В одном из небольших промышленных городов угасающего зимнего дня, зажигаются редкие уличные фонари. Окутанные сырой мглой и тучами копоти, они представляются расплывчатыми мутными, светящимися точками.

Широкие ворота самого большого здесь, тяжелого и сурового фабричного здания распахнулись настежь и стали выбрасывать плотную, разноязычную, спешащую домой на отдых толпу рабочих.

Монэвр спэциализэ, а в прошлом — ротмистр Колыванского драгунского полка, Николай Евгеньевич Столетов, выбравшись из толпы, повернул по переулку направо и вошел в узкий, темный двор дома, в котором он приютился со своею семьей.

Высунувшийся из окна консьерж, старый морщинистый пэр Андрэ, окликнул Столетова и передал ему открытое письмо.

Вместе с женой, в маленькой прокопченной комнате, где на спиртовке готовился обед, Николай Евгеньевич прочел письмо от сына.

«Дорогие мои ненаглядные Папочка и Мамочка! Нас распускают на Рождество завтра, в субботу, раньше, чем мы предполагали. Приеду к вам в воскресенье утренним парижским.

Целую несчетное количество раз. Ваш сын Женя».

Сильно понизились за последнее время заработки.

Многое пришлось урезывать в своих расходах, чтобы иметь возможность выписать своего первенца на Рождественские каникулы. Теперь — настойчивое желание осуществляется. Завтра приедет сын!

В лучистых, больших голубых глазах жены на миг ставших влажными, Николай Евгеньевич прочел столько радости!..

Прошла ночь, наступили новый, такой же, что и вчера, серый промозглый день... Над шумным, обычно грохочущим, городом парит сегодня тишина воскресного утра. Прерывается она лишь криками загулявших с утра уже в кабачке местных пьяниц, да гудящим и фыркающими паровозом, что носится взад и вперед по железнодорожным путям.

В станционном зале, на скамейке, задолго до прихода поезда, сидят Столетовы с десятилетней дочерью. И муж и жена, поглощенные своими мыслями, молчат. Она… задумалась о том, что мало веселого и радостного получит сын, во время каникул: нужда, две тесные каморки, скудный стол, постоянное отсутствие отца…

Он... перенеся мыслями в былые, лучшие времена, — когда подростком, в такие же хлопотливые предпразничные дни, он предвкушал все удовольствие, все счастье попасть снова в отчий дом и провести в нем беззаботные счастливые две недели. Из глубин памяти стали выплывать смутные воспоминания, затем принимать все более ясные, более выпуклые формы... Ему вспомнилось: Далеко раскинулась в ширь полная приволья, красоты и мощи Российская Империя. Ее здание были построено и прочно покоилось на, казалось тогда, непоколебимыми столпах, — на полках Императорской Армии. Один из таких гранитных столпов, — старый славный Колыванский драгунский полк стоял в небольшом городке близ западной границы. Расположение полка было ограничено высокой оградой; у всех трех ворот стояли вооруженные дневальные и не впускали вовнутрь никого из посторонних. По бокам большого плаца, на котором обычно происходили смотры и парады, построены были четыре двухэтажные кирпичные казармы для эскадронов и команд. Между ними вытянулось длинное одноэтажное здание, в котором помещались Церковь, Собрание, канцелярия и лазарет. Сзади за казармами снова большие плацы, по сторонам которых вытянулись конюшни, сараи и манеж.

Офицеры жили в городе, вплотную примыкавшем к расположению полка. За городом, по опушке леса, высился кирпичный городок пехотных и артиллерийских казарм.

В солнечный, морозный день на протоптанной в снегу, к крытому манежу, дорожке встретились два старых друга — ротмистры Полевой и Столетов. Белел вокруг них и искрился на солнце снежный покров; равномерно капали свисшиеся с крыш разогретые сосульки. Оба ротмистра получили только что из полковой канцелярии письма. — Сын Столетова, кадет V-го класса, писал: «Дорогие мои ненаглядные, Папочка и Мамочка! Нас распускают в субботу, раньше чем мы предполагали. Приеду дневным петербургским. Целую крепко, крепко. Ваш сын Коля».

Дочь Полевого, тринадцатилетняя институтка, с доверчивыми лучистыми большими голубыми глазами и заразительным звонким смехом, также сообщала о своем приезде домой на праздники.

Из манежа рядами выводила лошадей унтер-офицерская смена, предшествуемая вахмистром, с бичом в руках. Лошади, от которых валил пар, подыгрывали, звеня висящими по бокам пустыми стременами. Щеголи — унтер-офицеры, лучшие люди в эскадроне, в коротких полушубках, в лихо заломленных на бок цветных бескозырках, шли, расправляя ноги после жаркой сменной езды.

В манеже уже выстраивалась смена молодых солдат. На свежих опилках, густо покрывавших утрамбованную землю, солнечные лучи отчетливо вырисовывали своим золотистым блеском четырехугольные формы окон.

В предманежнике неистово чирикали залетевшие воробьи.

…………………………………………………………………………….

Второй день уже, неутомимо уносит поезд Колю Столетова все ближе и ближе к родному дому. Колеса методически выстукивают свою дробь. В окнах непрерывно мелькают телеграфные столбы; за ними — то опушенные снегами леса, то белые бесконечные равнины. Время от времени поезд замедляет ход и, стуча на входных стрелках, подходит к станции. Тогда слышатся — суетливые, громкие голоса, скрип валенок и санок по снегу, заливчатые густые станционные звонки и гудки паровозов. При этом Коля Столетов неизменно вынимает подаренный папой путеводитель и высчитывает, сколько станций осталось еще до дому. Вагон весь наполнен кадетами. На крючках висят фуражки с красными околышами и черные шинели с топорщащимися погонами разных цветов с поддетыми под них башлыками.

Старшие часто уходят па площадку и украдкой покуривают в кулак; проходя мимо отделения, занятого институтками, сильно замедляют шаг и косят глазами в их сторону. Младшие все больше возятся и шалят. В предшествии своего помощника толстый важный обер-кондуктор с жгутами на плечах, перевитыми из белого и малинового цветов, обходил поезд и простригал щипцами билеты. Заметив борящихся кадет, он погрозил им пальцем и строго сказал:

— Господа кадеты, так не полагается.

Обернувшись к помощнику, он указал глазом на кадет и усмехнулся, — по лицу расплылась добродушнейшая улыбка.

На тех станциях, близ которых были расположены военные посты и гарнизоны, — верные стражи Его Величества, обыкновенно выходило по несколько кадет.

Аккуратно одевшись, разгладив руками башлык, туго подпоясавшись, они шли почтительно прощаться со старшими, говорили последнее прости сверстникам и давали последний добродушный подзатыльник зазевавшемуся младшему. Затем снимали с полки свой скромный чемодан и выходили на площадку, где от мороза, все было покрыто инеем и где громыхало особенно гулко. Их румяные веселые лица так и светились неизбывным счастьем. Подходил черед и Столетова, все меньше станций приходилось ему высчитывать в путеводителе. Сегодняшний вечер его ждет уют родного дома, суровая ласковость отца. После того, что придет с вечерним докладом вахмистр, все разойдутся спать. Перед сном обязательно зайдет мать, долго и радостно будет смотреть на него, нежно погладит по головке и трижды перекрестит на ночь.

Вот промелькнула и последняя станция. Коля Столетов уже с чемоданчиком на площадке. Окна замерзли. Приходится дышать на них и соскребать ногтем, отчего сыпется с окон легкий снежок. В сделанном наконец круглом просвете пробегают одетые в белые саваны поля, деревни, перелески. На пригорке показались пехотные казармы, затем зеленые купола собора, и наконец весь город. Пронесся свистящий гул встречного поезда.

Послышались рожки стрелочников, показались фигуры знакомых начальника станции и жандарма.

А вот и Папа и Мама! Драгун Рахматулин открывает полость саней. При виде Коли его славная татарская физиономия светится искренней радостью. Он успевает сообщить что «Палата» жива и здорова. «Палата» — это лошадь, подаренная папой к именинам. Все Рождество значит предстоят поездки верхом на собственной лошади.

Ходко бегут сани по дороге в город. Лица обдает снежной пылью. Вышедшее из-за облаков солнце, отражается в снегу мириадами золотых розовых и серебристых блесток.

Мама рассказывает. что все вечера у Коли уже разобраны: рождественские праздники обещают быть очень веселыми. Упоминание, что вчера приехала Таня Полевая, отчего-то заставило Колю взволноваться и покраснеть.

Папа обещает брать сына на все занятия в эскадроне.

То ли от быстрой езды и мороза, то ли от веселых перспектив и счастья, переполнившего Колю, у него захватило дух…

………………………………………………………………………………..

Николая Евгеньевича от его воспоминаний разбудили звонки электрической сигнализации. Приближался парижский поезд. Когда он стал у платформы, из одного из вагонов вышел, сутулясь, худенький подросток в латанном пальто. Он держал обеими руками, перевязанный веревками, ветхий чемодан. В унаследованных от матери лучистых голубых глазах можно было прочесть радость, но найти в них детской беззаботности было нельзя.

Тихим шагом направлялась от вокзала домой семья Столетовых… Всплывшие из глубин воспоминания поневоле вызывали сравнение, какое детство получили в удел два поколения. За что, лишив родины, лишили тем самым молодое поколение и зарубежом и в России радостей золотого детства, тех радостей, что своими лучами согревают человеческую жизнь до самого её конца? За что?!

Георгий Гоштовт.