́ опять чувствовала себя слабою, и днем с ней случился обморок».
В дневные часы в промежутках между панихидами наступало время, отведенное для прощания с государем народа. В течение нескольких часов шла непрерывно неиссякаемая толпа людей различных социальных слоев, классов и национальностей. Здесь были как молодые, так и старики, и дети. Все они в скорбном молчании подходили к гробу государя, крестились и медленно покидали церковные пределы. Среди них были представители разных народов Российской империи.
Шеренга пажей, стоявшая по всему пути от входа в собор до катафалка с гробом усопшего государя, как бы направляла эту нескончаемую людскую вереницу пришедших проститься со своим императором. Б. А. Энгельгардт вспоминал: «Для прохождения этих людей в колонне пажей посредине оставлялся свободный проход. Любопытно, что тот, который стоял лицом к проходившим, перед глазами которого вплотную медленно тянулась цепь людей, не мог выдержать больше часа этого мелькания перед глазами. Мы становились по очереди на это место — дольше часа не устоял никто — у каждого начинала кружиться голова, человек начинал шататься, его подхватывали, новый заменял его».
Торжественное погребение государя состоялось на восьмой день. В одиннадцатом часу три пушечных выстрела возвестили о начале церемонии погребения. Император Николай Александрович, императрицы Александра Федоровна и Мария Федоровна, великие князья и княгини, представители царствующих домов Европы собрались в соборе. Высшее духовенство, сановники, придворные и военные чины, представители дворянства, купечества, свита иностранных принцев, весь дипломатический корпус заполнили зал. Лорд-гофмейстер английской королевы Виктории барон Чарлз Каррингтон, присутствовавший на церемонии, сообщал в Лондон 7 ноября: «Служба началась в 10.40 утра, когда прибыли император и императорская и царствующая фамилия, и продолжалась до часу дня. Давка была ужасная, дипломатический корпус стоял справа. Император, императрица и принцесса Уэльская в центре с королями Греции и Дании и принцем Уэльским; вокруг эрцгерцоги, герцогини и другие монаршие гости… Придворные дамы стояли сзади вместе со свитой прибывших коронованных особ.
Толпа была такая, что князь Долгорукий, руководивший церемонией и державший длинный жезл, задрапированный черным, с трудом мог проложить дорогу императрице. Трем дамам стало дурно…»
Последнюю литургию служил митрополит Палладий. После окончания литургии началось отпевание, длившееся полтора часа.
В горестном молчании стояли у гроба молодой царь, его мать, осунувшаяся и похудевшая и едва державшаяся на ногах; ее дети, члены императорской семьи, придворные и гости. Многие из них опускались на колени и молились. Печальная церковная музыка, изумительный хор наполняли собор и создавали атмосферу душераздирающей скорби и печали. «Были розданы зажженные свечи, но из-за толпы, — пишет Каррингтон, — у дам их не было, и таким образом опасность пожара была предотвращена».
7 ноября в 12.30 состоялась церемония последнего прощания. Великий князь Константин Константинович вспоминал: «Я стоял справа во время всей обедни и отпевания; за моей спиной в нескольких шагах стояла императрица, Государь, все семейство и иностранные гости, но я их не видел, стараясь не шевелиться, только крестился. Боялся, чтобы не сделалось дурно, но обошлось благополучно. Что это была за служба и что за пение! Придворные певчие превзошли себя. Когда настало время последнего целования, я не выдержал и заплакал…
Государь сделал мне знак глазами, должно быть, чтобы я подошел проститься, но я не решился понять его, пока Владимир (великий князь Владимир Александрович. — Ю. К.) не передал мне на словах его позволение сойти со своего места. Тогда я вложил шашку в ножны и подошел к гробу. Положил усопшему маленький фарфоровый образок».
Как отмечали современники, императрица Мария Федоровна держалась с большим мужеством. Когда гроб должны были закрыть, Мария Федоровна медленно подошла к нему в своем длинном черном одеянии, окутанная вуалью, преклонила колена, в последний раз посмотрела на своего мужа, поцеловала сперва образок на его груди, потом в губы. Молодой государь заботливо поддерживал мать, когда она с огромным усилием, сдерживая рыдания, тихо возвращалась назад. Остальные присутствовавшие на панихиде стояли у гроба на коленях.
Очевидец событий С. Ю. Витте свидетельствовал: «Императрица Мария Федоровна все время стояла весьма мужественно. Когда же митрополит говорил длинную речь, то к концу речи нервы императрицы не выдержали, и с нею сделалось нечто вроде истерического припадка, хотя и очень краткого. Она неожиданно закричала: „Довольно, довольно, довольно!“
Под конец церемонии прощания вокруг катафалка с гробом императора образовалась огромная толпа. Позолоченную крышку гроба подняли по ступенькам и положили на похоронные дроги, а затем император и члены царствующей семьи донесли покойного императора к месту его последнего упокоения — склепу вблизи алтаря размером 10 футов длиной, 4 фута шириной и 5 футов глубиной».
Из дневника Николая II от 7 ноября 1894 года: «Второй раз пришлось пережить те часы скорби и печали, какие выпали на нашу долю 20 октября. В 10.30 началась архиерейская служба, а затем отпевание и похороны дорогого незабвенного Папа́. Тяжело и больно заносить такие слова сюда — все еще кажется, что мы все находимся в каком-то сонном состоянии и что вдруг он опять появится между нами…
После панихиды приехали в Аничков. Каким он кажется опустевшим! Я больше всего боялся этой минуты для дорогой Мама́».
Похоронив мужа, Мария Федоровна очень долго не могла поверить, что «дорогого Саши» теперь нет с ней. В одном из писем своему сыну Георгию она писала: «Я так и не могу привыкнуть к этой страшной реальности, что дорогого и любимого больше нет на этой земле. Это просто кошмар! Повсюду без него убивающая пустота. Куда бы я ни отправилась, везде мне его ужасно не хватает. Я даже не могу подумать о моей жизни без него. Это больше не жизнь, а постоянное испытание, которое надо стараться выносить, не причитая, отдаваясь милости Бога и прося Его помочь нам нести этот тяжелый крест! Да, как говорят, Бог, видимо, находит самых хороших и самых чистых и не оставляет их надолго между нами, грешниками. Да, он сделал свое дело. Ведь в каком ужасном состоянии он получил Россию. И во что он превратил ее за тринадцать лет своего царствования и чего только не сделал для нее. Это чувствуется и видится повсюду».
В этот день, в «день вечной скорби», 20 октября 1917 года, Мария Федоровна записала в дневнике: «В этот день вечной скорби отслужили панихиду, на ней присутствовали только дети. Я побеседовала недолго с милым стариком священником, которого очень люблю. Потом я ушла к себе в спальню — в этот день я предпочитаю остаться наедине с мучительными воспоминаниями о том жестоком дне, события которого так отчетливо стоят у меня перед глазами…»
Юлия Кудрина |
