Все упоминаемые здесь имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными лицами и событиями не преднамеренны и случайны.
Две фирмы, основанные Романом Израилевичем Соловейчиком, быстро проросли обильными финансовыми всходами. Первая была комсомольским кооперативом, куда произошел обильный вброс оставшихся в девяносто первом бесхозными денег Пермского обкома КПСС, вторая – личным коммерческим банком. В том банке его наперсник Мотя, назначенный Самим после приснопамятного путча областничим, велел разместить все средства Социального фонда, благодаря чему новоявленный банкирский дом Соловейчика разбухал, как на дрожжах. Построил для банковского офиса царские чертоги, звал на пышные застолья полезную клиентуру и представителей прессы. Личную же резиденцию устроил в собственном ночном клубе «Бинго», предаваясь там плотским утехам с горячими цветными одалисками и объясняя свои долгие отлучки супруге интересами бизнеса.
Не гнушался Роман Израилевич и политики. На областных выборах финансируемые им ультралиберальный социал-дарвинистский блок и ультралевая партия «Красная конница» получили более трети депутатских мест. Сам же Соловейчик предпочёл пока оставаться в тени и манипулировать послушными марионетками, как всемогущий Карабас-Барабас дергал за шелковые ниточки своих смешных кукол.
Но когда наперсник Мотя был призван Пятибанкирщиной в Москву на укрепление режима, тому спешно понадобился министр глубоких недр. Ставить кого попало на этот наиважнейший пост было неразумно, и Мотя тотчас вспомнил про Соловейчика. Наперсник думал недолго и два дня спустя, отринув, как устаревшую, латинскую сентенцию про галльскую деревню, устремился в Первопрестольную. Там творится история, размышлял он, а значит, быть по сему.
Семимесячное пребывание на посту министра было исполненным страсти и выгоды. Вместе с давним знакомым своего дяди, американским спекулянтом Шмерцем, Рома провернул неплохой гешефт, сначала обрушив, а потом резко подняв биржевые цены на мазут. Скупка по дешевке, а затем и сброс задорого акций «Феднефти» и «Роспетролеума» позволили Соловейчику положить в карман несколько вожделенных миллиардов. И неважно, что красно-коричневые фракции в Думе тотчас потребовали его крови. Дело было сделано, а про аферу все равно скоро забудут.
Соловейчик довольно много знал да к тому же у него были влиятельные друзья, вхожие в высшие государственные сферы. Олигарх номер три в рейтинге журнала «Гольдфингер» господин Штрамберг заехал как-то перед сауной в кремль к Самому и как бы нечаянно подал неплохую мысль – назначить Соловейчика главой Министерства стабильности, игравшего ключевую роль во внутренней политике Федерации. Время было тревожное, только-только прошло болезненное воссоединение с Приднепровьем, и замаячившая на горизонте жестокая геополитическая схватка с Глобальной метрополией требовала быстрых и нестандартных решений. В природе и наборе благоприобретенных свойств Романа Израилевича было главное – креативность и мертвая хватка. То, что теперь было как никогда важно. И Сам, немного встревоженный ввиду происходящих событий за свое будущее, на это странное, с учетом послужного списка кандидата, предложение неожиданно согласился.
Отныне у господина Соловейчика были в непомерно крупных с короткими узловатыми пальцами руках, напоминавших клешни гигантского глубоководного краба, весь подвластный ему бюрократический инструментарий, немеряные финансы и карт-бланш по части кадровых назначений. Используя мегапроект «Время патриотов», он отыскивал в глубинных слоях русской периферии самых беспринципных и в определенном смысле перспективных лиц, забрасывая их на разные уровни работающей со скрежетом властной вертикали. Отныне обязанные ему лично, часто сидящие на крючке губительного компромата карьеристы становились важной частью хитроумного плана Соловейчика по расширению влияния на одной седьмой части нашей беспокойной планеты.
Одной из таких креатур, с которой Роман Израилевич теперь связывал большие надежды, стал провинциальный журналист средней руки Тимофей Шульман. Не журналист – журналюга, выражаясь на профессиональном жаргоне пишущей братии. С гротескной внешностью, долговязый, нескладный, с бегающими, как у карточного шулера, глазками, Тимоша не снискал ни уважения коллег, ни любви прекрасной половины человечества. Душой компании он никогда не был, несмотря на врожденную словоохотливость. Все это сделало его замкнутым и нелюдимым.
Так и прозябал бы Тимоша в пермской глуши, не обрати на него цепкий взор сановник с клешнями и непомерно большими, слегка оттопыренными в разные стороны ушами. К тому времени Тимофей уже успел послужить в пермском СОБРе, быстро составив себе репутацию лишенного малейшей рефлексии костолома при разгоне пикетов «Красного натиска» и сизоленточных тусовок.
Но однажды у него обнаружилась этакая жилка, о которой никто из приятелей-собровцев до поры до времени и не подозревал. Его тексты в партийном листке «Огнемёт», участие в котором он совмещал с побоями соратников по левому фронту, были не шибко грамотны, зато хамоваты и крайне задиристы. Пробовал себя Тимоша и в беллетристике, правда, написанная им не без творческих мук и по всем правилам графомании повесть «Западня» так и лежала бы в столе, отвергнутая десятком издателей, если бы не счастливый случай.
Просматривая сотни заявок соискателей премии в рамках субпроекта «Русский бестселлер», помощники Соловейчика задержали внимание на неумелой, с корявым языком повести «Западня». Немного подумав, быстро навели справки, и на стол секретаря шефа легла короткая, как комсомольский отчет, записка. В ней рекомендовалось – по мотивам подходящих происхождения, профессии и неуемного тщеславия – обратить внимание на тусклое сочинение бойкого журналиста из Перми. Впрочем, Роман Израилевич немного его знал и вообще любил приближать к себе земляков. Так Тимоша Шульман стал обладателем своей первой престижной награды, подкрепленной пухлым конвертом с грязно-зеленой наличностью.
Потом премий и званий было много. Все тщательно взвесив, культурный сектор штаба Соловейчика принял рискованное решение – ставить именно на эту неказистую и темную лошадку, сделав из нее главного фаворита. Решение одобрил хозяин. Перво-наперво Шульману придумали новое имя. Теперь он подписывал свою прозу и публицистику как Степан Новинский.
Для раскрутки фаворита были пущены в ход медиа, целый сонм ангажированных критиков, некоторые лояльные политики среднего звена, а также дружественные издательства. Мощная пресса, хвалебные рецензии, авторские передачи, название которым придумывали в штабе Соловейчика, вынесли новоявленного фаворита на гребень всеобщего внимания. На Шульмана-Новинского ширилась рукотворная мода. Привлеченные любопытством снобы из числа читающей публики охотно покупали его книжки, издаваемые непомерными для нашего времени тиражами. Сработали традиционное доверие к печатному слову и эффект черного квадрата – не понимаю, но на всякий случай хвалю.
Штаб добился даже того, что ряд романов Шульмана благодаря агентам влияния Соловейчика в нужных агентствах и ведомствах был включен в школьную программу. Правда, в литературной среде ходили упорные слухи, что романы Новинского, вылетающие, словно, юркие стрижи из своих темных гнезд раз в каждые два месяца, пишет не он, а сплоченная и крепко материально заинтересованная группа литературных ремесленников, свившая на Рублевке гнездо под названием «Шарашка Степана». Злые языки, подвергшие тексты лингвистической экспертизе, склонялись даже к тому, что при их фабрикации вовсю применяется пресловутый ИИ – искусственный интеллект. (Мысль вполне сочеталось с фактом необыкновенной изобретательности его хозяина). Но слухи есть слухи, а тиражи, премии и звания – вот они, реальные…
Вместо слова «деньги» Соловейчик нередко ласково говорил «шекели». Их он любил и умел считать. Вложения в Шульмана-Новинского, расчётливые и продуманные, он думал конвертировать сначала в большую, может даже, самую большую власть, а затем в еще более крупную и звонкую монету. Так возникла новая политическая партия «Честь и Совесть», и на ее учредительном съезде, прошедшем в роскошном кремлевском дворце и завершившимся лукулловым пиром с двадцатилетним коньяком и устрицами, лидером был избран писатель с мировым именем и пламенный патриот Степан Новинский.
Над кремлевскими башнями догорал закат. В небе то и дело вспыхивали какие-то неведомые блестки, похожие на сбитые из дробовика ударные дроны. И по закоулкам мятущейся души Романа Израилевича неприкаянной тенью пробегала безотчетная тревога. Он прогонял ее, как жужжащую назойливую муху, снова и снова обращаясь к своим повседневным заботам, смелым идеям и грандиозным планам.
Господин Соловейчик долго и неподвижно сидел у широкого окна с видом на Славянскую площадь. В непропорционально большой голове временщика, увенчанной серовато-зеленоватой плешью, непрерывно роились многочисленные идеи. Сегодня они выглядят экстравагантными, а завтра станут реальностью, интеллект и воля все перетрут. Что может быть приятнее, веселее, чем играть роль кукловода. Карабаса-Барабаса истории. Именно за креативность и нестандартность мышления его возвысили в прошлом члены клуба Пятибанкирщины, именно благодаря тем же блистательным качествам он обладал редкой способностью оставаться на плаву при любых бурях и крушениях, когда от других оставались одни щепки.
Станислав Смирнов
Русская Стратегия |
