Согласно воспоминаниям, в младенческие годы и ее отца и ее мать называли «солнечный луч». Это прозвище унаследовала и она – младшая из сестер Романовых, Анастасия, Настаська, Кубышка, Швыбзик… Швыбзиком звали ее любимую собачку-шпица, и за озорной нрав собачья кличка передалась и хозяйке. Каких только проказ не вытворяла эта егоза! В три года забралась под стол и стала кусать за ноги придворных. От отца строго влетело тогда за не подобающее достоинству юной принцессы поведение. 

Рождение Анастасии принесло разочарование и императорской фамилии, и подданным. Четвертая дочь! И это в ту пору, когда все так ждут наследника! А ведь по характеру она вполне могла быть мальчиком, как настоящий сорванец. Анастасия уступала красотой старшим сестрам, зато отличалась исключительным обаянием, жизнелюбием и веселостью, которые покоряли и заставляли улыбаться любого.

«Когда приходили княжны, в особенности Великая княжна Анастасия Николаевна, начинались страшная возня и шалости. Великая княжна Анастасия Николаевна была отчаянной шалуньей и верным другом во всех приказаниях цесаревича», - вспоминала фрейлина С.Я. Офросимова.

Во всех приказаниях, во всех проказах… Девочка с удовольствием играла в лапту, прятки, фанты, крутила металлический обруч и обожала лазать по деревьям, причем нередко отказывалась слезать с них. Ее карманы были всегда забиты конфетами и шоколадками, которыми она норовила всех угощать, и которыми вымазаны били и перчатки, и платья и лукавая мордашка проказницы. Сестрам и юным фрейлинам она красила носы и щеки душистым кармином и клубничным соком. А еще любила царевна вплетать в волосы себе и другим ленты и цветы, и это даже вошло в моду.

«Анастасия Николаевна всегда шалила, лазила, пряталась, смешила всех своими выходками, и усмотреть за ней было нелегко», – свидетельствовала Анна Вырубова. Вслед за персонажем популярной песенке она могла бы повторить: «Мудрых преподавателей слушал я невнимательно…» Девочка была способной, но ленилась и не интересовалась наставлениями учителей, немало натерпевшихся от этого энергичного ребенка. «С этой крохотной великой княжной не всегда было легко заниматься», – вспоминал преподаватель английского Гиббс Как-то она явилась на его урок в маскарадном костюме трубочиста с вымазанным лицом. В другой раз он не поставил ученице «отлично» за плохо выученный урок. Анастасия явилась к нему букетом цветов и с обворожительной улыбкой спросила: «Мистер Гиббс, Вы не исправите отметки?» В ответ на отказ девочка быстро покинула класс и одарила букетом учителя русского языка.

Русскую грамматику она, впрочем тоже не любила, а математику и вовсе называла «свинством». С Гиббсом царевна со временем помирилась и после каждого урока приносила ему цветы.

У нее было прекрасное французское произношение, и этот язык давался ей особенно легко. Учитель Жильяр вспоминал: «Анастасия Николаевна была… большая шалунья, и не без лукавства. Она во всём быстро схватывала смешные стороны; против её выпадов трудно было бороться. Она была баловница – недостаток, от которого она исправилась с годами. Очень ленивая, как это бывает иногда с очень способными детьми, она обладала прекрасным произношением французского языка и разыгрывала маленькие театральные сцены с настоящим талантом. Она была так весела и так умела разогнать морщины у всякого, кто был не в духе…»

Сходно описывает младшую княжну фрейлина Юлия Ден: «Анастасия Николаевна, казалось, была из ртути, а не из плоти и крови. Она была очень, чрезвычайно остроумна и обладала несомненным даром мима. Во всём умела находить забавную сторону и обожала всякого рода розыгрыши. Думаю, из неё вышла бы превосходная комедийная актриса. Она то и дело проказничала, это был настоящий сорванец… Она была хорошенькой, лицо у неё было смышлёное, и в глазах светился недюжинный ум».

«Великая княжна Анастасия Николаевна, несмотря на свои семнадцать лет, была ещё совершенным ребёнком, - отмечал генерал М.К. Дитерихс. - Такое впечатление она производила главным образом своей внешностью и своим весёлым характером. Она была низенькая, очень плотная, – «кубышка», как дразнили её сёстры. Её отличительной чертой было подмечать слабые стороны людей и талантливо имитировать их. Это был природный, даровитый комик. Вечно, бывало, она всех смешила, сохраняя деланно-серьёзный вид».

Несмотря на свои недюжинные способности пародиста, комика, Анастасия всегда помнила свое положение. И когда развеселенный ее представлением брат заметил: «Тебе нужно представлять в театре, будет очень смешно, поверь!», то услышал в ответ: «Великая княжна не может выступать в театре, у неё есть другие обязанности».

Своих обязанностей Швыбзик никогда не забывала. Она была покорна родителям, помогала часто болевшей матери, называвшей ее «мои ноги», обожала старшую сестру Ольгу, за которой ходила словно паж и целовала ей руки, часами могла развлекать хворавшего брата. Привязана девочка была и к няне Александре Теглевой, «своей Шуре». Ее она и иногда буквально обливала духами, чтобы та «благоухала, как букет цветов».

Как и все царские дети Анастасия воспитывалась в спартанской обстановке. Девочки спали на армейских койках, которые ездили с ними и в Ливадию, и в путешествия, и в итоге отправились в Тобольск. Княжны были обязаны убираться в своих комнатах и застилать постели, самостоятельно приносить ведра с водой для утренней и вечерней ванн.

Тесные узы связывали Анастасию с крестной – тетушкой Ольгой Александровной. Последняя души не чаяла в своем «Швыбзике». По выходным сестры часто навещали тетушку, и та, стремясь разнообразить досуг юных царскосельских затворниц, устраивала для них собрания молодежи с танцами, играми и чаепитием. «Девочки наслаждались каждой минутой, – вспоминала великая княгиня. – Особенно радовалась моя милая крестница Анастасия, поверьте, я до сих пор слышу, как звенит в комнатах ее смех. Танцы, музыка, шарады – она погружалась в них с головой».

Юная княжна любила музыку и вместе с матерью в четыре руки играла пьесы Шопена, Грига, Рахманинова и Чайковского. С Алексеем она играла на гитаре и балалайке. В литературе ее любимыми авторами были Шиллер и Гёте, Мольер и Диккенс, Шарлотта Бронте. Серьезным увлечением девушки вслед за отцом – заядлым фотолюбителем – стала фотография. У нее был свой аппарат, и многие снимки Царской семьи были сделаны ею. Она же сделала одно из первых «сэлфи», запечатлев себя в зеркале. Об этом опыте она писала Государю в прилагаемом к снимку письме: «Я сделала это фото, глядя на себя в зеркало. Это было непросто, так как мои руки дрожали». Для стабилизации изображения находчивая княжна поставила камеру на стул.

Этот фотографический опыт был сделан в начале войны. Анастасии исполнилось четырнадцать, и она не могла стать сестрой милосердия, как старшие сестры. Тогда царевна стала патронессой царскосельского госпиталя, отдавая карманные деньги на закупку лекарств для раненых, читая им вслух, обучая грамоте, записывая под диктовку письма, играя с ними и, конечно, давая для них представления… Фотографии «своих» раненых девушка хранила и помнила их по именам и фамилиям. В 1916 году она писала в дневнике: «Сегодня я сидела рядом с нашим солдатом и учила его читать, ему это очень нравится. Он стал учиться читать и писать здесь, в госпитале. Двое несчастных умерли, а еще вчера мы сидели рядом с ними».

Как и сестры, Анастасия шила для раненых белье, вязала носки и рукавицы. «Напротив меня сидит великая княжна Анастасия Николаевна, – вспоминала С. Я. Офросимова. – Её хорошенькое личико полно жизни и лукавства. Её быстрые глазки всегда сверкают неудержимым весельем и задором, они неустанно зорко высматривают, где бы ей нашалить... Острый, подчас беспощадный язычок рассказывает о всём виденном. Всюду, где она появляется, загорается неудержимая жизнь и звучит весёлый смех. При ней «даже раненые пляшут», по собственному её выражению. Как ей не сидится за шитьём! Но бледные, тонкие руки Татьяны Николаевны быстро вяжут рукавицу, Ольга Николаевна ещё ниже склонила голову над шитьём, а Мария Николаевна выбирает новую работу. Надо сидеть и работать... И её быстрая ручка берёт первую попавшуюся детскую рубашонку».

«При ней даже раненые пляшут», – говорили об Анастасии раненые. Один из них, Феликс Дассел вспоминал, что Великая княжна постоянно «смеялась и скакала, как белочка». А поэт Николай Гумилев посвятил ей к именинам следующие строки:

Сегодня день Анастасии,

И мы хотим, чтоб через нас

Любовь и ласка всей России

К Вам благодарно донеслась.

Какая радость нам поздравить

Вас, лучший образ наших снов,

И подпись скромную поставить

Внизу приветственных стихов.

Забыв о том, что накануне

Мы были в яростных боях,

Мы праздник пятого июня

В своих отпразднуем сердцах.

И мы уносим к новой сече

Восторгом полные сердца,

Припоминая наши встречи

Средь царскосельского дворца.

Великая княжна часто вспоминала своих подопечных. Из Тобольска она писала своей сестре Марии в Екатеринбург: «Мне помнится, как мы давным-давно посещали госпиталь. Надеюсь, все наши раненые в конечном итоге остались живы. Почти всех потом увезли из Царского села. Ты помнишь Луканова? Он был так несчастен, и так любезен одновременно, и всегда играл как ребёнок с нашими браслетами. Его визитная карточка осталась в моём альбоме, но сам альбом, к сожалению, остался в Царском. Сейчас я в спальне, пишу на столе, а на нём стоят фотографии нашего любимого госпиталя. Знаешь, это было чудесное время, когда мы посещали госпиталь. Мы часто вспоминаем об этом, и наших вечерних разговорах по телефону и обо всём прочем».

Даже в те горькие дни заточения Анастасия не утратила свой жизнерадостный нрав, освещая им скорбное бытие узников. Она ставила домашние спектакли, строила ледяную горку, которую затем сломали, наконец, колола дрова и чистила снег. «Эти дни у нас почти всё время солнце, и уже начинает греть, так приятно! – писала она тетке. - Стараемся поэтому больше быть на воздухе. С горы мы больше не катаемся (хотя она ещё стоит), так как её испортили и прокопали поперёк канаву, для того чтобы мы не ездили, ну, и пусть; кажется на этом пока успокоились, так как уже давно она многим, кажется, мозолила глаза. Ужасно глупо и слабо, правда. Ну, а мы теперь нашли себе новое занятие. Пилим, рубим и колем дрова, это полезно и очень весело работать. Уже выходит довольно хорошо. И этим мы ещё многим помогаем, а нам это развлечение. Чистим ещё дорожки и подъезд, превратились в дворников».

Даже когда семью разлучили, и родителей вместе с Марией увезли в Екатеринбург, их Настаська находила в себе силы подбадривать сестер и больного брата. «Качались на качелях, вот когда я падала, такое было замечательное падение!.. Да уж! Я столько раз вчера рассказывала сестрам, что им уже надоело… Вот была погода! Прямо кричать можно было от приятности. Я больше всех загорела, как ни странно, прямо акробатка…», - рапортовала она Марии в Екатеринбург. Сестре же писала она на Светлой седмице: «Ужасно хорошо устроили иконостас к Пасхе, всё в ёлке, как и полагается здесь, и цветы. Снимались мы, надеюсь, выйдет. Я продолжаю рисовать, говорят – недурно, очень приятно. Качались на качелях, вот когда я падала, такое было замечательное падение!.. да уж! Я столько раз вчера рассказывала сёстрам, что им уже надоело, но я могу ещё массу раз рассказывать… Вот была погода! Прямо кричать можно было от приятности. Я больше всех загорела, как ни странно, прямо акробатка!.. Очень извиняюсь, забыла Вас Всех моих любимых поздравить с праздниками, целую не три, а массу раз Всех. Все тебя, душка, очень благодарят за письмо».

Сохранила свой светлый нрав Великая княжна и в Екатеринбурге, где грубые охранники так и норовили на каждом шагу оскорбить царских дочерей. Вот, как описывает он путешествие из Тобольска: «Мой дорогой друг, расскажу тебе, как мы ехали. Мы вышли рано утром, потом сели в поезд, и я заснула, а вслед за мной все остальные. Мы все очень устали, потому что не спали до этого целую ночь. Первый день было очень душно и пыльно, и приходилось на каждой станции задёргивать занавески, чтобы нас никто не мог видеть. Однажды вечером я выглянула, когда мы остановились у маленького дома, станции там не было, и можно было смотреть наружу. Ко мне подошёл маленький мальчик и попросил: «Дядя, дай газету, если у тебя найдётся». Я сказала: «Я не дядя, а тётя, и газеты у меня нет». Я сначала не поняла, почему он решил, что я «дядя», а потом вспомнила, что волосы у меня были коротко острижены и [мы были] вместе с солдатами, которые нас сопровождали, мы долго смеялись над этой историей. Вообще, в пути было много забавного, и если будет время, я расскажу тебе о путешествии с начала и до конца».

Эта доброжелательность и веселость не могли не тронуть даже очерствевших сердец екатеринбургской стражи. Охранники вспоминали о младшей княжне, как об «очень дружелюбной и полной задора», «очаровательном чертёнке», «живой, озорной, постоянно разыгрывавшей пантомимы с собачками, как будто в цирке»…

18 июня «очаровательному чертенку» исполнилось 17 лет. Последнее, чему она научилась, находясь в заточении – печь хлеб. Этим кулинарным занятием она занималась вместе с сестрами. Вместе они шили, читали духовные книги, молились…

Поразительное жизнелюбие этой девочки проявилось даже в последние минуты жизни, она дольше всех боролась за жизнь. После первого залпа Анастасия упала без чувств, а когда рука одного из палачей, проверявших, кто из жертв не добит, коснулась ее, отчаянно закричала. В ответ ее добили двумя ударами штыка и ударом ружейного приклада в голову… Вместе с хозяйкой была убита и ее собачка Джемми. В вещах растерзанных бесами княжон нашли последний рисунок задорной маленькой «Кубышки» – качели между двух берез, последняя мечта невинной и ещё такой детской души…

Русская Стратегия