И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...
Николай Рубцов
Начнем без лишних предисловий, потому что имена двух великих поэтов – Афанасия Фета и Николая Рубцова слишком хорошо известны в России. Поэты любимы народом и живут в нем добрыми, светлыми стихами. Фет и Рубцов стали синонимами самой России, идущей через страдания и скорби к вечной славе.
Надо ли много говорить о том, что именно по этой причине Фет и Рубцов менее всего известны на Западе, где подлинное христианство ослабело настолько, что практически обратилось в музейность за ненадобностью. В то время, когда в России восстанавливаются уцелевшие храмы и строятся новые, церкви западных стран упраздняются и переоборудуются под мирские цели. Отступление от Православия дорого обошлось странам Запада. Материализм и выгоду они предпочли вере и любви, и оттого их положение становится все более непрочным и шатким. Запад открыто поддерживает самые гнусные человеческие грехи и пороки, например, мужеложество и лесбиянство. Конечно, мы не беремся утверждать, что в России с верой все в порядке, что Святая Русь процветает и т.д.. И Россия, увы, не без греха, но все же на Руси есть Православие, то есть возможность спасаться наиболее удобно и благодатно. Лишь бы воспользоваться быстрее такой возможностью, не откладывать покаяние и спасение.
Кто же может нам помочь в деле обретения веры, покаяния и любви? Прежде всего, это сама Церковь с ее Святыми Таинствами. Вне Церкви ничего нет, кроме ада. Церковь же есть верующий и кающийся народ Божий, живое Тело Христово. И в этом верующем народе особое место занимают христианские поэты, потому что они несут благую весть о гармонии, совершенстве, чистоте, любви без всяких искажений. Если бы мы больше прислушивались к нашим великим русским поэтам, то, без сомнений, удобнее бы и быстрее приблизились к Христу и Царству Небесному.
Для «объяснения» религиозного феномена Святой Русской Поэзии, начавшегося с Сумарокова, Державина и Ломоносова, и продолжившегося с особой силой в шедеврах Батюшкова, Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Блока, Есенина, Клюева и Рубцова недремлющий враг придумал ловкое словечко – «лирика». Именно «лирикой» стали объявлять их творения, мол, Бог тут ни при чем, просто, во-первых, поэты «были рождены такими», и, во-вторых, они были «более мечтательными и тонкими натурами, причем не без особых грехов (!?), что и смогли написать нечто задушевное о природе, розах, свиданиях и пр.». Особенно этой ложью страдала советское искусствоведение и критика, которая нарочито кадила трудовым будням рабочих и крестьян, разумеется, не безкорыстно для себя лично. Для пущей убедительности из творчества великих русских поэтов исключили стихотворения на религиозные темы… «Поэты прошлого подготавливали революцию в России и падение самодержавия ради строительства социализма и коммунизма» - худшей хулы на русских христианских поэтов не было за всю историю России. Если невозможно отвергнуть шедевры Духа в стихах, то очень возможно попробовать замолчать, обезсилить, исказить, представить поэтов и их стихотворения не тем, кем и чем они являются на самом деле. Главное – снизить ошеломляющее воздействие пламенного слова, чтобы выросли не высокоразвитые сыны и дочери России, а материал для политических и социальных экспериментов. Нагло врали народу и миру, что поэт Есенин - «самоубийца» (казнен жестоким образом и инсценировано самоповешение), что поэт Клюев – «умер» (расстрелян), что поэт Рубцов «устроил скандал и в ходе ссоры его пришлось убить» (убит жестоким образом на Крещение Господне). Цель одна – представить великих властителей дум и слов людьми обычными, а то и великими грешниками, чтобы отбить у народа вкус к их помогающим, исцеляющим душу стихам. Пусть внимают пропаганде, а не поэзии – вот лозунг всех мошенников и лжеучителей.
Поэтому в изучении поэзии нужно сегодня проявить немало настойчивости, любознательности и решимости, а иначе отделить зерна правды от плевел лжи не удастся. В лучшем случае сложится превратное отношение и к поэту, и к поэзии. Но приняв извращенную недругами в овечьей шкуре поэзию Руси, мы покусимся и на саму нашу Родину, ее святое, доброе слово. А это уже очень и очень страшно. Поэтому надо самим внимательно все изучать, не особо доверяя разным мнениям даже спецов по поэзии и литературе.
На наш взгляд снова возникла острая необходимость толкования Русской Поэзии в духе Святого Евангелия – в своего рода духовном литературоведении. Десятилетия безбожия оторвали людей от веры и русской национальной почвы, пытаясь обратить их в человеков безродных – советских. СССР, основанных на крови и обломках Православной Империи не мог просуществовать, как пели коммунисты, на века. Но огромный вред Поэзии Духа и вообще всему христианскому, но не Богу, антихристы все же нанесли. Отсюда проистекает насущная необходимость духовного толкования великих русских поэтов. Этого требует и сложившаяся в начале XXI века обстановка, когда невозвращение к свои духовным крещенским корням чревато гибелью многих душ.
Митрополит Антоний (Храповицкий) писал: «В 1899 году, когда Казань и, в частности, Казанский университет праздновали 100-летие со дня рождения поэта (А.С.Пушкина – прим. авт.), я был приглашен служить там Литургию и сказать речь о значении его поэзии. Я указал на то в своей речи, что несколько самых значительных стихотворений Пушкина остались без всякого толкования и даже без упоминания о них критиками. Более искренние профессоры и некоторые молодые писатели говорили и писали, что я открыл Америку, предложив истолкование оставшегося непонятным и замолченным стихотворения Пушкина, оставленного им без заглавия, но являющегося точной исповедью всего его жизненного пути, как, например, чистосердечная исповедь блаженного Августина. Вот как оно читается:
В начале жизни школу помню я;
Там нас, детей безпечных, было много;
Неровная и резвая семья.
Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго.
Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров
И полные святыни словеса.
Дичась ее советов и укоров,
Я про себя превратно толковал
Понятный смысл правдивых разговоров,
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада,
Под свод искусственный порфирных скал.
Там нежила меня теней прохлада;
Я предавал мечтам свой юный ум,
И праздномыслить было мне отрада <...>
Другие два чудесные творенья
Влекли меня волшебною красой:
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой –
Был гневен, полон гордости ужасной,
И весь дышал он силой неземной.
Другой женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал –
Волшебный демон – лживый, но прекрасный. <...>
Не однажды, предлагая вниманию слушателей на литературных вечерах и на студенческих рефератах это стихотворение, я спрашивал слушателей: «О какой школе здесь говорится, кто упоминаемая здесь учительница и что за два идола описаны в конце этого стихотворения, подходящего и под понятие басни, и под понятие загадки?» Сам автор такого толкования не дал, но смысл его исповеди в связи ее со многими другими его стихотворениями совершенно понятен. Общество подростков-школьников – это русское интеллигентное юношество; учительница – это наша Святая Русь; чужой сад – Западная Европа; два идола в чужом саду – это два основных мотива западноевропейской жизни – гордость и сладострастие, прикрытые философскими тогами, как мраморные статуи, на которых любовались упрямые мальчики, не желавшие не только исполнять, но даже и вникать в беседы своей мудрой и добродетельной учительницы и пристрастно перетолковывавшие ее правдивые беседы. Истолковав со своей стороны в печати эту мудрую загадку нашего писателя и, конечно, замолченную вместе с моим истолкованием современною критикой, я тем самым все-таки понудил ее в рецензиях моей речи, а также и в других статьях о Пушкине коснуться этого стихотворения, но их авторы лицемерно замалчивали (не имея возможности отрицать) главный вывод из пушкинской загадки, а ходили вокруг да около ее смысла, не вникая в ее существо. Итак, молодое общество, не расположенное к своей добродетельной учительнице и перетолковывавшее ее уроки, – это русская интеллигентная молодежь (и, если хотите, также старики, которые при всяком упоминании о религии, о Церкви и т.п. только отмахивались и начинали говорить о мистицизме, шовинизме, суевериях и, конечно, об инквизициях, приплетая ее сюда ни к селу ни к городу). Наши толстые журналы, начиная с 60-х годов шли по тому же пути «превратных толкований» всего соприкосновенного со святой верой и манили читателя «в великолепный мрак чужого сада» и под названием «просвещения» держали его в этом мраке туманных и уж вовсе не научных теорий позитивизма (агностицизма), утилитаризма, полуматериализма и т.д. и т.п. Гордость и сладострастие, вечно обличаемые нашей учительницей, то есть Церковью в данном случае, наполняли постоянно буйные головки и «слабые умы» нашего юношества, и лишь немногие из них в свое время вразумлялись и изменяли свое настроение, как, например, герои тургеневского «Дыма», гончаровского «Обрыва» и большинства повестей Достоевского. Не подумайте, будто приведенное стихотворение Пушкина является единственным в своем роде. Напротив, можно сказать, что эти настроения безпощадного самобичевания и раскаяния представляются нам преобладающими в его творчестве, потому что оно красной нитью проходит через все его воспоминания и элегии» («Пушкин как нравственная личность и православный христианин»).
Как видим, толкования стихов Пушкина могут быть очень глубокими и неожиданными! Но самое главное – эти толкования не должны нивелировать или искажать поэта-мученика, в том числе посредством юмора, который в отношении гениев народа не может быть уместен. А у нас это сплошь и рядом. К образу праведного Пушкина мы должны относиться благоговейно и не давать повода ни для глумлений над ним, так и подшучивания и панибратства.
«Храни, храни святую чистоту» – читаем мы в пушкинском «Борисе Годунове». Сравните с рубцовским призывом: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» «Тайна Пушкина – сверх-литературная, тайна русская – пророческая», - писал профессор истории А.Карташов («Лик Пушкина»). Пока лукаво спорят о том, был де Пушкин православным или нет, Пушкин сам отвечает: «Ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество, ни иметь другой истории, чем история наших предков, как ее послал нам Бог». Кто так рассуждает, тот и есть истинно православный христианин, ибо все от Бога!
Русская Стратегия |
