Эти две женщины не были отмечены огненной печатью гения и даже какого-либо значимого таланта, не отличались родовитостью и состоятельностью, не имели семей… Они всего лишь умели любить, верить и быть верными до смерти, сохраняя высокое мужество, которое в окаянные годы изменило многим мужчинам.
Говорят, когда генерал Корнилов, увидев разбегавшихся из лишившегося охраны Царского села царских приближенных, бросивших свою Императрицу с пятью больными детьми на руках, выругался брезгливо:
- Лакеи!
Ему выпал черный день объявить Государыне об аресте, он скрепя сердце исполнил это решение и поставил начальником охраны верного Царской семье Кобылинского. Хоть не разгромят, не растерзают теперь… За этот арест долго потом клеймили и доныне клеймят Лавра Георгиевича. Вот, только он-то лакеем не был, и от ответственности не бежал и не искал спасти свою жизнь. А многие Царем и Царицей обласканные бежали наперегонки… Флигель-адъютанты, камергеры… Министры…
Не бежали фрейлины. О которых как об их повелительнице в утратившем приличия и совесть обществе считалось нормой смаковать грязные, не имевшие под собой основания сплетни… Иные из них были разлучены с Царской Семьей силой или волей непреодолимых обстоятельств. Двое – Екатерина Шнейдер и Анастасия Гендрикова разделили ее путь до мученического венца.
Екатерине Адольфовне было 62 года. Прибалтийская немка, лютеранка, она всю жизнь прожила в Петербурге, окончила литейную женскую гимназию и Педагогические Курсы Санкт-Петербургских женских гимназий, после чего посвятила себя педагогической работе. Екатерина Адольфовна давала частные уроки и занимала пост Классной дамы в Московском Николаевском сиротском институте. В ее аттестации отмечалось: «Наказаниям или взысканиям, соединённым с ограничениями в преимуществах по службе, равно случаям, лишающих её права на получение в своё время, за выслугу лет, Мариинского знака отличия беспорочной службы, не подвергалась. В отставках не была».
В 1884 г. 28-летняя получила счастливый билет. Ее пригласили преподавать русский язык Великой княгине Елизавете Федоровне. С той поры судьба Шнейдер была неразрывно связана с Царской семьей. От старшей сестры она перешла «по наследству» к младшей, став учительницей будущей Императрицы Александры Федоровны. В письме к старшей сестре Виктории Баттенбергской принцесса Алиса отмечала, что «Шнайдерляйн» на днях «исполнилось 38 или 39. Она приходит каждое утро, и мы усердно занимаемся. А ещё она читает мне час перед ужином».
Учительница и ученица подружились, и по окончании обучения Екатерина Адольфовна была оставлена при дворе в качестве гофлектриссы. Она стала практически членом семьи для последних Романовых, называвших ее домашним именем Трина.
Графиня Гендрикова была на 32 года моложе Шнейдер. Ее род издавна отличался набожностью. Прапрапрадед, Иван Симонович Гендриков, герой русско-турецкой войны 1730-х годов, всю жизнь ревностно почитал Иверский образ Пресвятой Богородицы, однажды спасший ему жизнь. В память о чуде граф построил храм в честь Иверской иконы Божией Матери в своей слободе в Харьковской губернии. Также он построил еще несколько церквей в своих имениях и в Москве. Храмостроительство это было благословлено прославленным при Николае Втором святителем Иоасафом Белгородским. Императрица Екатерина ΙΙ, при которой Гендриков состоял камергером, отзывалась о нем так: «В его присутствии все чувствовали себя непринужденно, потому что он никогда никого не скомпрометировал, не проявил ни к кому непочтительности. Это был человек твердый в своих убеждениях и бесхитростный».
Храмостроительный почин продолжали и потомки графа. Прабабушка Анастасии Васильевны сама написала иконы для храма, построенного на ее средства. Бабушка и тетка не раз удостаивались благословений от Святейшего Синода за многочисленные пожертвования. Строили Гендриковы также богадельни.
Прабабушка по материнской линии, графиня Надежда Алексеевна Стенбок-Фермор, владела комплексом заводов на Урале: Верх-Исетским, Верхнетагильским, Невьянскими и другими заводами, а также золотыми приисками. Среди прочих принадлежал ей и рудник на Ганиной Яме… Свои капиталы графиня тратила на помощь монастырям и страждущим. Она была знакома со Свт. Игнатием (Брянчаниновым) и глубоко чтила святого праведного Иоанна Кронштадтского, исцелившего по семейному преданию ее внучку, княжну Ирину Барятинскую. Письмо о. Иоанна Анастасия Васильевна хранила, как великую реликвию.
Ее отцу, церемониймейстеру Высочайшего Двора, привелось стать свидетелем убийства Александра Второго. Услышав два взрыва, он бросился к месту происшествия, поднял раненого Императора и помог уложить его в сани. Затем стал на запятки, надел на Государя свою кавалергардскую фуражку и поддерживал его голову в поездке до самого дворца, где получил обратно свою окровавленную фуражку, которая затем также хранилась в семье как реликвия.
Анастасия Васильевна рано лишилась отца, а еще раньше тяжело занедужила и оказалась прикована к постели мать. 20 лет дочь преданно служила больной, поддерживая и ободряя ее. «Будьте веселы с [ней] и отдайте ей все тепло Вашей любви. Светлое лицо — несмотря на страдания Вашей бедной души», - наставляла ее Императрица. В 1910 г. Александра Федоровна пригласила благочестивую девушку на должность своей личной фрейлины. Анастасия сопровождала ее на прогулках, вместе с ней посещала различные торжества и мероприятия, принимала участие во всех путешествиях Царской семьи, в которой она вскоре стала родным человеком, «Настенькой». Для великих княжон девушка сделалась старшей сестрой, с которой они охотно делились своими секретами. Обладая светлым нравом, она всех старалась утешить и развеселить, за что ее прозвали «Ангелом-утешителем». «Вы – солнышко для всех ваших милых», - говорила ей Императрица.
Впрочем, жизнерадостная маска часто скрывала таимые глубокие печали. «Боже мой! Когда же кончится моя бесцельная, одинокая жизнь? – писала девушка в дневнике. - Она меня тяготит, и теперь постоянно блекнут все утешения; больное, измученное, жаждущее любви сердце нигде не находит ответа и тепла… Пришлось спуститься с высоты, где царят утешение и мир, в самую тину житейскую, в самый центр жизненных дрязг, суеты, забот; вникнуть и окунуться в окружающую жизнь, полную сложностей, интриги, пошлости и лжи людской…»
Александра Федоровна в такие моменты сама утешала наперсницу: «Душенька, помните, что Вы не одна, что есть старуха (так иногда называла себя Государыня – прим.), которой Ваша мать Вас поручила, и эта старуха всегда заботится о Вашем счастье». И тут же просила дочь, Марию: «Пригласи когда-нибудь Настеньку, ей так одиноко…»
Анастасия Васильевна была глубоко тронута такой заботой. «Я опять нашла свою Царицу тем Ангелом-Утешителем, которым Она была для тебя в первые годы после смерти Папы. Мне в душу запала мысль, которую Она мне сегодня сказала: ‟чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал в тебе и через тебя, я бы употребила на радость и утешение другим”… Может быть, в этом должна быть цель, назначенная мне Богом…», - писала она в дневнике, обращаясь к усопшей матери.
По свидетельству В.Н. Коковцева, «едва ли кто-либо из непосредственного окружения Императрицы был Ей так глубоко предан, как это кроткое и в полном смысле слова прекрасное существо. Она мало двигалась на внешнюю близость к Императрице, но она была одной из самых близких Императрице и её Детям…»
Тяга заботиться о других роднили Царицу и ее фрейлину. «Мне в душу запала мысль, которую [Государыня] мне сегодня сказала: “чтобы тот опыт страдания, который Господь мне послал, я употребила на радость и утешение другим”. Может быть, в этом цель, назначенная мне Богом», - записывала Гендрикова и всецело посвящала себя другим.
Новость об отречении Государя застала Анастасию Васильевну в Кисловодске, куда она поехала навестить больную сестру. Гендрикова тотчас вернулась в Царское село, изъявив желание добровольно разделить заточение с венценосными узниками. «Слава Богу, я успела приехать вовремя, чтобы быть с Ними», - записала она в дневнике. Она стал преподавать младшим Великим княжнам искусство, читала и играла с ними на рояле. Когда стало известно, что семью отправляют в Тобольск, Анастасия Васильевна вновь пожелала разделить ее участь. Перед отъездом она зашла в комнату матери, дабы проститься с родными стенами, после чего записала: «Я не могу уехать отсюда, не возблагодаривши Бога за тот чудный мир и силу, которую Он посылал мне и поддерживал меня за все эти почти 5 месяцев ареста, – пишет она в дневнике. – Какое чудное спокойствие на душе, когда можешь все и всех дорогих отдать всецело в руки Божьи, с полным доверием, что Он лучше знает, что кому и когда надо. Будущее больше не страшит, не беспокоит. Я так чувствую и так доверяюсь тому (и так это испытала на себе), что ‟по мере умножения в нас страданий Христовых, умножается Христом и утешение нашеˮ (2 Кор. 1, 5). Я закрываю глаза, отдаюсь всецело, без сомнения и вопросов или ропота, в руки Божии, с доверием и любовью».
Выпавшие на ее долю испытания усилили религиозный настрой Анастасии Васильевны. «“Чертог твой вижу, Спасе мой, украшенный”. У меня нет еще одежды, чтобы войти в него, многое надо в себе [изменить], чтобы просветить одеяние души моей. Но пусть Господь совершит это, а я буду принимать от Него, с благодарностью, все испытания, которые Ему угодно будет мне послать, твердо веря, что ими просвещается одеяние души моей»; «Я знаю, что я ничто без помощи Божьей: уныние, страх, малодушие овладевают мной, как только Божья благодать меня покидает, но я знаю, что это должно так быть временами, что это необходимое испытание, которое нужно стараться покорно и терпеливо вынести, и тогда опять находят светлые минуты, и я их жду и так верю, что они придут. У меня их так было много, что я знаю, что это только милость Божья не по моим заслугам», - подобными записями полон дневник мученицы.
Все без исключения современники вспоминают о ней, как о человеке исключительной чистоты и света. «Я должна была разделять обязанности с Настенькой Гендриковой, прелестным созданием, о чьей моральной сущности можно было судить по её виду. Её непреклонная верность и преданность Императрице продолжались до последних трагических дней в Сибири, когда за это она заплатила жизнью», - вспоминала баронесса С.К. Буксгевден. Английский журналист Р. Вильтон отмечал, что Гендрикова «была наделена от природы характером сверхчеловеческой доброты и прелести». «Какой поэтический образ встает перед моим духовным взором, - восклицала графиня Мария Клейнмихель. - Эта нежная, хрупкая девушка с детским лицом, казавшаяся такой слабой, обладала душой героини».
Душа героини проявилась в Тобольске, где графиня прилагала все усилия, чтобы поддержать узников. «Временами ужасно тяжело на душе, но когда видишь, с каким смирением и кротостью Они все переносят, невольно черпаешь в этом силу и бодрость!», - писала она брату.
Последний именно ей переслал 5 стихотворений своего друга, поэта Сергея Бехтеева, посвященных Царской семье. В свою очередь царевна Анастасия Николаевна записала в альбом своей тезки стихи дяди, поэта К.Р.:
Когда душа твоя тоскует,
Надежды гаснут, как огни,
Над правдой клевета ликует,
Кругом тебя враги одни;
Когда в борьбе слабеют крылья,
Беда приходит за бедой,
И плачешь ты в тоске бессилья –
Не забывай, что Бог с тобой.
Этого Анастасия Васильевна не забывала никогда. После отправки Государя, Государыни и Марии в Екатеринбург она изо всех сил старалась укреплять дух оставшихся царевен, Цесаревича и других соузников. «Гендрикова старается быть радостной»; «Гендрикова довольно спокойна, и опустошение ее дома в Петрограде ее не сильно впечатлило», - свидетельствовал в своих последних письмах князь Долгорукий.
Разделить заточение в Екатеринбурге ни Гендриковой, ни Шнейдер, ни генералу Татищеву, ни камердинеру Волкову не позволили. С вокзала их отвезли в Екатеринбургскую губернскую тюрьму. У них отобрали вещи и деньги, обрекая на голод. Обе женщины сразу попали в больницу, но по воскресеньям находили в себе силы посещать службы, совершаемые заключенными же священниками. При оставлении Екатеринбурга большевики, уже расправившиеся с Царской семьей и её родными в Алапаевске, вывезли верных в Пермь и поместили в губернскую тюрьму. Здесь же находилась княгиня Елена Петровна Сербская, ещё не ведавшая об убийстве в Алапаевске своего мужа, князя Иоанна Константиновича. Лишенные вещей, узницы вынуждены были носить мужское арестантское белье, которое Анастасия Васильевна стирала под краном. Она по-прежнему излучала бодрость, пела, молилась, утешала княгиню Елену. «Настенька своей радостной улыбкой поддерживала хорошее состояние духа Елены Петровны… Я всё время вспоминаю очаровательную улыбку Анастасии Васильевны, её приветливость…», - писал личный секретарь княгини С.Н. Смирнов.
Такой оставалась мученица до последнего часа. 4 сентября 1918 г. ее вызвали из тюрьмы, якобы для того, чтобы перевести в другое место, он она поняла, что ее ведут на смерть, и, тепло попрощалась с Еленой Петровной, шагнула навстречу неизбежности. Смерти Анастасия Васильевна не страшилась. «Если меня ждет смерть, то разве это может быть страшно, - писала она. У меня гораздо больше там, чем здесь. Я наконец буду дома, в вечном блаженстве и мире»; «[Раньше] двери [в жизнь вечную] мне были закрыты, страшны, теперь же я чувствую их близкими, открытыми, так же ясно, как видишь в церкви открытые Царские врата в Святую [Пасхальную] неделю».
С.Н. Смирнов вспоминал, как уводили мученицу: «…её увели из тюрьмы в Чека, где перед расстрелом допрашивали: добровольно ли она последовала за Романовыми в Тобольск. Она сказала, что добровольно. ‟Ну, раз вы так преданы им, скажите нам: если бы мы вас теперь отпустили, вы бы опять вернулись к ним и опять продолжили служить им?” – ‟Да, до последнего дня моей жизни”, – ответила графиня».
За верность Царской семье А. Гендрикову, Е. Шнейдер и А. Волкова в числе 11 заключенных 5 сентября 1918 г. под проливным дождем погнали вдоль Сибирского тракта. Волкову при этом удалось бежать… Остальных провели по проселочной дороге к ассенизационным полям и выстроили у вала, разделявшему два поля с нечистотами. Убивали выстрелами в упор и ударами прикладов по головам. Шнейдер застрелили, а затем для верности разбили голову. Гендриковой нанесли такой страшный дар прикладом, что весь мозг её выпал из снесенного наполовину черепа. С убитых сняли всю верхнюю одежду, сложили их в проточной канаве и слегка присыпали землей.
Так страшно завершила свой путь 30-летняя прекрасная женщина, всю жизнь творившая только добро. «Анастасия Васильевна Гендрикова как глубоко религиозный человек не боялась смерти и была готова к ней, - свидетельствовал генерал Дитерихс. - Оставленные ею дневники, письма свидетельствуют о полном смирении перед волей Божьей и о готовности принять предназначенный Всевышним Творцом венец, как бы тяжел он ни был. Она убежденно верила в светлую загробную жизнь и в Воскресение в последний день, и в этой силе веры черпала жизненную бодрость, спокойствие духа и веселость нрава для других. Она любила Царскую семью и была любима Ею почти как родная дочь и сестра».
Освободив Пермь, белые нашли могилу мучеников, тело Анастасии Васильевны было при этом обретено почти нетленным. Всех убиенных предали земле в деревянном общем склепе на Новом Всехсвятском православном кладбище. Но после установления власти большевиков могилы были срыты.
В 1981 г. РПЦЗ канонизировала вместе с Царственными мучениками и их верных слуг, включая лютеранку Екатерину Шнейдер и католика Алоизия Труппа. В качестве основания для подобной канонизации было постановлено, «что эти люди, будучи преданными царю, своей мученической кровью крестились, и они достойны, тем самым, быть канонизированными вместе с Семьёй».
Русская Стратегия |
