«... и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне»
Евангелие от Матфея (7:27)
Глава первая
ЧУДО
Она, отважная Лида (светлая предшественница моих побед и поражений) в первый раз увидела чудо, когда ей было тринадцать лет. В то время обитал в ближних горах странник, чудной, низенький старичок (а, может, старичком он только казался) с рыжеватой бородкой, по имени Егорий. Говорили, что пришел он в Долину Семи Рек аж с Ладожского озера, бывал в Сибири и в Петербурге и видел революцию. Никто не знал, имел ли он к ней какое отношение, но даже само слово это в Семиречье вызывало у многих оторопь, поэтому и Егория остерегались поначалу, но потом попривыкли и даже полюбили, без насмешки называли «блаженным». Он приходил на выселки, и особенно в Вознесенское, где жила и семья Лиды, помогал кому что по дому - то забор починить, или крышу, то травы накосить. За работу брал лишь хлеб, сахар и чай. Ничего другого, говорили, он и не вкушал. Этот странный человек был чрезвычайно худ, казался почти бестелесным, но силой обладал удивительной. И не только физической, а больше скрытой, непонятной, какая дается только некоторым, не таким, как все. Круглый год – и в жару, и в холод - он носил один и тот же видавший виды брезентовый плащ. Зимой, правда, в сильные морозы подпоясывал его широким ремнем. Поговаривали, что рядом с егориной обителью в горах жил медведь. Но медведь Егория не трогал. Придет, постоит рядом, посмотрит и уходит. Иногда старик с ним даже беседовал, и тот его слушал.
- Ну, что, мишка, как жизнь молодая, - спрашивал человек, и животное пыхтело в ответ тоже по-дружески.
Егорий постоянно улыбался, но улыбка его не была праздной – улыбался он так, будто только что получил замечательное известие, которого долго ждал.
Однажды Егорий и отец Лиды (дома ее еще называли Лидашей, в память о бабушке Даше, которая хотя и умерла, но незримо присутствовала во всех семейных делах и разговорах) сооружали летнюю душевую во дворе – тут-то она его и разглядела. Мужчины ходили туда-сюда, пилили, строгали, забивали гвозди, потом выкатили большую железную бочку с встроенным краном и водрузили на деревянный пенал. Подставили лестницу, залили в бочку несколько ведер воды из домашней криницы – вода звенела, дразнила брызгами – а потом несколько раз открывали кран, что-то не получалось, что-то исправляли и были довольны, когда мощная струя вдруг окатила их с головы до пят. Лида за всем этим наблюдала, скрываясь в листьях – что не составляло труда при ее малом росте - виноградника, беззвучно передвигаясь от одного куста к другому. Лицо у пришельца было бледное, стонченное, без кровинки и походило на только что зажженную свечку, преимущественно потому что из глаз, посаженных глубоко, как бывает у слепых, неожиданно пробивалась и трепетала синь. Старость не лишила глаз сини, может, даже добавила ее.
Из-за сочетания спокойного света и свечности лицо выглядело необычным. Такие лица Лиде встречались только на некоторых портретах во взрослых книжках или на образах.
Потом она еще раз видела Егория близко: как-то на подворье у мельника - мама взяла ее с собой за покупками. В тот день Егорий помогал мельнику, у которого было большое хозяйство и восемь детей, чинить амбар и вышел весь в мучной пыли, очень смешной и все же в своем особенном роде выдающийся. Лидаше опять показалось, что, наверное, какой-нибудь художник придумал и нарисовал этого старичка, а потом оживил, и теперь старичок, как ни в чем ни бывало, ходит по земле среди обычных людей, и похожий и не похожий на них.
Егорий почтительно поклонился матушке, и мука с него посыпалась, а мама его в гости звала, вежливо к нему обращалась, батюшкой называла:
«Заходите к нам, батюшка, будем рады, Павел и Иван Павлович рады будут очень...».
А старичок все так приседал низко, от пояса, и с особенной расстановочкой отвечал:
– Благодарствуйте, благодарствуйте...
И улыбался.
Какая-такая у него радость, о которой другие не подозревают, удивлялась Лидаша.
Может, он знает такое, о чем никто не знает, даже ее родители и даже дедушка, хотя знали они и видывали много чего.
Дед Лиды - из семереченских казаков, в шестнадцатом сражался с каракиргызами, с которыми никто не мог сравняться в жестокости. Дед сам настоял на том, что он пойдет воевать, уговорив отца охранять семью. К счастью, Вознесенское находилось за Широким Ущельем, севернее, и разбои до него не дошли. Многие же южные и восточные деревни были выжжены дотла, а поля политы русской кровью. Дед, хоть и был уже немолод, возглавлял отряд ополчения. Он не любил рассказывать об ужасах, которым стал свидетелем, но вспоминал, как с товарищами однажды они разгромили каракиргизский лагерь и в сырых ямах, где много было пленных, полуживых, нашли православного священника, замученного до смерти; пиками резали по частям его тело, пытаясь заставить отречься от своей веры.
Священник выбрал умереть.
Восстание каракиргизов было подавлено, дед вернулся домой истово верующим, хотя и раньше верил, но после войны, как сам говорил, его так развернуло, так встряхнуло, что уже на одну свою волю никогда больше не смел полагаться. А еще говорил, что память о том священнике от любого страха ему пособляла, что для нее он и смерти перестал бояться.
Вот о чем Лида хотела порасспросить странника, Божьего человека, о том, что уже долго волновало ее – о Боге, от которого люди произошли, и встречался ли он с ним.
Она стала искать случая поговорить со старичком, но так, чтобы никто не мешал. Так, чтобы можно было сесть рядышком в тихом месте, например, в огороде где-нибудь за картофельными грядками, чтобы только шмели шумели в листьях, почему бы не сесть там на свежий пенек в тени старой вишни и не спросить прямо, видел ли он Того, Кого все в доме, включая ее саму, всегда о чем-нибудь просят.
Но возможность не представлялась. Как нарочно, целый месяц Егорий не появлялся на выселках. Лида даже начала беспокоиться, не заболел ли. Она жалела его, как бывает жалеешь самых близких, иногда казалось обидным до слез от того, что он такой худой, маленький, одинокий и мало ест. И как он там один в горах, когда гроза, гром и молния, когда даже в родном доме, где всегда уютно, и то бывает страшно.
Удивительно, как лидашина жалость смешивалась с неудержимым ее любопытством, удивительным казалось и то, что она так много думала о старичке – ни о ком она так много не думала в последнее время. Что бы это значило?
Наконец, наступил день, когда родители согласились отвезти Лиду с младшим братом Павликом к дяде на пасеку. Их не пришлось упрашивать долго, тогда настоящая жара началась - от зноя даже крыша пузырилась и плавилась, приходилось латать ее заново каждую неделю. В горах же царила прохлада рая. Дядя, брат отца, слыл лучшим в округе пасечником. Пчельник его находился естественно на холмах повыше, рядом с ущельем. Лида слышала, что именно в тех местах обитали чудной старичок и очень надеялась там отыскать его.
Горы – это крылья, они поднимают тебя высоко до головокружения. И вот ты летишь, сердце бьет в колокола, и дух заходится от пронзительного, молнееносного чувства, что все-все – ширина, высота, земля, небо, люди созданы одним дыханием и нераздельны от рождения.
В то лето горы сплошь покрылись орешником и потому, казалось, что у ног неуязвимых гигантов улеглись на отдых огромные мохнатые медведи. Одна гора так и называлась Мохнаткой. Дети бегали по косматым хребтам, собирали облепиху и ели мед большими ложками из деревянных мисок, выструганных из березовика, в избушке пасечника, всегда полном гостей и родственников. А в особенные мгновения с замиранием сердца Лидаша представляла, что вот где-то здесь, совсем рядом пребывает человек, который знает ответ на ее самый неотложный вопрос.
Она продумала свой план еще дома, порасспрашивала кое у кого, в какой стороне от пасеки жилье Егория, и поздним вечером, дождавшись, пока все уснули, пошла искать его. Она была осторожна, как кошка, ни одна половица не скрипнула, ни одна веточка не хрустнула, когда она (может, уже и ночь наступила) вышла из дома и повернула по тропинке, идущей на восток. Сияющие снега Тянь-Шаня, Небесных (лучше о них не скажешь) Гор – сплошной блеск бесподобной белизны - взмывали над темной землей. От слабого ветерка похрустывал их хрустальный покров. Лида вдохнула глубоко, как будто льдинку проглотила.
Итак, нужно все время идти на восток, на противоположную от той стороны, куда вечером закатилось солнце, и никуда не сворачивая дойти до ближайшей чащи, а потом подняться выше, по соседней горке и там, где-то в зарослях старых елей - домик странника. Она непременно увидит его, потому что представлся ей тот домик почти сказочной избушкой, непременно веселой, как и сам хозяин.
Она шла довольно долго, боясь оступиться, и все время прислушивалась.
Ночью в горах много разных звуков, если, конечно, ухо навострить: усталые жуки кряхтят в траве, стрекочут кузнечики, шуршат в темноте шершавыми крыльями трехцветные ночницы – зоркие летучие мыши. У них бессоница. Бывает страшно, особенно когда вдруг сорвется с внезапным шиканьем с мерцающей высоты звезда и полетит вниз, вычерчивая в своем падении, как в прощальном танце, пылающий зигзаг – знак, знамение, завещание? - не постичь его до конца обычным людям. Но, наверное, и эту тайну падающих звезд знает Егорий.
Вот и Лида остановилась, увидев стремительный лет, и обомлела от красоты и загадочности происходящего, а потом и другая вспышка вслед за первой, третья, и вдруг весь небосклон воспламенился летучими искрами. Июнь – звездный месяц, время их абсолютного блеска. Кто лицезрит звездопад, у того исполнится желание, где-то слышала Лидаша. Значит, и ее желание осуществится – откроется ей секрет человека, который непонятно почему поразил ее воображение и пробудил жалость, так похожую на нежность, и любопытство, так похожее на желание дружбы.
Через несколько минут успокоилось небо, накрылось темным одеялом, пошла Лида дальше и вскоре дошла до места, где должно было по ее расчетам располагаться пристанище старичка. Но на первый взгляд ничего не было заметно, лишь молодые ели, торжественно сплетясь ветками, будто оберегая от лишних глаз то, что могло происходить там, внутри за зеленой стеной, хороводили. Но тут неожиданно послышался стон, тонкий всхлип взвился над кустами по соседству, очевидно, в орешнике неподалеку кто-то плакал или пел. Ступая не дыша, направилась Лида к лещине, откуда доносился не то плач, не то причитание. И вдруг увидела в нескольких метрах от себя небольшую яму. Возвышась над ямой, в воздухе парил Егорий, ноги в коленях согнуты, лик обращен ввысь. Поднятые руки замерли как две стрелы на взлете, только пальцы едва подрагивают.
Молился Егорий, паря в воздухе, и что это была за молитва!
Кольца золотистого света кружились вокруг него, они мерцали, складно, как по-писаному, смыкаясь одно с другим, и будто вспыхивали от соприкосновения с тихим зовом, рассеивая его и обращая в подобный себе свет.
Потом, часто вспоминая это впервые в жизни увиденное чудо, Лида не переставала дивиться тому, что каким бы чудесным не предстал перед ней старичок, творящий молитву на воздухе, в тот момент ее больше поразила именно красота молитвы, ее свечение.
Она ушла, не потревожив странника. Ей казалось, что она приблизилась к чему-то огромному и величественному, и дальше идти не смела.
Не помнила, как возвратилась в дом пасечника, не помнила, как легла спать или о чем ей думалось. Весь этот перелет во времени до мгновения пробуждения, поглотило одно сильное ощущение непрерывного излучения, которому нипочем ни темнота ночи, ни сумерки сомкнутых век.
За одну только ночь многое поменялось. Лишь внешне все оставалось обычным – воздух, не устающий струиться сквозь пальцы, тиканье часов в горнице, запах кипяченого молока, несущийся с веранды, где семья собиралась на завтрак, собственное отражение в маленьком зеркальце над умывальником, даже румянец на щеках тот же - но… как странно было по-прежнему беспечно говорить: «Доброе утро!» домочадцам, садиться с ними за стол, слушать обыденные слова – ведь ни один не догадывался о том, что открылось ей всего несколько часов назад. Казалось, краешком приотворилась сама вечность, а никто и не заметил.
- А вы знаете, - говорила Лида, не в силах дольше молчать, - вы знаете, я видела, как летал один человек, понимаете, он весь светился, лучи пронизывали его сиянием и отрывали от земли. Он был здесь и его как бы здесь не былоь, он был не просто человек, он взмыл (и она широко распахнула руки), как птица. Или как ангел.
Но взрослые не понимали, о чем она говорит. Или притворялясь, что не понимали – о таких вещах не говорят всуе. Они улыбались – ох, Лидаша, вечно ты что-нибудь выдумаешь несусветное, все-то ты мечтаешь, неизвестно о чем. Возьми- ка лучше ведерко, да натаскай из криницы воды в кадку – день обещается жарким; будет, где тебе с братом окунуться.
Но даже и наполняя чан водой, думала Лида о чуде. Теперь она всегда будет думать о нем.
Во всяком случае так ей хотелось.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ |
