В 1990 году на Венецианском кинофестивале кубок Вольпи, одна из главных актерских наград, неожиданно была присужден русскому артисту, обошедшему таких мировых звезд, как Пол Ньюмен, Гэрри Олдмен и даже Роберт Де Ниро. Последний тщетно искал победителя, чтобы выразить ему свой восторг. Исполнителя главной роли в болгарском фильме «Единственный свидетель» на фестиваль не пустили под предлогом, что картина болгарская, а не советская, и приз за Олега Ивановича Борисова получал режиссер…  
Сегодня слово «гений» применяется почем зря, безо всякого разграничения степени таланта. Борисов был действительно гениальным актером, штучным, таким, каких за весь ХХ век можно счесть по пальцам. Он мог сыграть все и оживить одним своим появлением любой проходной фильм или спектакль. Характерна запись в дневнике писателя Виктора Некрасова, дружившего с Олегом Ивановичем: «Дрянной фильм. Олег Борисов только хорош». Такую «рецензию» можно дать довольно многим картинам, в которых снялся актер. Сам же он отмечал, что лучше было сняться в трех-пяти лентах и сыграть в нескольких спектаклях… Когда Олег Ивановичу пришлось изображать один из безликих персонажей советской театральной обязаловки «Протокол одного заседания» Гельмана, то он презрительно бросил: «Не будем же мы это за роль считать?» Правда, его сын, Юрий, говорил потом, что именно после этой постановки понял, насколько великий актер его отец: «Играть нечего, а он сыграл!»
С юношеских фотографий Борисова на нас смотрит лучезарно улыбающийся человек, человек-солнце, беспечный, сияющий. На фотографиях зрелых лежит печать скорби, иногда даже жесткости. Что стало причиной такой перемены в актере как будто бы не обделенном ролями ни в театре, ни в кино? Болезнь собственная, с которой мужественно боролся он 17 лет, не давая себе поблажек, не жалуясь, даже не ставя в известность о ней режиссеров и партнеров, с которыми работал… Болезнь единственного сына, с которым всегда были они как одно целое, понимали друг друга без слов, с детского голоса которого он учил свои роли… Предательства коллег…  
Детство Олега Ивановича прошло в ярославской деревне Карабиха. Отец был директором сельхозтехникума, мать – агрономом. В годы война Борисов-старший отправился на фронт, был тяжело контужен. Семья была эвакуирована Чимкент, где Олег работал в колхозе на лесопилке, а затем освоил управление трактором. После войны Борисовы обосновались в подмосковном поселке фабрики «Победа труда». Жили очень бедно, парень не имел иной обуви, кроме кирзовых сапог, и весьма скверно учился, так как нужно было помогать родителям по хозяйству. «Если бы на экзаменах нужно было сдавать столярное ремесло, паяльное, лудильное, парикмахерское – это были бы пятерки», - вспоминал актер. Но сдавать нужно было совсем другие предметы. И если по русскому языку с трудом натягивалась тройка, то с точными науками все обстояло совсем плачевно. Тем не менее, Олег тянулся к искусству, играл в школьной самодеятельности. Увидев парня… в роли убийцы Кирова, учитель математики сказал:
- Я не хочу портить тебе жизнь. Из тебя может вырасти хороший комик. На экзамене я подсуну тебе билет, который ты заранее выучишь наизусть, и поставлю тебе тройку. Но ты в тот же вечер на костре сожжешь все учебники по математике и дашь клятву, что больше никогда к точным наукам не прикоснешься. Ты слышал – клятву! Будешь пересчитывать зарплату – на это твоих знаний хватит!
Борисов все исполнил в точности и, кое-как получив аттестат зрелости, отправился в Москву, где без подобного шулерства неожиданно сумел поступить в Московский институт востоковедения на японское отделение. Вот, только не влекла юношу серьезная научная стезя, и, забрав документы, он с легкостью поступил в Школу-студию МХАТ.
Кирзовые сапоги, волжское окание, манеры шпаны, которая была его подростковой компанией…
- Пора бы уже сменить кирзу! – посоветовали в институте.
- Рад бы, да не на что!
Манеры будущим артистам преподавала княгиня Волконская… Однажды она спустилась к студентам в столовую:
- Можно поприсутствовать? Я бы хотела разделить с вами трапезу. Не против?
Трапеза состояла из толстых, синюшных макарон. «Она сначала улыбалась, пока макароны остывали, а мы от неожиданности, голодные, между собой переглядывались, - вспоминал Олег Иванович. - «Знаете, как у Чехова?.. «По-моему, наши русские макароны лучше, чем италианские. Я вам докажу! Однажды в Ницце мне подали севрюги, так я чуть не зарыдала!» – процитировала она и начала аккуратнейшим образом заворачивать макароны на вилку. Ей эта процедура не давалась – макароны, напоминавшие переваренную лапшу, слетали обратно в тарелку. «Вот видите, доказать, что наши макароны лучше италианских, мне пока не удается», – и отставила от себя тарелку. Я сидел рядом с ней. Поймал ее взгляд на моих черных, неаккуратно срезанных ногтях. Ту руку, которая была ближе к ней, тут же убрал в карман, другая держала на весу вилку с макаронами. «Вам нечего стыдиться своих ногтей, – поспешила успокоить княгиня. – Вы, наверное, успеваете еще работать в саду... Вот если бы вы содержали или посещали какой-нибудь салон, вам бы пришлось отпустить длинные ногти. Длинные настолько, чтобы они только могли держаться, и прицепить в виде запонок блюдечки, чтобы на протяжении всего вечера нельзя бы было пошевелить руками. Помните, что говорит Облонский Левину: «В чем цель любого образования – изо всего сделать наслаждение!..»… …Елизавета Григорьевна, еще раз попробовав намотать макароны, вскоре от этой затеи вовсе отказалась и попросила каши. Мы ждали с замиранием сердца. «По моему, гречневая каша – тоже очень изысканное блюдо. Грубая пища вообще полезна...» – сказала она, но мы уже не дождались, когда она донесет свою ложку до тарелки. Мы стремительно заглотнули свои макароны (секунд за 30-40 нами опустошалось любое блюдо, особенно мной и Брянцевым), а княгиня Волконская еще только тянулась к своей каше. Мы урчали, втягивали не только макароны, но и воздух. Она снисходительно реагировала на наш стук вилками: «Боже мой, разве я вас так учила?! Пусть это и не суп пренташер, и не тюрбосое Бомарше... Будьте осторожны, Борисов, не проглотите свои пальцы!» Когда в конце трапезы я громко попросил «поджарить нам воды» (имелось в виду – подогреть чай), Елизавета Григорьевна не выдержала и убежала со словами: «Фуй, Борисов, этого от вас я не ожидала!»»
Такой «моветон» не мешал Олегу Ивановичу быть в числе лучших учеников. По окончании Школы-студии он был распределен в Киевский театр русской драмы имени Леси Украинки. ««Голохвостым» я и приехал в Киев», - вспоминал актер. И едва приехав, влюбился – однажды и на всю жизнь. Да сперва не в живую девушку, а в фотокарточку, которую увидел в гримуборной своей коллеги по театру. «Сразу осенило: Настасья Филипповна и князь. Он держит в руках ее портрет... Нет, она не Настасья Филипповна, скорее – Настенька из «Белых ночей», но удивительно то, что ассоциация петербургская! Как предзнаменование», - вспоминал Борисов. Он тотчас попросил коллегу представить себя подруге, но получил ответ:
- Даже и не думай. Это дочь бывшего директора Русской драмы, он еще и в Театре Франко был директором. Алла только что поступила в Университет на журналистику, и Латынский с нее не слезет – будет требовать красного диплома. Он строгий!
- Разве это имеет значение, чья она дочь?
- Имеет. Алла – моя подруга. Она очень рафинированная, не как все... Если хочешь знать, она еще и недотрога...
И все же Борисов добился знакомства с покорившей его с первого взгляда девушкой. И затем целых три года ухаживал за ней. С тем, чтобы затем прожить всю оставшуюся жизнь – 40 лет… День свадьбы был в семье Борисовых главным праздником, который отмечался только дома. Олег Иванович был неприхотлив в еде, одежде, быту, умел все делать по дому. Семья для него, ещё не верующего, стала «малой церковью». «Мои настоящие друзья - это моя семья, мы всегда втроём, всегда вместе. В самые трудные минуты я выстоял и выжил благодаря семье», - говорил актер. Позже супруги крестились, а на 37-м году совместной жизни обвенчались.
Своего единственного сына, Юру, Борисов боготворил, и это чувство было взаимным. Такие отношения между отцом и сыном встречаются редко. Когда у ребенка диагностировали диабет, это стало для Олега Ивановича большим горем. Он искал способы облегчить недуг, но диабет, как известно, неизлечим… Юрий Олегович переживет отца на 13 лет, не оставив детей, а одну лишь осиротевшую мать.
Рождение сына впервые подтолкнуло Борисова к Богу. «Первый раз я вошел во Владимирский собор, когда на противоположной стороне бульвара Шевченко появился на свет Юрка, - вспоминал актер. - Мне тогда показалось, что Запрестольная была приветлива ко мне... Побежал в родильный дом, а мне из окна моего сына показывают! Держит его Марья Ивановна, золотой человек, держит в точности, как на иконе. Его левая рука поднята, а правая вперед протянута...
Через несколько лет мы с маленьким Юрой ехали в переполненном троллейбусе. Он, когда Владимирский собор увидел, закричал во весь голос: «Папа, папа, посмотри!.. Здесь Боженька живет!..» Все пассажиры в троллейбусе перевели в его сторону свои головы. У меня в коленках похолодело, и я поспешил отвлечь его от окна».
Годы спустя Олег Иванович будет любоваться васнецовским образом, копией киевского, в Абрамцево: «…через маленькое оконце в абрамцевскую церквушку пробилось солнце и осветило образ Богоматери. Две старушки тут же бросились на колени со своими молитвами. Солнце проникло минут на десять, не больше... Служительница объяснила, что случается это один раз в день, чаще всего между двумя и тремя часами, а иногда не случается вовсе. Так что нам повезло. Когда Богоматерь светится, нужно загадать желание...
Я в эти десять минут думал, что хорошо бы рядом со своим домом в Ильинке построить такую же часовенку... Или хотя бы иметь возможность ставить домашние спектакли. Того же «Иосифа и его братьев», что и у Мамонтова. У него в спектакле все принимали участие – и артисты, и дети... Мечты зашли так далеко, что я стал распределять роли. Сам бы хотел Иакова...»
В Киеве до этих мечтаний простиралась ещё целая жизнь, а вместо Иакова Борисов сыграл в кино свою звездную роль - Свирида Петровича Голохвостого. Роль эта принесла ему невиданную популярность, но… лишила театра. Завистливые коллеги не потерпели такого успеха, а когда Олег Иванович ещё и уехал с фильмом на гастроли в Польшу, направили в газету «Советская культура» письмо от коллектива о том, что актер Борисов «зазнался». На внеочередном собрании труппы было принято решение об увольнении его из театра якобы за прогулы, хотя в Польшу он был отправлен украинским минкультом.
«Для театра зависть – вещь обыкновенная, но ведь все надо умножить на Киев, то есть – на провинцию, - писал Олег Иванович. - Не взяли меня на Декаду Украины в Москве – из принципа. А когда персонально меня пригласили на такую же «декаду» в Польшу (с «Зайцами»), директор театра Мягкий отрезал: «Ты занят в репертуаре и ни о какой Польше не мечтай!» Надо сказать, я с этим приговором тут же смирился. А судьба встала на пуант. Ко мне в гримуборную пожаловал чиновник из Министерства культуры и вручил билет: «Вы направляетесь в составе делегации в дружественную страну. По распоряжению товарища Куропатенко. Завтра в 9 машина». Ну, я и поехал. На следующий день всех сотрудников театра созвали на митинг. Выступал Мягкий: «Член коллектива самовольно покинул... интересы проигнорировал... а за то, что зазнался, предлагаю уволить. И еще письмо в «Советскую культуру» послать. Кто подпишет, товарищи?» Ну, каков царь, такова и орда. Подписали и молодые, и старожилы – даже Лавров-старший и Опалова (им то зачем было нужно?). Кто-то из туговатых на ухо переспросил: «Куда, куда уехал? В Польшу? Ну, это уж совсем свинство!»
А я тем временем колесил вместе со Смоктуновским (он представлял «Девять дней одного года») по Речи Посполитой. Колесил, ни о чем не подозревая. Успех у фильма и исполнителя был ни в сказке сказать: знакомства, рецензии. Фуршеты, наконец... А когда на украинскую землю вернулся, то сразу... (Это чувство многим знакомо: после успешных зарубежных гастролей вступаешь в кучу родного...) «Ты больше в Театре Леси Украинки работать не будешь! – встречая, констатирует жена и рассказывает про то собрание. В Министерстве, конечно, уже знают... будут извиняться и просить тебя вернуться. Но давай для себя решим: отсюда надо уезжать, это был знак». Когда меня вызвали к министру, я в качестве компенсации за причиненный ущерб потребовал творческий отпуск на год. Для того времени – дерзость! Вместе с А. Войтецким мы собирались снимать «Стежки-дорожки», и за год, – так я думал, – само все утрясется. Утряслось так, что я снял картину (дебютировал как режиссер) и уехал работать в Москву. К режиссеру Борису Равенских.
Конечно, желание уйти из Леси Украинки бродило давно, подогревалось коллегами с украинскими именами. Рано или поздно это бы случилось, но нужен был толчок, и я дождался его.
Киевскую историю можно считать завершенной, если добавить, что Мягкого вскоре выгнали (не только за меня, но и за Луспекаева и другие дела), а Лавров Юрий Сергеевич вскорости приехал в Ленинград – кажется, его назначили уже худруком Леси Украинки. Он не мыслил без меня репертуар театра. Как всегда, Алла накрыла стол. Он предлагал мне Хлестакова. Но бросаться с колокольни «кверху дыбом», как говорил Голохвостый, было уже поздно».
В Москве Борисов задержался ненадолго. Павел Луспекаев давно уговаривал товарища перебраться в Ленинград, куда его самого перед тем «перетянул» Кирилл Лавров, и образовать дружное киевское трио под крылом у Товстоногова. У Товстоногова Олег Иванович и сам мечтал работать, видя в его спектаклях новую театральную эпоху. И, вот, в 1964 году, БДТ прибыл на гастроли в Москву. «Товстоногов – так мне показалось – пришел на встречу с готовым решением… - вспоминал Борисов. - …Худсовет состоялся тут же, в Москве, больше всех радовался Пашка. Я поставил коньяк, и мы это событие отметили. Вскоре и переезд состоялся – нам временно отвели комнату в общежитии. Алла занялась обменом. Юрку определили в английскую школу, а я отправился на первый сбор труппы. После того как объявили мое имя, в зале вежливо поаплодировали. Я получил роль Карцева в спектакле «Еще раз про любовь». Не густо. Пашка увидел, что я подскис, и начал проводить со мной работу: «Понимаешь, когда я тебе встречу устраивал, я многого не сказал... Просто хотел, чтобы ты здесь работал. Но теперь знай, что тут – лестница. На вид она – парадная, вылизанная. Вылизывают ее все по очереди, и тебе придется». – «Нет, Паша, я не смогу...» – «Сможешь, по крайней мере вид сделаешь. Я же смог, черт тебя дери! – Он вмиг сделался пунцовым, кровь закипела, но тут же взял себя в руки и продолжил так, будто вкладывал в меня каждое слово, по ложечке: – На этой лестнице у каждого есть ступенька. Кто то стоит повыше, кто то пониже. Если ты далеко вперед высунешься, тебе тут же укажут на твое место... Но ты по этому поводу, Олежка, не грусти. Посмотри, какой город цивилизованный (Паша, правда, сказал: «цивилизированный»), кресла синим бархатом обтянуты – где ты такое видел?.. Наконец, и я тут – в обиду не дам!» Он, как мог, меня успокоил, да я и не сильно огорчался. Понимал, что все сначала начинать. Зато теперь с Копеляном в одном театре, Стржельчиком...»
Итак, мечта исполнилась: Олег Иванович стал актером БДТ. Алла Романовна устроилась редактором на Ленфильм, жизнь стала входить в колею. Первой крупной работой на новой сцене стала роль Генриха IV. Репетиции её начинались почти подпольно, дома у Борисова. «Я тогда шок испытал, - вспоминал он. - Почему дома? Почему не в театре вместе со всеми? «Так велел Георгий Александрович! – сказал Аксенов, переступив порог моего дома. – Будем готовить тебя вместо Рецептера на роль принца. Володя с ролью не справляется. Я получил задание... Но только никто не должен знать, ни одна душа! Только твои домашние...» Пахло это дурно, но правила этой игры нужно было принять.
Мы репетировали месяца два. Они – в театре, мы – дома. Мне уже не терпелось выскочить на сцену, однако нужный момент долго не наступал. Я незаметно приходил в театр, когда репетиция уже начиналась, устраивался на балкончике. Повторял за Рецептером «свой» текст. Однажды меня «засек» любопытный Стржельчик, стал выведывать: «Что это ты здесь делаешь? Уже второй день ходишь!» Товстоногов тоже Аксенова втихаря допрашивал: «Ну, как там Борисов? Готов?» А Борисов как на дрожжах.
Наконец мой день настал. ГА. делал Рецептеру очередное замечание: «Услышав, что отец назначил вас командующим, вы потрясены и всю сцену живете этим. Жи ве те, понимаете, Володя? А вы никак не можете выпутаться из слов. Надо уметь играть то, что лежит за словами!» Володя Рецептер, видимо, чувствовал, что за его спиной что-то происходит (а может, знал? ведь это – театр, и любая «тайна» быстро становится явью! – достаточно хотя бы одному человеку что то унюхать). Рецептер был раздражен этим замечанием шефа и сорвался: «Я не м могу, Г Георгий Александрович, к когда вы мне изо дня в день... изо дня в день...» Это была последняя капля. Далее последовало, как в шахматной партии «на флажке»:
Товстоногов: Где Борисов?.. Я хотел бы знать... Юрий Ефимович, вы не могли бы мне сказать, где Борисов?..
Я (с балкона): Борисов здесь!
Товстоногов (поворачиваясь в зал): Где здесь? Почему вы где то прячетесь?
Я: Я не прячусь!
Товстоногов: Вы можете это сыграть? Прямо сейчас выйти и сыграть?
Я: Могу, Георгий Александрович!
Товстоногов: Можете?.. Хм... Так идите играйте, чего ж вы ждете? Начинайте со сцены в трактире.
Когда я побежал на сцену, наткнулся на пристальный глаз Дины Шварц, направленный на меня из ложи. Сыграл «трактир», а потом и весь первый акт. Поначалу тряслись руки, но Товстоногов вроде был доволен: и как я играл, и как они с Аксеновым придумали эту «партию». Помню, был взбешен Копелян: «А зачем мы тут два месяца корячились? Почему ты мне ничего не сказал? Можно же было тебя сразу назначить...» И вправду – может, можно было сразу?..»
Роль Генриха оставалась главной в репертуаре Борисова, хотя в дальнейшем пришли и другие значительные работы: председатель сельсовета Кистерев из «Трех мешков сорной пшеницы» по В. Тендрякову, Григорий Мелихов в «Тихом Доне», Закладчик в «Кроткой»… На «Три мешка…» близкий друг Борисова, тренер киевского «Динамо»  Валерий Лобановский, привел однажды всю команду, считая, что футболисты должны увидеть правду о том, что пережила страна совсем недавно.
Для роли Мелихова Товстоногову не нужен был эталонный Григорий, копия Петра Глебова, но нужен «крестьянский Гамлет», олицетворенная трагедия расколотого народа, надвое разорванная душа… Психофизика Борисова была такова, что всю глубину трагедии он мог сыграть одним выражением глаз. «Разве можно забыть глаза Олега Борисова в "Тихом Доне", где я играла его нелюбимую жену Наталью? – вспоминает Лариса Малеванная. - В сюжете романа есть момент, когда не верящий больше ни в белых, ни в красных Григорий Мелехов уходит к бандитам, чтобы спасти свою жизнь от преследования. "Наташка!"- коротко звал он, и я выбегала на деревянный помост. Несколько секунд мы смотрели молча друг другу в лицо, но глаза Олега кричали! Между нами натягивались невидимые провода, по которым я передавала ему свою безутешную любовь, а он кричал о своей вине, своем отчаянии, о предчувствии беды. Потом были слова прощания, но все главное уже было сыграно до этих слов. Олег был закрытым человеком, никогда никого не поучал, на репетициях всегда требовал от себя больше, чем от других. Многому я научилась у Олега Борисова. Мне очень нравился этот загадочный человек и виртуозный мастер своего дела».                
«Кроткая» в постановке Л. Додина стала истинным подарком Товстоногова Олегу Ивановичу после того, как тому на два года запретили сниматься в кино за отказ играть окарикатуренного Достоевского в фильме А. Зархи, который к тому же требовал от актера плюнуть в икону. Роль Закладчика стала бенефисом Борисова и вызвала всеобщий восторг. «Я играл время, как бы вывернутое наизнанку, заглядывал в такие закоулки… куда, считалось, вообще не нужно смотреть…», - говорил сам актер.
Режиссер Питер Брук, посмотрев спектакль, сказал, что Борисов «олицетворяет то необыкновенную широту, то сжимается до размеров паука, и всё это у него на глазах – как пружина».
Оформитель спектакля, Эдуард Кочергин, рассказывал о выступлении Олега Ивановича в питерском университете: «В ту пору, слава Богу, он был единственным в городе, куда нас с Додиным пригласили после премьеры спектакля «Кроткая». Зал был битком набит студентами, аспирантами, преподавателями разных факультетов. Естественно, в таком месте вопросы были достаточно разные. Более всего студенты обращались к Олегу Ивановичу. После того как он наизусть процитировал часть знаменитой юбилейной речи Фёдора Михайловича Достоевского о Пушкине, зал устроил ему фантастическую овацию. Все поняли, что перед ними не просто грандиозный актёр, но и высокообразованный человек».
Это не было преувеличением. Олег Борисов обладал огромной уникальной библиотекой, в которой было даже первое посмертное собрание сочинений Пушкина. Многие книги актер собственноручно переплетал, мастерски владея ремеслом переплетчика.
С томиком же любимого писателя, Ф.М. Достоевского, Олег Иванович не расставался никогда. Однажды, будучи на гастролях в Японии и распив в номере сакэ с Е.А. Евстигнеевым, два великих русских актера разговорились «за жизнь»:
– Ну а где же у нас все эти скоморохи, юродивые, плачеи?.. – возмущался Евгений Александрович. - Песни подблюдные – но не те, что в «Распутине»! Почему русские свои традиции похерили? Оевропеились! Ведь у нас – начало Азии, у японцев – конец, но как они свою культуру блюдут! Сколько приговоров помню с детства: «Убил Бог лето мухами». Где это все? Где тот язык, пушкинский? Какие слова были – перелобанить, равендук.
– Равендук... это что?
– Обыкновенная парусина, только грубая... Как ты думаешь, Олег, кто первый гробить начал? С кого началось?
– Думаю, с Петра... Хотя сам он и не думал, что так обернется.
– С Петра? Ведь он же великий!!! И потом – он хотел из нас только Голландию сделать, то есть малых голландцев...
– А получились полные. Хочешь, я тебе процитирую «Дневник писателя» за 1873 год?
– Чей дневник?
– Федора Михайловича...
Борисов тотчас достал из чемодана книгу и зачитал Евстигнееву подчеркнутую карандашом цитату:
– «В лице Петра мы видим пример того, на что может решиться русский человек... никогда никто не отрывался так от родной почвы!» Дальше самое интересное: «И кто знает, господа иноземцы, может быть, России именно предназначено ждать, пока вы кончите».
– Скажи, а у тебя даже в Японии томик Достоевского? – поразился Евстигнеев.
– Перелет-то долгий...
Отношения с Товстоноговым в Олега Ивановича складывались не всегда просто. Давида Либуркина, ставшего вторым режиссером спектакля «Три мешка сорной пшеницы», мэтр с иронией предупреждал:
– Все актеры у вас замечательные. Посмотрите, какой букет: Стржельчик, Копелян, Тенякова, Медведев, молодой Демич... он уже заставил о себе говорить... Со всеми вам будет легко работать. Есть только одна трудность – Олег Борисов!! С ним вам будет как в аду. Каждую секунду будет останавливать репетицию и о чем то допытываться. Характер – уффф!! Мужайтесь, Давид, тут я вам ничем помочь не могу!
Тем не менее, Олег Иванович подчеркивал, что благодарен Георгию Александровичу за прекрасные роли, ни одна из которых не была похожа на другую.
Помог Товстоногов и в трудоустройстве сына Борисова. Юрий, ставший режиссером, страстно мечтал работать в театре у Бориса Покровского, и Георгий Александрович замолвил словечко перед своим давним другом и однокурсником по ГИТИСу. Когда Покровский приехал в Ленинград с гастролями Большого театра, шеф БДТ пригласил его на обед. Старый товарищ сразу угадал «корысть»:
- Гога, кого-то нужно в Большой устроить?
- Нет, Борис, в Большой не нужно. К тебе в Камерный!
- И кого же?
- Сына Олега Борисова. Замечательный мальчик, бредит камерной оперой...
«Юра действительно бредил подвалом на Соколе, - вспоминал Олег Иванович. - Сколько я ни призывал его хорошенько взвесить: раз уж Товстоногов помог, то, может, лучше сразу в Большой? «Нет, лучше в Камерный, там я смогу заниматься профессией!» – ответил сын. Он побежал к ГА. поблагодарить за заботу («Рад был помочь, вы мне очень симпатичны!» – последовал ответ) и уехал в Москву. Там выяснилось, что в театре на Соколе нет мест («единиц» – так правильно говорить), но можно рассчитывать на дипломный спектакль. Юру предупредили, что «дед» любит вмешиваться, править, что вообще у них с ГА. много общего, – но выбор был сделан!
…«Диплом» состоял из трех одноактных опер… …Покровский, кажется, был доволен. «Многовато фантазии у вашего сына», – говорил он, почесывая нос. Многовато – не маловато!»
Отъезд сына в Москву стал главной причиной ухода Борисова из БДТ. Актер привык, чтобы его семья была вместе. К тому же он был уже давно и серьезно болен и не мог разрываться между двумя городами. Лимфолейкоз, вяло текущая форма лейкемии, дважды приводил Олега Ивановича на грань смерти, и все 17 лет болезни он знал, что конец может настать в любой момент, ему регулярно делали переливания крови, он часто плохо себя чувствовал, но это никак не отражалось на его работах. Если в юности режиссеры использовали его комическое дарование, то теперь обращались даже не к трагическим, но инфернальным его глубинам. Инженер Гарин, Версилов, абдрашитовский «Слуга»… Наконец, последняя лента – «Мне скучно, бес», снятая Юрием специально для отца, где Борисов-старший сыграл две роли – Бога и дьявола…
Юрий, обожавший отца и также понимавший, что тот живет под дамокловым мечом, стремился компенсировать ему те роли, что он недоиграл у маститых режиссеров. Так, молодой человек инсценировал рассказы Чехова и поставил спектакль «Человек в футляре». «Экспериментальное, синтетическое по форме театральное действо объединяло, по замыслу режиссёра, пластические монологи – образы (лирическая сторона чеховских героев), исполняемые артистом балета, с талантом грандиозного драматического актёра, - вспоминал согласившийся стать художником-постановщиком спектакля Кочергин. - Этот неожиданный тогда для многих сценический эксперимент хронологически совпал с происходящим в стране новым витком пошлости – построением коммунистического капитализма. Герои чеховских рассказов в исполнении Олега Ивановича были русскими дон-кихотами, борющимися с надвигающимся омерзением, со вседозволенностью, с отсутствием совести. Борющимися за пускай маленькое, но собственное достоинство, за сохранение остатков культуры.
Специально для инсценировки рассказа «Скрипка Ротшильда» Олег Иванович выучился профессионально играть на скрипке. Что это такое, как не актёрский подвиг служения театру? В то время он уже сгорал, но по-другому не мог».
Москва поманила Олега Ивановича не только воссоединением семьи, но и белоснежным крылом чайки – звал во МХАТ тезка, Олег Ефремов, щедро обещая лучшие роли. На первых порах дал Астрова в «Дяде Ване» - Товстоногов не считала Борисова «чеховским» актером, и Олег Иванович ещё никогда не играл в пьесах Антона Павловича. Но на этом щедрость руководителя МХАТа исчерпалась. Борисов мечтал о роли Павла Первого, для которого как будто был создан, но Ефремов забраковал принесенную пьесу, сочтя ее тяжеловесной:
- Я понимаю, надо как-то отметить твое грядущее 60-летие, мы что-нибудь придумаем…
А тем временем «придумывалось» совсем иное. Астров Борисова имел огромный успех, и Олег Николаевич решил… забрать эту роль себе, по-видимому, даже не вполне отдавая себе отчет, что дело не в роли (сколько было Астровых на русской сцене! И в то же самое время успешно, но без такого фурора играл ее в БДТ К. Лавров!), а в уникальности исполнителя. Руководитель МХАТа стал тайком репетировать роль у себя в кабинете. Интрига вскрылась, когда дело дошло до зарубежных гастролей. Ефремов объявил, что на них поедет он и Смоктуновский в роли дяди Вани. Обоим новым исполнителям было под 70, и большинству так и осталось непонятным, зачем им это было нужно. Особенно оскорбительно было даже не то, что Ефремов решил взять себе роль, а то, как по-воровски это было обставлено. Так и вспоминался Остап Бендер: «Отец русской демократии и такие мелко уголовные наклонности!» Борисов, уже который год заглядывавший в вечность, мириться с предательством и угодничать не стал. Он ушел из МХАТа и на излете жизненного пути все-таки сыграл своего гениального и ставшего легендой Павла Первого. На сцене Театра Советской Армии.   
Олег Иванович много размышлял о личности оклеветанного Императора, Гамлета на русском троне, в известном роде также персонажа Достоевского… Изучая его жизнь, его взгляды, Борисов размышлял: «Все, что сопутствует распространению вольности – Вольтер, идеи, – будет безжалостно им искореняться: «Да, знаю, знаю все – и то, как бабушкины внучки спят и видят во сне... права человека, а того не разумеют, что в оных правах дух заключается сатанинский, уготовляющий путь Зверю, Антихристу...» О правах какого человека идет, как правило, речь, когда всплывает эта тема? Равноправие на этой земле в принципе невозможно: чем обыкновенное и серее человек, тем больше прав ему требуется. Чем неординарнее – тем в больший конфликт с серостью он втягивается. К равенству (но только на словах) стремились и большевики. И вот в один прекрасный день свершилось то, от чего предостерегал Павел: явились Зверь и Антихрист со своими правами... Одевальщица после одной из репетиций говорит мне: «Светлый человек был Павел Петрович... Сколько б для Руси еще сделал!..» Для этого только две вещи и требовались: чтобы народ не был так туп и чтобы поспел в Петербург Аракчеев. Он всего на два часа опоздал... Успей он, Россия, возможно, пошла бы другим путем.
История людей ничему не учит – это правда. Не только через столетия, но и уже на следующий день. Те, о ком более всего пекся Павел, будут праздновать его смерть и свои новые права. «Весь город пьян – в погребах ни бутылки шампанского. А на улицах народу – тьма тьмущая!.. Все обнимаются, целуются, как в Светлое Христово Воскресение». Мысль Павла подтверждается: нет общих прав и нет общей правды – кроме Господней. Права переходят из рук в руки – от побежденного к победителю. Последний недолго ими потешится».
Тяжелый характер Олега Борисова стал притчей во языцех. Однако, в чем была «тяжесть», мало кто может сказать. В том ли, что всегда собранный несмотря ни на что актер требовал такой же степени ответственности в отношении дела от других, за что его прозвали «скрупулезником»? Недаром Э. Кочергин называл его «мудрецом древнего цеха актёров, пронзительным профессионалом… …великим русским типом, совестью всякого дела, в том числе актёрского». А может быть, в том, что актерским капустникам предпочитал уют домашнего очага, который заботливо создавала Алла Романовна, образцовая хозяйка и любящая жена? «О его характере я слышу до сих пор очень много нелестных отзывов, но мне было очень легко с ним, я была счастлива - со мной рядом был талантливый человек, увлеченный своим делом, - вспоминала она о муже. - Олег Иванович никогда не пресмыкался и не гнул спину ни перед каким режиссером, даже перед таким, как Георгий Товстоногов, которого любил и очень уважал. Олег не любил, когда при нем кого-то обижали. Даже кошку!»
Не испытывали «тяжести» борисовского характера и молодые актеры, О. Меньшиков и М. Зудина, с которыми он снимался в фильме «По главной улице с оркестром» П. Тодоровского, ни В. Абдрашитов, у которого он сыграл свои последние яркие роли в кино. Ни Л. Додин, отзывавшийся об Олеге Ивановиче с исключительным восхищением: «Способность удивляться и обостренное чувство правды, аристократизм в профессии и в жизни,  способность сильно отозваться в душе и затратиться до физиологических  первооснов организма – это Олег  Борисов».
«Считали, что он на всех смотрит как бы свысока, горделивым считали. Я слышал это. Но знал, что это не так. Вот говорили: Борисов — высокомерный. Я могу согласиться с таким определением. Но смотря что вкладывать в смысл этого слова. То есть это была действительно высокая мерка. И по этой высокой мерке он мерил всех. Прыгни на эту высоту, и тогда будем тягаться», - полагал Юрий Борисов.
Что это была за высота?
- Мне кажется, что тебе что-то известно оттуда, - сказал как-то Борисову коллега по БДТ Михаил Данилов.
Космический актер, богоданный актер - называли его…
Он успел соприкоснуться с миром Булгакова, сыграв в отрывках по «Мастеру и Маргарите» в телевизионном цикле В. Лакшина вместе с Ю. Яковлевым. На тех съемках Лакшин спросил Олега Ивановича:
– Олег, а какой вы? Я ведь плохо вас знаю... Что проповедуете: смирение или борьбу?
– Терпение и волю.
– А вот второй вопрос, заданный Пилатом Иешуа: «Настанет ли царство истины?» Вы в это верите, Олег?
– Вообще то, я пессимист, Владимир Яковлевич... но, пожалуй, на это отвечу, что верю...
Не верить в конечное торжество истины человек, не расстававшийся с томиком Достоевского, вряд ли мог. Однако, надвигающийся «дивный новый мир» внушал актеру серьезную тревогу: «Все идет к тому, что сбудется пророчество одного английского ученого, который на вопрос «Над чем вы сейчас работаете?» – ответил: «Скоро станет возможным повторение жизни каждого отдельного человека. Пока, правда, один раз». Повторение не путем «продления в потомках», как рекомендовал Шекспир, а пересадкой каких то тканей, частиц. Есть Олег Борисов – с такой вот лысиной. Когда придет его очередь, можно будет – при желании, конечно, – воспроизвести его еще раз. Операция будет дорого стоить, и первыми ее сделают стоматологи, директора мебельных. Вот на них и проверим... Шатов, как известно, все это ставил под сомнение: «Ни один народ еще не устраивался на началах науки и разума... Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь второстепенную и служебную роль». У меня есть опасение, что Шатов ошибался».
Последняя театральная работа вновь привела Борисова в Ленинград, ставший к тому времени Петербургом. Товстоногова уже не было в живых. Мастер, взяв на место Олега Ивановича нового киевлянина, Валерия Ивченко, подчеркивал, что берет талантливого артиста именно на место, но вместо Борисова, которого заменить нельзя. Последнюю свою роль – Фирса в «Вишневом саде» - актер репетировал не в стенах родного БДТ, а в Малом Драматическом – у Л. Додина. Премьера же и вовсе должна была состояться в Париже на сцене театра Одеон. «Он играл роль знаменитого русского слуги как мудреца доброты и преданности, - свидетельствует Э. Кочергин. - Борисов играл не дряхлого юродивого, а профессионального слугу высочайшего уровня, самозабвенно охранявшего уходящий род своих истончённых бояр. Сцена смерти игралась страшно просто, обыденно: человек сделал всё в этом мире, поэтому и уходит из него. Что – то запредельное. Фирса никто не забывал, он просто завершил свой путь. Неужели так можно умирать? Это из других измерений… Более объёмного актёрского исполнения, большего проникновения в человеческую сущность и от этого более сильного потрясения от истинности ремесла я не испытывал за пятьдесят лет работы на театре».
До премьеры Олег Иванович не дожил. В больнице он узнал, что на его роль срочно введен Е.А. Лебедев. Здесь не было предательства, впереди был Париж, а Борисов умирал, выбора у Додина не было.
40-ю годовщину свадьбы Олег Иванович и Алла Романовна отметили в больнице. Вставать актер уже практически не мог, но мечтал вернуться на любимую дачу, укрыть приготовленными им щитами любимые розы, обнять любимого пса Кешу… О нем, о ждущем хозяина преданном Кеше, были последние строки дневника актера. Так и не дождавшись Олега Ивановича, пес умер через месяц после него.
Незадолго до смерти актер соборовался, священника привел к нему младший брат, Лев Борисов, на склоне лет прославившийся ролью мафиози «Антибиотика» в сериале «Бандитский Петербург». «В жизни все необъяснимо, - записывал Олег Иванович, долгое время имевший сложные отношения с братом. - Столько лет непонимания, обид, затаенной зависти... Я помню, как он готовился к поступлению в Школу Студию по моим тетрадям, как я его отговаривал. Он хотел даже сказку ту же читать на приемных экзаменах – «О золотом петушке». Тогда его в Студию не приняли, и с тех пор... какой то провал в памяти. Словно остальной жизни и не было. Вернее, у него своя, а у меня – своя. Теперь полное преображение – мой брат выступает в роли духовного наставника. Лев читает молитвы, живет в храме, рассказывает притчи и объясняет смысл жизни. А я это слушаю и диву даюсь. Кое-что, конечно, заготовил и для него. Открыл Евангелие и прочитал:
– «И враги человеку – домашние его. Сын позорит отца, дочь восстает против матери, невестка – против свекрови своей...» Скажи мне, Лев, что это значит?
– Так сразу не могу... Дай до следующего раза подумать.
Не знаю, найдет ли он объяснение. По-моему, лучшего объяснения, чем наша с ним жизнь, нет».
Бог призвал Олега Ивановича в Чистый Четверг, а похороны пришлись на Пасху. «Обычно в Пасху не хоронят, - отмечал Юрий Олегович. - Но так решил его священник, который крестил и венчал папу с мамой, — отец поздно крестился, и они решили с мамой венчаться за несколько лет до смерти. Это было не отпевание, а какие-то колядки, праздничные песнопения — такая сюрреалистическая картинка совершенно не соответствовала ритуалу, но нам это помогло вернуться к жизни…»
К очередному юбилею отца Юрий Борисов издал его дневник. Среди многих философских размышлений в нем выделяется главный призыв «достоевского актера» - назад к Богу: «Есть только одна цель – вперёд! Сколько раз я это слышал: с партией, с именем Товстоногова… Я так и делал. А сейчас понимаю: единственно верное движение – назад! Человек – это возвращение к истокам, к церковной свече, к четырехстопному ямбу, к первому греху, к зарождению жизни. Назад – к Пушкину, Данте, Сократу. К Богу… и тогда, может, будет… вперёд».

Елена Семенова

Русская Стратегия