Уже десятое Рождество на чужбине...

У меня вошло в обычай в этот день вспоминать те далекие, детские елки, которые когда-то, давно-давно, доставляли мне столько чистой, детской радости.

Каждый год я даю себе задание, т. е. выбираю из прошлого какую-нибудь елку и восстанавливаю ее в памяти во всех мелочах: я вспоминаю имена и лица приглашенных в тот день и подарки, полученные мною.

Обычно я начинаю предаваться воспоминаниям в сочельник, со звездою, с тем, чтобы закончить их не позже полуночи в первый день Рождества. При этом я совершенно не стесняю себя в отношении препровождения времени; в эти дни бываю на эмигрантских елках, в парижских кабаре, езжу в провинцию к моим хорошими знакомым, «осевшим» на землю.

Так, в прошлом году я вспоминал девятьсот второй год...

Тогда мне было девять лет. Я был отчаянным милитаристом, и мать и добрая наша бонна нянька Амалия Ивановна приходили в ужас от бесчисленного количества солдатиков и пушек, от которых буквально ломился мой игрушечный шкаф. Я резонно спрашивал их, почему они не удивляются такому же засилью кукол, кроваток и кукольной посуды в «игрушечном шкафу» моей младшей сестренки Милочки.

Но женщины всегда остаются женщинами, и матери очень рано перестают  понимать своих сыновей.

Солдатиков у меня было действительно много.

Они были самых разнообразных размеров, начиная от больших, четырехвершковых, деревянных, грубо раскрашенных масляной, вкусно пахнущей, краской и кончая миниатюрными оловянными, что продавались (как вероятно хорошо помнят мои сверстники) в овальных коробочках и были уложены в тонкие деревянные стружки. Но особенно моей любовью пользовались солдатики, сделанные из какой-то легко ломающейся массы, на деревянных круглых подставочках. Они лежали по дюжинам в картонных коробочках в фантастических красных, синих и белых мундирах, с розовыми лицами, с черными, лихо закрученными усиками и всегда держали руки по швам. Единственным недостатком их было то, что они всегда были без оружия (игрушечные фабриканты почему-то забывали их вооружить), но строй их на столе был очень красив.

  Мой главный советник по военной части и военный министр моей армии, а в реальной жизни молоденький подпоручик гвардейской пехоты, дядя Миша, объяснил мне, в утешение, что в некоторых случаях полки могут быть выстроены и без оружия...

В те прекрасные, детские годы, война, вообще, представлялась мне совсем не такой, как я увидел ее значительно позже.

Тогда, на паркетном полу моей уютной детской, все было так красиво. Полки в блестящих формах наступали сомкнутым строем, а впереди гарцевали совершенно ослепительные деревянные, картонные и оловянные генералы.

На «полях сражений» моей армии не было сырых скучных окопов, грязи по колено, дождя, крови, удушливых газов, воронок от разрывов артиллерийских снарядов...

Итак -  1902-ой год...

Эта елка была зажжена в С. - Петербурге, на Фурштадской улице, в квартире моих родителей.

И в тот же день, как и всегда в дни детского Рождества, я был особенно радостно и возвышенно настроен. Но, кроме того, в тот год, впервые я был еще и влюблен безотчетно, рыцарски  преданно и восторженно.

Лидочка - моя двоюродная сестра  - легкая, юная, одиннадцатилетняя фея из сказки, мечта в пене розовых кружев и газа, овладела всецело тогда моим сердцем. Она получила большую красивую куклу и принесла мне ее показать.

  И я тотчас же предложил ей сделаться императрицей всех моих войск, а ее новой кукле -  наследной принцессой.

  Она согласилась с радостью.

Из новых только что полученных мною полков я отобрал самый красивый полк в красных мундирах, солдатиков, что стояли всегда руки по швам, и приказал им быть личным конвоем императрицы и наследной принцессы. Командира же этого полка (в золотой каске и с золотыми эполетами) я назначил флигель-адъютантом и приказал ему неотлучно находиться при Лидочке.

Все это я вспомнил в прошлом году, ужиная в одной из уютных парижских auberges, где всегда можно заказать вкусно зажаренного гуся, филе кабана, серны или индюшку с каштанами. Я сидел на диване, возле огромного нормандского камина и внимательно смотрел, как огненные языки лизали громадные поленья. Почему-то, глядя на огонь, я всегда легче и быстрее вызываю старые, давно забытые образы...

Солдатик в красном мундире...

Милый, милый солдатик!

Лидочка потом долго хранила его, и он стоял у нее на этажерке рядом с изящными фарфоровыми безделушками.

Лидочка...

Она была очень мила...

Она не на шутку вообразила себя моей императрицей...

Она была очень огорчена и обижена, когда я, выйдя из училища в один из армейских полков, совсем перестал интересоваться ее дальнейшей судьбой...

А вот теперь...

В прошлом году, в auberge  быть может, под действием бутылки очень доброго красного вина, я подумал о том, что если бы встретил я теперь Лидочку - не задумываясь, предложил бы ей закончить сообща нашу жизнь...

Хотя бы лишь потому, что давно-давно красномундирный полк моей гвардии, державший всегда руки по швам, был собственным Ее Величества конвоем...

И вот в этом году...

В десятом году на чужбине -  я задал себе нелегкую задачу вспомнить во всех подробностях елку 1898 года.

Тогда мне было пять лет... С пяти лет человек уже многое удерживает в своей памяти, но эпизодами отрывочными и отдельными.

К моей великой досаде, мне никак не удавалось восстановить в своей памяти той далекой елки, что была когда-то зажжена в имении моего отца, в глуши Смоленской губернии, сияла огнями, доставила мне столько радости, а потом и ушла куда-то, в небытие, в мир воспоминаний, куда уходят не только люди, но и вещи...

Потеряв надежду выполнить свою обычную рождественскую программу, я пошел бродить по внешним бульварам, где оделись уже разноцветными огнями многочисленные монмартрские  кабаре...

В одно из них я зашел.

Вскоре мне стало скучно, и я хотел уже уходить, как вдруг один номер программы привлек мое внимание.

Это были акробаты.

Во-первых, колоссального роста великолепный, суданский негр в ярко-красном мундире и в громадной медвежьей шапке, на манер тех, что носят гвардейцы английского короля.

Во-вторых - белая женщина, очень стройная, очень красивая и тоже высокая.

И тоже одетая в красный мундир.

Они маршировали под звуки веселого задорного марша. Он как перышко, поднимал ее, носил, переворачивал в воздухе и бросал на пол. Она была ловка, гибка и легка, и порой казалось, что эта крупная женщина не имеет совсем веса.

Закончив ряд упражнений, они остановились и под резкий удар барабана, вдруг из медвежьей шапки негра вылез и ловко выпрыгнул на пол крошечный негритенок тоже в красном мундире и отдал честь публике.

Он был очарователен - этот черный крохотный солдатик...

Они все трое снова замаршировали, искусно имитируя маршировку деревянных солдатиков…

Я почему-то взволновался…

Волнение мое достигло наивысшего напряжения, когда, заглянув в программу, я прочитал под номером четырнадцатым:

Семья Н’Гокко Санго:

- Мадам Lyda Blanche со своим мужем и сыном – неграми…

Совпадение?

Может быть… Но какое странное совпадение…

Lyda… и эти красные мундиры…

И я послал за кулисы свою визитную карточку госпоже Лидии Бланше, жене и матери негров.

В эмиграции нет удивительных встреч, потому, что все наши встречи – удивительны…

И в данном случае, если разобрать, нет ничего удивительного, что двоюродный брат встретил свою двоюродную сестру в Париже, после пятнадцатилетней разлуки...

Ровно ничего удивительного.

И на следующий день я сидел уже в просторном номере одного из отелей на бульваре  Рошешуар...

На столе  сияла огнями небольшая елка, а вокруг нее в полном восхищении прыгал, танцевал и визжал маленький  негритенок в красном  мундире...

Сам глава семьи говорил только по-английски и на языке своего племени. Я же не понимал ни того, ни другого.

Поэтому, ему оставалось только любезно улыбаться, обнажая ряды своих белоснежных и крепких зубов и чокаться со мною очень недурной малагой...

Я смотреть на Лиду и в этой стройной и высокой, но уже не молодой женщине -  никак не мог узнать одиннадцатилетнюю императрицу всех моих игрушечных солдат, воздушную фею в пене розовых кружев и газа...

- Вам нравится мой сын?

- Он очарователен...

- А муж?

- Гм... гм... он -  очень оригинален...

- Он не только оригинален - строго поправила меня она...  - он также очень добр, очень великодушен, очень нежен. Он замечательный муж и отец.

- Но как все это могло случиться, Лида?

- Не сразу, мой дорогой, не сразу... Все развивалось весьма постепенно и вытекало одно из другого весьма логично... Когда я уложу спать мою черненькую крошку, и мы примемся за холодный ужин -  господин Н’Гокко Санго не будет на нас в претензии, если мы поговорим с вами по-русски.

И она, ласково посмотрев на негра, сказала ему несколько слов по-английски.

Господин  Н’Гокко Санго вновь любезно заулыбался и закачал своей курчавой головой...

Добродушный гигант явно наслаждался праздничным отдыхом на лоне своей семьи.

Крошечный черный солдатик в красном мундирчике примостился на коленях у своего огромного отца и казался совсем игрушечным....

Через полчаса негритенок мирно почивал в соседней комнате.

Господин  Н’Гокко Санго с трогательным хлебосольством потчивал меня холодными цыплятами, ветчиной, омарами, русской зернистой икрой и великолепными устрицами.

Несколько бутылок старого вина дополняли колорит этого непривычного для меня пиршества...

- Мы зарабатываем сейчас очень хорошо, - сказала Лида, -  мой муж первоклассный артист, в чем, впрочем, вы могли убедиться вчера сами. На днях мы подписали контракт в один из лучших мюзик-холлов, а по окончании сезона мы уезжаем в большое заграничное турне.

- Вы, кажется, довольны вашей судьбой, Лида? - спросил я с нехорошей иронией, нетактичность которой я тотчас же сам почувствовал.

- Я теперь совершенно счастлива, — ответила она.

- Расскажите же, Лида...

- Последний раз мы виделись с вами в Петрограде, в шестнадцатом году? - вдруг спросила она и, не дожидаясь ответа, задумалась.

- Да…, вы приезжали ко мне в лазарет... привезли цветов...

- После этого нашего свидания,- тихо сказала она, - вы вернулись в полк, и я окончательно потеряла вас из виду… Настал семнадцатый год... Все кругом ломалось и изменялось до неузнаваемости... Я вышла замуж... Так, без любви... за одного инженера... Потому что мы с матерью голодали, а у него был паек... Он?.. Он был человек не теплый и не горячий, очень образованный, очень знающий и нужный для большевиков спец. Меня он сильно любил. Мы жили не дурно, но муж мечтал о загранице и получил, наконец, место в одном из европейских торгпредств... За границей у меня родился мой первый белый сыночек.

Легкая тень прошла по ее лицу. Она продолжала:

Муж все чаще и чаше задумывался о том, как бы порвать с ненавистной ему властью и перейти на эмигрантское положение... Но неожиданно оттуда приехали ревизоры... Среди них был некий Паупэр... Жуткий человек, который еще в Москве добивался моей любви... Он сразу повел дело резко и грубо. Он предъявил мужу целый ряд тяжких обвинений и потребовал немедленного выезда его в Москву... Муж был слабый человек... Мне вспоминаются бессонные ночи, когда я умоляла его найти в себе мужество и твердость и порвать навсегда со своими мучителями.

Но Паупэр настаивал и грозил... муж покорился. Он оставил мне денег и уехал в Москву.

Само собой, он более не вернулся...

... Господин Н’Гокко Санго налил наши бокалы искристым вином и, благодушно улыбаясь, чокнулся с нами...

- Вскоре, тот же Паупэр привез мне отчаянное письмо моего мужа. Он писал мне о страшных пытках, которым его подвергали, и ради спасения его жизни умолял выдать Паупэру все наши сбережения... За это его обещали выпустить и выслать заграницу... Я отдала Паупэру все... даже больше того, что просил муж, но что требовал дополнительно этот страшный человек.

Паупэр меня обманул...

Я очутилась на улице с ребенком. Двери эмигрантских учреждений были для меня закрыты... Советских тоже... Оставалось одно Милосердие Божие... Маленький мой скоро умер...

И в эти дни, полные отчаяния, я встретила господина Н’Гокко Санго...

Я сидела на скамейке бульвара Клиши, низко опустив голову, и думала о том, что менее мучительно  - тонуть в Сене, или броситься под вагон метро?

Большой черный человек подошел ко мне, сел рядом и робко погладил меня по голове...

Я пошла за ним...

Он научил меня всему тому, что вы вчера видели. Сначала мы работали вдвоем... Потом родился маленький чернушка... Год тому назад он присоединился к нам... Он принес нам счастье, этот маленький солдатик в красном мундире... Сейчас у нас контракты... хорошие контракты, которые надолго обеспечат нашу жизнь...

Лида кончила свой рассказ.

Господин Н’Гокко Санго долил снова наши бокалы, потом завел граммофон и с блаженным выражением на лице, попыхивая громадной сигарой, слушал хор русских балалаечников:

Так быстрее ж мчитесь кони,

Разгоните грусть - тоску,

Мы найдем себе другую

Раскрасавицу - жену!..

Последние свечи на елке догорали.

Было поздно...

Я встал.

- Лида… -  сказал я и, кажется, мой голос тогда дрогнул, - быть может, эти красные мундиры ваши не случайное  совпадение? Быть может, вы не забыли вашего игрушечного флигель-адъютанта?

- Мой сын,- ответила мне Лида, - носит свой мундир в честь личного конвоя матери-императрицы...

Ответила без шутки и совершенно серьезно...

... Господин Н’Гокко Санго мирно дремал в своем кресле, блаженно улыбаясь во сне...